Дэн Симмонс - Полый человек

• Название: Полый человек
• Автор: Дэн Симмонс
• Жанр: Зарубежная фантастика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-04-004238-8

Обладатель многих международных премий и наград Дэн Симмонс вернулся в жанр научно-фантастического триллера своим впечатляющим, вдумчивым романом о силе и боли телепатии!

Джереми и Гейл были обречены на тоску и одиночество своей способностью читать чужие мысли – пока не нашли друг друга. Поженившись, они сблизились так сильно, как не дано ни одной обычной нетелепатической паре. И когда Гейл умерла, Джереми оказался буквально у последней черты. Измученный окружающим «нейрошумом», не способный выплыть из бушующего океана чужих мыслей, захлебываясь от безысходности, он пустился в путешествие по всем кругам своего личного ада…

Симмонс мастерски показал извилистый путь Джереми во мраке отчаяния, в поисках избавления от «нейрошума» и заигрываниях с суицидом. Смешав теорию хаоса, квантовую физику и неврологию, автор выстроил оригинальное научное объяснение телепатии…

^{Publishers Weekly}

---

Тогда-то и начался настоящий кошмар.

Глаза

В начале было не Слово.

По крайней мере, для меня.

В это трудно поверить и еще труднее объяснить, но существуют вселенные опыта, не зависящие от Слова. Такие, как моя. Тот факт, что в ней я был Богом… или, по меньшей мере, одним из божеств… пока не имеет значения.

Я не Джереми и не Гейл, хотя когда-нибудь я разделю с ними всё, что они знают, всё, кем они были или хотели стать. Но это не делает меня ими – точно так же, как просмотр телевизионного шоу не превращает вас в поток электромагнитных импульсов, из которых состоит сигнал. Кроме того, я не Бог и не какое-то мифическое существо, хотя был и тем и другим до неожиданного столкновения с событиями и людьми – до той встречи параллельных прямых, которые не должны пересекаться.

Я начинаю мыслить математическими категориями, как Джереми. На самом деле в начале было и не Число. Для меня. Такого понятия не существовало… Не было ни сложения, ни вычитания, ни других удивительных откровений, из которых состоит математика… Что есть число, как не дух разума?

Ладно, пора отбросить ложную скромность, пока не создалось впечатление, что я – некое бестелесное инопланетное существо, прилетевшее из космоса. (На самом деле это недалеко от истины, даже несмотря на то, что понятия космоса для меня тогда не существовало… и даже теперь оно кажется абсурдным. Что касается чужого разума, то его не обязательно искать в космосе, свидетельством чего могу служить я сам и о чем скоро узнает Джереми Бремен. На земле, среди вас, достаточно чужих разумов, которые вы не замечаете или не понимаете.)

Но в это апрельское утро, когда умирает Гейл, все это не имеет для меня смысла. Мне незнакомо само понятие смерти, не говоря уже о многочисленных нюансах и вариациях.

Теперь я об этом знаю – какими бы невинными и чистыми ни были душа Джереми и его чувства этим апрельским утром, в них всегда жила тьма. Порождение обмана и необыкновенной (хотя и непреднамеренной) жестокости. Его не назовешь жестоким человеком – это качество так же чуждо его натуре, как и моей, но тот факт, что он много лет скрывал от Гейл свою тайну, притом что они не могли спрятать друг от друга ни одной мысли, а также тот факт, что эта тайна отрицает все желания и стремления, которые были у них общими на протяжении прожитых вместе лет… Жестокостью является сама тайна. И она глубоко ранила Гейл, которая об этом не догадывалась.

Ментальный щит, который Бремен якобы утратил, когда сел в выбранный наугад самолет, на самом деле частично сохранился – Джереми по-прежнему мог оградить свое сознание от случайных телепатических потоков чужих мыслей, – однако защита оказалась бессильной против этих «темных волн», которые вскоре атакуют его. Теперь это уже не «общий ментальный щит» или просто общая с Гейл жизнь, которая защищала его от жестокой изнанки бытия.

Начиная спуск в ад, Джереми несет с собой еще одну тайну – скрытую даже от него. Именно эта вторая тайна, невидимый потенциал, контрастирующий с прошлой невидимой бесплодностью, будет так много значить для меня.

Для нас троих.

Но сначала позвольте познакомить вас еще кое с кем. В то утро, когда Бремен сел в самолет, чтобы отправиться в неизвестность, микроавтобус забрал Робби Бустаманте, чтобы, как обычно, отвезти его в школу для слепых в восточной части Сент-Луиса. Робби был не просто слепым – он с рождения был слепоглухонемым и умственно отсталым. Будь он чуть более нормален, к списку диагнозов прибавился бы и «аутизм», но для абсолютно слепого, глухого и умственно отсталого ребенка это уже лишнее.

Бустаманте всего тринадцать, но весит он уже восемьдесят килограммов. Запавшие глаза – если их можно назвать глазами – безнадежно слепого похожи на темные пещеры. Зрачки хаотично дергаются, почти невидимые под набрякшими, слишком длинными веками. У него отвислые, пухлые губы, редкие и гнилые зубы. Над верхней губой уже появился темный пушок. Темные волосы растут клоками, густые брови сходятся на переносице широкого носа.

