Алексей Гатапов - Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя

• Название: Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя
• Автор: Алексей Гатапов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-102792-6

Юный Тэмуджин потерял отца и познал жестокость и несправедливость мира еще в раннем детстве. Однако огромная сила воли, крепость духа и врожденная непокорность позволили мальчику преодолеть трудности, выжить и завоевать уважение соплеменников. Алексей Гатапов пишет о том, как ребенок превращается в мужчину, и это совсем не простая история взросления, ведь в романе реконструируется детство Тэмуджина, будущего Великого Хана – Сотрясателя вселенной. Легендарный Чингисхан, грозный завоеватель, жестокий и властный правитель, основатель Монгольской империи, здесь показан с непривычной стороны: как живой человек, которого окружают родные и незнакомцы, друзья и враги. В романе подробно воссоздан быт древних монголов, их речь и обычаи. Читатель почувствует свежий степной ветер, услышит топот быстрых копыт и ощутит, как мир затаил дыхание в ожидании скорых потрясений.

---

Доехав до середины луга, где уже выстроились подростки на конях, сивобородый старейшина взял из рук Тэмуджина повод недоуздка и, проведя вперед, поставил его в середину строя, заставив подростков потесниться. Те, неприязненно кося глазами, оценивающе оглядывали его лошадь, сбрую, оружие. Тэмуджин равнодушно смотрел перед собой.

Сивобородый выехал в круг перед народом и, подняв правую руку, требуя тишины, громко начал:

– К нам приехали люди лучшего из народов нашей степи, из рода кият-борджигин. Перед вами потомок хана Хабула, великого воителя, при наших отцах и дедах дважды разгромившего войско чжурчженей.

Старик надрывно кричал, наклоняясь вперед, поворачиваясь направо и налево. Порывы ветра, то и дело проносясь по травянистой пойме, с шумом раскачивали ветви прибрежных ив, заглушали хрипловатый голос старика, относили его слова в сторону.

Тэмуджин видел, как примолкла толпа, как в дальних рядах мужчины прикладывали ладони к ушам, вслушиваясь, и впервые по-настоящему почувствовал в груди жар гордости за свое племя, за то, что и он есть отпрыск рода великого Хабула.

– Эту плеть, – старик вынул из-за пазухи сплетенный им ремень, потряс им над головой, будто грозя стоявшим перед ним людям, – эту плеть он на наших глазах свил из восьми ремешков за время, за которое вскипает в котле вода. Кто из вас так сможет? – он обернулся к строю подростков. – Молчите?…

Не дождавшись ответа, он снова повернулся к толпе:

– Ну, какое сейчас состязание? Начинайте, – махнув рукой, он отъехал к толпе старейшин.

К тем подходили молодые мужчины, помогали им спешиться и, приняв у них коней, проводили к расстеленным на траве войлочным сиденьям. Старейшины, с трудом распрямляя согбенные спины, важно рассаживались на почетных местах.

Неожиданно где-то позади громко забили барабаны. Тэмуджин едва удержался, чтобы не оглянуться. Толпа всколыхнулась, расстраиваясь, и медленно потянулась к месту стрельбы – к взрытой на земле черте для стрельцов и расставленным в ста алданах от нее длинным рядам ременных клубков величиной с кулак взрослого мужчины.

Тэмуджин спешился вслед за другими подростками и, передав коня подбежавшему слуге Дэй Сэсэна, придерживая тяжелый колчан на поясе, подошел к черте. Народ густыми рядами стоял по обе стороны, растянувшись от стрелков до самых мишеней. Глухой гомон толпы то и дело перекрывался хохотом и руганью спорщиков.

Стрелял Тэмуджин хорошо, и сейчас, стоя под сотнями взоров, устремленных на него, чувствовал себя уверенно. Он знал, что где-то поблизости стоит его Бортэ, смотрит на него, и от этого где-то в груди шевелилось новое, радостное чувство. Было светло и легко на душе оттого, что сейчас он удивит и обрадует ее своей стрельбой.

В борджигинских куренях часто состязались в такой игре – кто больше выбьет мишеней. Еще дядя Мунгету, когда был жив, готовя своих племянников к состязанию с юношами других родов, учил: нельзя спешить, нельзя и медлить, нельзя смотреть, как стреляют другие, нельзя слушать криков толпы – нужно отрешиться от всего и думать, что ты один в голой степи, нужно представлять в уме, как тупой наконечник твоей стрелы направляется прямо в середину лежащего вдали куска мишени.

Но Тэмуджин умел еще и другое. В последнее время он почти не целился глазами, вместо этого он стал чувствовать цель руками – они без него знали, куда и как стрелять, и делали все сами. Выпуская стрелу, Тэмуджин уже знал, что попал. Дед Тодоен этой весной на тайлгане обрезания лошадиных грив заметил его стрельбу и перед всем народом объявил, что такое чутье приходит только к тем, в чьих жилах течет шаманская или дарханская кровь. Тогда же и подарил ему семнадцать заговоренных годоли, не знающих промаха. Тэмуджин до сих пор не трогал их, храня в отцовском сундуке, а теперь все они были в его колчане, на них он и надеялся.

