Нина Щербак - Легкое пламя. Триллер для двоих

• Название: Легкое пламя. Триллер для двоих
• Автор: Нина Щербак
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2017
• ISBN: 978-1-386-92970-3

«Легкое пламя» (триллер для двоих) – повесть написана в жанре «монтажного романа», лиричное, интеллектуальное повествование. История девушки Маши, которая с детства знает двух молодых людей, Кирилла и Славку. В Славку она влюблена с того самого момента, когда они познакомились на взморье, в Юрмале, а с Кириллом, молодым человеком из «хорошей» семьи, ее сводит судьба, каждодневная суета и жизненные перипетии. Реальный мир и мир придуманный, виртуальный, их взаимодействие. Воспоминания о 90-х годах в Северной столице, рассказ о поездках в Соединенные Штаты Америки, Тунис, Лондон, Амстердам. Порой героине непонятно, когда она общается с Кириллом, а когда перед ее глазами возникает образ Славки. В своих интервью автор пишет, что «так сделал в одном из своих романов японский писатель Х. Мураками»: читателю предстоит узнать, была ли у главной героини эта самая важная встреча в конце книги, или нет. Эффект неожиданных флешбэков и детективный сюжет, красивое воплощение игры и власти сознания.

---

Как-то Славка спросил Машу, очень глубокомысленно и важно:

– К тебе когда-нибудь утром приходил мужчина?

– Нет, – поперхнувшись яблоком, также серьезно парировала Маша.

Утро в Мельничном ручье было необыкновенным. Пахло цветами и свежескошенной травой, и Маше было нестерпимо хорошо от ощущения крепости собственного тела, запаха высушенных прямо на улице накрахмаленных простынь с ароматом яблок, горькой вишни и смородины. Она проснулась от того, что кто-то стучал прутиком по оконному стеклу. Было солнечно, небо, еще совсем холодное, бледно-сизое, проглядывало сквозь дрожащее туманное марево утра, а воздух был по-летнему свежим, почти морским, южным. Она повернулась на кровати, и одеяло неловко сползло на пол. Славка повис на окне, пытаясь просунуть туда непослушный прутик и коснуться Машиной руки. Он несколько секунд смотрел ей в глаза, а потом спрыгнул вниз на землю и убежал.

Днем они часто играли, обычно – в мальчишеские игры. «Банка» была самой интересной из них, потому что ей предшествовали особые приготовления. Кирилл с серьезным видом собирал по всей округе палки, устанавливал их на пыльной песчаной дороге в качестве подпорок, а потом ставил на них большую консервную банку, которую нужно было сбивать битой. Ее он собственноручно вырезал тонкой пилой из поваленной соседями березы. Когда они играли, Маша кидала палку первая и всегда – не глядя. Палка улетала на сто метров влево, не касаясь банки вовсе, поэтому свой негласный приз – потрогать Славку за ухо – Маша никогда не получала. Зато другая игра была намного динамичнее и опаснее. Мальчишки били футбольным мячом о кирпичную стенку возле поля. Отскок был непредсказуем, и когда Маша, в очередной раз, промахивалась, бодро шагнув ногой в другом направлении, Кирилл многозначительно фиксировал «провал», отметив его тонкой тополиной палочкой на песке. Когда таких «отметин» было десять, Маше нужно было «понести наказание», то есть зажать мяч между ног и скакать с ним то расстояние, которое кто-то из мальчишек отмерил, в зависимости от количества пропущенных ударов. Кирилл никогда не вышагивал Машин «маршрут», а нарочито услужливо «выпрыгивал» его. Каждый последующий шаг он отмерял плевком, который смачно печатал на пыльном асфальте, а потом, разбежавшись, отталкивался от собственной слюнявой метки, прыгая – дальше. Маша люто ненавидела эту игру, но никогда ее не избегала, ожидая, что в последний момент ее позовет домой мама, или появится, наконец, Славка, который обязательно проскачет гадкую дорожку сам. Так, собственно, обычно и было.

Как-то на дачу приехал иностранец. Кира Николаевна привезла новозеландца, и он выхаживал по их владеньям гордый как петух и вежливо кланялся.

– Ты видела? – Кирилл был взъерошен и возбужден от бега, но казался счастливым. Протянул Маше целый «блок» разноцветной и пахучей импортной жвачки:

– Что это?

– Ты такого не пробовала. Это самое вкусное, что может быть!

– Мороженое, что ли?

– Я теперь самый счастливый человек на свете! – шептал Кирилл.

– Почему?

– Вкладыши!