Обрюзгшее тело Робби неуклюже балансирует на тонких белесых ножках. Он научился ходить в одиннадцать лет, но до сих пор самостоятельно может сделать лишь несколько шагов – а потом падает. Когда он двигается своей неуклюжей голубиной походкой, его короткие и толстые руки плотно прижаты к телу, словно сломанные крылья, запястья вывернуты под неестественным углом, пальцы растопырены. Подобно многим слепым и умственно отсталым людям, он любит подолгу раскачиваться и проводить ладонью перед запавшими глазами, словно заслоняя от света эти колодцы тьмы.

Этот мальчик не умеет говорить – только рычит, как животное, иногда бессмысленно хихикает или протестующе верещит пронзительным фальцетом.

Как я уже говорил, Робби был слепым, глухим и умственно отсталым с самого рождения. Наркотики, которые его мать принимала во время беременности, и плацентарная недостаточность лишали ребенка всех чувств с такой же неотвратимостью, как задраиваются переборки в тонущем корабле, отрезая отсеки от внешнего мира.

Робби уже шесть лет посещал школу для слепых. О его жизни до школы никто толком не знает. Еще в роддоме власти обратили внимание на наркотическую зависимость его матери и прикрепили к семье социального работника, но в бюрократической машине произошел какой-то сбой, и на протяжении семи лет ими никто не занимался. Причиной появления соцработника была предписанная судом метадоновая терапия для матери, а не забота о ребенке. По правде говоря, суды, власти и медицинский персонал – абсолютно все – просто забыли о существовании мальчика.

Дверь в квартиру была открыта, и социальный работник услышал какие-то звуки. Потом женщина объясняла, что вошла внутрь только потому, что эти звуки напоминали жалобный писк какого-то маленького животного. И она почти угадала.

Робби был заперт в ванной при помощи куска фанеры, перегораживавшего нижнюю половину двери. Маленькие ручки и ножки ребенка атрофировались настолько, что он не мог ходить и даже ползал с трудом. Ему было семь лет. Голый, перемазанный собственными экскрементами, он лежал на устланном мокрыми газетами полу. Мальчик провел здесь несколько дней, не меньше. Из крана бежала тонкая струйка, и вода на полу поднялась сантиметров на десять. Робби копошился в грязи, издавая похожие на мяуканье звуки, и пытался держать лицо над водой.

Четыре месяца Бустаманте провел в больнице, потом – месяц в приюте, а потом его вернули матери. Согласно постановлению суда, его возили в школу для слепых – на пять часов в день, шесть дней в неделю.

Будущее тридцатипятилетнего Джереми, садившегося тем апрельским утром в самолет, было таким же предсказуемым, как изящная эллипсоидная траектория игрушки йо-йо. Тем же утром, на расстоянии более восьмисот миль, тринадцатилетнего Робби Бустаманте сажали в микроавтобус для короткого ежедневного путешествия в школу для слепых, и его будущее было плоским и однообразным, как протянувшаяся в бесконечность прямая, без надежды на пересечение – с кем-то или с чем-то.

Из мертвой земли

Командир отключил табло «Пристегнуть ремни» и объявил, что пассажиры могут передвигаться по салону, но если они останутся сидеть, то ремни лучше не отстегивать – на всякий случай. И тут для Бремена начался настоящий кошмар.

В первую секунду ему показалось, что на борту самолета взорвалась бомба, пронесенная террористом, – такой яркой была вспышка белого цвета и таким оглушительным явился внезапный рев ста восьмидесяти семи голосов в его мозгу. Ощущение, что он падает, еще больше усиливало убежденность в том, что самолет рассыпался на тысячи обломков и что среди этих обломков он кувыркается в стратосфере вместе с другими кричащими пассажирами. Джереми закрыл глаза и приготовился к смерти.

Но он не падал. Какая-то часть его сознания фиксировала, что под ним по-прежнему находится кресло, что его ноги стоят на полу, а слева через иллюминатор в салон проникает солнечный свет. Но крик не умолкал. Наоборот, он становился громче. Бремен понял, что его голос вот-вот присоединится к оглушительному хору, и впился зубами в костяшки пальцев.

Благодаря такому простому событию, как взлет самолета, сто восемьдесят семь разумов внезапно вспомнили о том, что смертны. Одни с ужасом признавали этот факт, другие предпочли отрицание, отвлекаясь на газеты и напитки, третьи находили опору в какой-нибудь привычной процедуре, но у всех в самой глубине сознания гнездился страх – им было страшно сидеть здесь, в этом длинном герметичном гробу, на высоте нескольких миль над землей.

Джереми беспокойно ерзал и морщился в своем пустом ряду кресел, а сто восемьдесят семь взбудораженных разумов топтали его своими подкованными копытами.

Господи, я забыл позвонить Саре перед вылетом…

Сукин сын знал, что написано в контракте. Или должен был знать. И не моя вина, если…