Из толпы вышел статный молодой мужчина в синем шелковом халате. В правой руке он держал длинный, около алдана, лук из оленьего рога; из колчана торчала единственная стрела с синим оперением из правого крыла селезня. Мужчина прошел вдоль строя подростков и встал рядом с Тэмуджином. Толпа снова притихла. Вынув стрелу-йори из колчана, он поднял ее высоко над головой, показывая народу, затем, быстро приладив к тетиве, резко натянул до самого жала. Тонкий свист хлестнул по ушам и унесся в сторону мишеней. Мужчина отошел в сторону, и стрелки одновременно подняли луки.

«Бухэ Бэлгэтэ хаган, направляй мои стрелы…» – мысленно произнес Тэмуджин и первым выстрелом выбил крайнюю мишень.

Толпа вновь зашумела, дружными вскриками встречая точные выстрелы подростков. Тэмуджин, отрешившись от всего, неотрывно смотрел вперед прищуренными глазами. Руки его размеренными движениями посылали стрелы одну за другой.

Из пятнадцати его стрел только две ушли мимо цели, у других по пять и больше мишеней стояли нетронутые. Крики толпы усиливались, сливаясь в беспорядочный рев, многие с силой топтали травянистую землю кожаными гутулами, махали руками, и Тэмуджин не мог понять, от восторга его стрельбой или от досады на своих стрелков шумят хонгираты.

Стрельба сменилась скачками… Состязания, одно за другим, шли почти без перерыва, лишь менялись места на лугу да распорядители из молодых мужчин сменяли друг друга. Тэмуджин шел туда, куда шли другие подростки, делал то, что и они, и к концу он уже не мог припомнить, что было прежде, а что позже: скачки, стрельба на скаку, борьба, метание копья… Лишь крики толпы да непривычный для слуха трескучий говор хонгиратов врезались в память от этого дня.

Солнце перевалило на западную половину, когда он после последнего состязания – метания аркана – усталый, на запотевшем коне, встал в ряд со своими соперниками.

– Все вы видели! – снова выйдя в круг, кричал сивобородый старик, пытаясь перекрыть шум толпы. – Жених к нам попал непростой… Жить он будет у нас в курене, и поэтому все дети должны обучиться у него мужским искусствам. Отныне все игры с ним…

Тэмуджин не слушал старика. Теперь, когда все было позади и оставалось одно – разлука с отцом, – его охватило глухое ко всему безразличие, смешанное с тоской, усталостью. Даже мысль о Бортэ не грела его сердце, как вчерашним вечером или нынешним утром.

Над дальними горами медленно проплывали вереницы белых облаков.

«На север кочуют, – сузив глаза, чтобы не было заметно, Тэмуджин следил за ними. – На Онон… Скоро и отец тронет коня в ту сторону… а я останусь…»

Прощальный пир был в той же большой юрте Дэй Сэсэна. На этот раз, кроме старейшин и мужчин, пришли старухи и родственницы невесты. Тэмуджин долго подносил подарки, привезенные с собой, сидящим вдоль обеих стен, начиная от старших. Потом, восседая рядом с невестой, долго слушал юролы старейшин…

Наконец все вышли из юрты, и в кругу собравшегося народа Есугей подарил Дэй Сэсэну своего заводного коня.

Провожали Есугея с пышными почестями. Дэй Сэсэн поехал с ним до места их встречи в степи у родника, взяв с собой полусотенный отряд нукеров. Там они должны были заночевать и расстаться наутро. Тэмуджин остался в курене хонгиратов.

XIV

Алтан был третьим, младшим сыном покойного Хутулы-хана. Братья его, Джучи и Гирмау, хоть и были старше его – один на три, другой на два года – будучи медлительны и умами и языками, далеко уступали своему последышу. Алтан же еще в детстве выделялся своим задиристым нравом, а когда вырос, он словно взял старшинство среди родных братьев. Имея ум коварный и хитрый, он рано научился склонять их на свою сторону, и те привыкли слушать его.

С самого раннего детства дети Хутулы держались особняком среди двоюродных и троюродных братьев. Среди мальчишек рода их выделяло то, что отец их был ханом. Родственники и соседи, многочисленные тетушки да старухи баловали подарками, наперебой расхваливали перед родителями, отмечая разные их достоинства. Податливые на ласку детские души скоро привыкли к лести и подношениям. Умер Хутула, исчезли сладкие улыбки тетушек, смолкли подобострастные их голоса. Но осталась в сердцах подростков неистребимая страсть к почестям и поклонам, где-то там, глубоко внутри засело сознание особенного своего положения.

Повзрослев и став нойонами, они и думать не могли о том, чтобы место их отца занял кто-то из их сверстников. Лучше быть среди равных, говорили они между собой, чем кланяться кому-то из своих же двоюродных братьев. Когда дед Тодоен на последнем пиру высказался за то, чтобы выдвигать Есугея на ханство, Алтан поклялся не дать ему сесть на отцовский трон.

– Если уж нельзя без хана, – говорил он после пира, уединившись с братьями в своей юрте, – пусть это будет кто-то постарше, пусть хоть Таргудай, но не этот заносчивый выскочка.

– Очень правильно говоришь, младший брат, – сразу же согласился с ним Джучи. – Не дадим ему помыкать нами, как малыми детьми.