Смешные картинки с «микки-маусами», цветными картинками животных из мультиков, прилагались в качестве презента к недоступной тогда импортной жвачке. На них потом «играли» в школе: лупили ладошкой по подоконнику – перевернется или нет. Перевернется картинкой вверх – твое. Не перевернется – вкладыш проигран. Иностранец жил у Киры Николаевны долго. Под конец своего пребывания он совсем как-то обветшал, обветрился. Душа, чтобы мыться на даче, тогда не было ни у кого, а на озеро он ходить почему-то боялся. А когда, наконец, общими усилиями, он туда, на это озеро отправился, то потерялся по дороге. Пришел только через два дня, когда милиция уже искала его по всему поселку. Потом он, кстати, так и остался жить в России. Один раз даже бросил ключи в шахту лифта, побежал к Машиной маме Вере Ивановне в одних трусах и с собачкой, чтобы дала временное пристанище. В другой раз, отмечая очередной праздник, лег на ковер и… не проснулся. Отравился алкоголем. С тех пор Машина семья хорошо знала австралийское консульство, которое тогда только что открыли впервые, и которому Вера Ивановна потом давала ценные указания, как доставить тело обратно на родину. Доставке предшествовала история. Джордж страстно влюбился в Веру Ивановну. Улетев в Новую Зеландию, он во всем признался жене, а Вере Ивановне написал десять отчаянных писем о том, что любовь его – самое сильное чувство в мире. Не дождавшись ответа, он распрощался с женой и полетел в Петербург на постоянное место жительства. Вера Ивановна была предана памяти мужа, поэтому ухаживания отклонила. В трудные 90-е Джордж пользовался бешеным успехом у женщин, преподавал английский язык в Доме Дружбы, а по утрам появлялся у квартиры Веры Ивановны и Маши, с просьбой одолжить ему бидон, в котором он собирался принести им натуральное молоко, простояв за ним три часа в очереди. Маша была более благосклонна к Джорджу и всегда, отправляясь на совместные прогулки, брала его за руку. Вера Ивановна была, напротив, холодна, поэтому Джордж в конце концов даже сказал Маше в полном отчаянии: «Извините, Маша! Но я лублу вашу мать и не могу жениться на вас!» Подытоживая, следует отметить, что Джордж был последним романтиком и, действительно, очень трагично свой вкладыш проиграл, как-то для всех и для себя неожиданно, и совсем по-детски, наверное.

Если вернуться к тому славному времени в Мельничном Ручье, то кульминацией лета была кража Машиного велосипеда. Она поехала на станцию позвонить из автомата, опустила заветные пятнадцать копеек, вышла – а ее красной, ярко сверкающей «камы» – не было. Машу как будто током ударило. Она помнила, что велосипед стоял прямо на деревянном крыльце, и был повернут в сторону железной дороги, а теперь вместе велосипеда был чей-то окурок и – пустое место, воздух! Маша – не поверила, осмотрелась. Вытирая слезы, дошла до киоска с мороженым. Обида душила. Какое-то время Маша надеялась, что велосипед привезут обратно, или произойдет что-то такое, что не позволит явной несправедливости так жестоко ворваться в жизнь. Велосипеда – не было. Машина мама не расстроились, и даже не рассердилась, а Славка обещал, что до осени будет возить ее на своем собственном велосипеде, который привезла в подарок его мама из Африки. Велосипед этот был с великим множеством цветных наклеек и тремя несколько покореженными фонарями, зеленым, желтым и ярко красным. Так Маша впервые узнала, что на свете есть благородные люди и что бывают только два вида рам – женские, под большим углом и безопасные, и – мужские, на которых только одна железная палка, параллельная земле, куда и нужно садиться. Ощущение присутствия Славки за спиной, который отчаянно крутил педали в два раза быстрее, чем обычно это делала она, было столь чудесным, что Маша совершенно забыла об инструкциях безопасности, и потом, по глупости, как-то даже поехала на этом велосипеде сама и одна: со всего маху хряснулась прямо на железную «мужскую» раму.

А потом они все вместе отправились в ЛТО. Учеников собрали прямо с дач на «редиску» и «щавель», то есть завезли всей школой в лагерь и расселили в бараках. Грозная дама в сероватом халате обошла каждую комнату на шесть коек и четко сообщила о распорядке дня. Побудка была в пять утра, потом был кросс вокруг поля под песню группы «Секрет» «Привет», а потом их всех развозили на сельскохозяйственные работы «в поля», где и оставляли на целый день. За обедом давали, в основном, – хлеб, единственное съедобное пропитание, которое было у администрации лагеря, но зато под вечер можно было забраться в чужой барак и съесть родительские сушки, которые запасливые одноклассники хранили еще с воскресенья, когда лагерь был открыт для посетителей. Сразу пугали «местными», молодыми парнями – трактористами, которые тоже выходили в поля и пытливо вглядывались в лица девушек. Через день в одном из бараков была дискотека, где Маша впервые встретила представителей соседних школ. Кирилл спал в бараке «для мальчиков», как и Славка, и только через неделю пошли слухи, что оба приятеля ухлестывают за «штучкой» из соседней школы, что, впрочем, оказалось злой шуткой Машиных подруг. Они старательно мазали Машу по ночам пастой и, однажды даже спрятали ее одежду в душевой, где Маша долго боялась появляться, по причине страха продефилировать голой перед пытливыми представительницами трех соседних школ. Это было куда страшнее и обиднее, чем необдуманная фраза Машиной одноклассницы Леры, которой родители привезли из дома теплый плед, и она громогласно сообщала, что ей – «жарко» в пять часов утра, скидывая плед на пол и демонстрируя большое белое тело, чем дико настроила против себя пять соседних оледенелых скелетов под простынями. Так и не обнаружив свою одежду, Маша тогда отправилась на дискотеку в пижаме и была прозвана одноклассницами «арестанткой». Впрочем, ей все равно повезло больше, чем Юльке, например, которая без посторонней помощи, сама объелась щавеля, собранного с полей и полностью потеряла вкусовые ощущения. Теперь, она каждое утро, как и Лера, просыпалась в пять утра, разворачивала конфету, съедала ее, громко причмокивая, и на весь барак сообщала, что «вкуса – нет и не будет!», чем вызывала неминуемое сочувствие окружающих, которые закупали ей конфеты тоннами, в ожидании, когда он, этот самый вкус, наконец, «вернется».