Вера Колочкова - Семья мадам Тюссо

• Название: Семья мадам Тюссо
• Автор: Вера Колочкова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-98678-1

Елена Максимовна Тюрина всю жизнь посвятила детям, пытаясь вырастить их достойными во всех отношениях людьми. Она надеялась, что сын и дочь будут ей благодарны. К тому же повод проявить свою благодарность не заставил себя ждать: в одночасье Елена Максимовна оказалась прикована к постели. Однако повзрослевшие дети не спешили бросить все и посвятить себя уходу за матерью. Черная, дикая неблагодарность! А может, эта неблагодарность имела под собой какую-то подоплеку? Может быть, заботливая мать сотворила ее своими руками? Трудно в это поверить! И, тем не менее, нашелся человек, который смог объяснить Елене Максимовне ее ошибку, – некто из прошлого, кого она когда-то с легкой совестью отправила на заклание во благо любимому сыну.

---

Таким тоном сказала, что и сомнений не было. Знак вопроса в конце для проформы произнесен был. Взял ее за руку, повел к мамке – благословения просить.

А мамка вдруг словно взбесилась, увидев Лену, так и взвыла от отчаяния. Упала ему на грудь, запричитала, как по покойнику:

– Сыно-о-о-к, одумайся, родненький! Что ж ты делаешь-то?.. Да ты погляди на нее, погляди… Она ж не баба, она одержимка окаянная! Изведет она тебя, дерюжкой под ноги бросит, в бахрому истопчет несчастную твою душеньку. Одумайся, сыно-о-ок…

Ему ужасно неловко было перед Леной. И на мать злился. Слово-то какое выкопала – одержимка! И где только взяла?..

Лена стояла, смотрела на эту сцену с удивлением, но спокойно. Даже показалось в какой-то момент, что она мать жалеет. И понимает…

А мамка вдруг оторвалась от него и пошла на Лену, выпучив глаза и прижав кулаки к груди:

– Изыди, окаянная демоница! Оставь мне сына, оставь! Не отнимай! Невеста у него есть, сговорились они, осенью свадьба!

Лена пожала плечами, улыбнулась, произнесла вполне миролюбиво:

– Извините, но теперь я его невеста. Мне жаль, что вы так… Странно себя ведете.

И он тоже засуетился, встрял со своей досадой:

– Мам, я же по-хорошему хотел! Чтобы мы сели, поговорили… Мы ведь завра уезжаем, я и уволиться уже успел…

– Молчи, молчи лучше! Слушать не хочу! – в ужасе замахала руками мамка, повернувшись к нему. – Никуда я тебя не отпускаю, слышишь? А если уедешь – прокляну!

Он отшатнулся в ужасе – никак не ожидал от мамки такой жестокости. А она стояла посреди комнаты соляным столбом и повторяла как заведенная:

– Прокляну! Прокляну! Выберешь себе одержимку – прокляну!

Кончилось тем, что он психанул в ответ. Ох, как психанул! Схватил Лену за руку, выскочил из дома, шарахнув дверью. Потом, спустя время, отошел, конечно. Хотел ехать мириться, да Лена его не пустила. Так и откладывал на потом, и писем не писал, и от мамки вестей не было… Закрутила городская жизнь, не вздохнешь.

Трудно он привыкал к новой жизни. Все время себя неприкаянным чувствовал. Боялся не то сказать, не туда ступить… И у Лены в городе настроение поменялось, но этому была причина – счастливая, можно сказать. Лена объявила ему, что беременна. И теща была этой новостью счастлива… Похлопала его по плечу – молодец, парень!

Странная она была женщина – Ленина мать. При знакомстве ощупала его критическим взглядом, будто коня на ярмарке покупала. Хоть в зубы не заглянула, и на том спасибо. Когда умылись с дороги и сели за стол, пристала с вопросами, всю душу наизнанку вывернула. И кем в колхозе работал, и как в школе учился, и помнит ли теорему Пифагора… Он растерялся, глядел на Лену, ждал помощи, а теща произнесла вдруг задумчиво:

– Ничего, мальчик хороший… Институт не потянет, конечно, не тот уровень. А техникум вполне осилит. Я думаю, индустриальный, вечернее отделение. Я по математике натаскаю, если что.

И добавила уже в сторону, будто сама с собой разговаривала:

– Нет, правда, ничего, ничего… Вполне, вполне… Я даже не предполагала… Молодец!

Кому было предназначено это «молодец», ему или Лене, он так и не понял. Да и не важно было, в общем… Важно было то, что в этом доме никто никого не проклинал, а наоборот, всячески нахваливал.

Теща вдруг снова развернулась к нему, произнесла деловито:

– Ешь, ешь… Не стесняйся. Устал, наверное. Переволновался. И еще я должна спросить… Когда заявление в загс подавать пойдете?

– Не знаю… Завтра, наверное. Как Лена скажет. Но я и сегодня готов…

– Нет, сегодня не надо. Осмотрись, отдохни. Лучше завтра, прямо с утра. И пусть тебя, милый мой, не смущает разница в возрасте. Не такая уж разница – пять лет. И вообще, это очень пикантно, по-моему, когда жена старше.

– Меня не смущает.

– Молодец! Ты будешь хорошим мужем моей дочери, ты оправдал мои ожидания. Молодец…

Так и началась его странная семейная жизнь. Все время казалось, что не живет, а перескакивает по раскаленным камням, до мяса обжигая ступни. Иногда выдается холодный камешек, можно и отдышаться. Но если ступил на горячий – пощады не жди. Не жизнь, а бег с препятствиями – то кнут, то пряник. То приблизила его Лена, то отдалила. То взлетает от неожиданной похвалы, то падает, нахлебавшись Лениной холодной злости по самую маковку. То любит ее, то боится любить. Разве в такой суете что-нибудь про любовь поймешь?

А может, и вовсе никогда не любил… Жертва любить не умеет, ей бы в паутине совсем не сгинуть, она только на это нацелена. Потому и не понимает, любит ли, нет ли… Сил и времени на понимание не остается.

И мамку в деревне без него похоронили – он потом узнал. Не простила она его. Когда заболела, велела на похороны не звать. Лена, когда сказал ей, лишь плечом повела и фыркнула удивленно: как так можно, не понимаю.

Зато он все понял. Мамка-то права была насчет «одержимки». Лена и впрямь была одержимой, ей нужна была полная власть. И ни грамма этой власти она не могла отдать, лепила из него совершенно новое существо – по своему усмотрению. Нет, до своего уровня не поднимала, не было у нее такой задачи. Но мальчика для битья вылепила вполне талантливо. И даже не мальчика для битья, а преданную собаку, податливую к хозяйскому настроению. Можно на нее раздражение сбросить – собака простит. Поскулит немного и простит. Можно в добрую минуту за ухом почесать, заглянуть в обалдевшие от нечаянной ласки глаза, потом оттолкнуть – ну, хватит с тебя, иди на место. В общем, произвела для себя полное удобство – каким хотела видеть рядом с собой мужа, такого и вылепила. Властвуй – не хочу. Получай удовлетворение, корми свою одержимость. Не трогала только внешность – она ее вполне устраивала.

На людях Лена изображала семейную идиллию, ластилась к нему, принимая обличье счастливой в браке женщины – ах, гляньте, как у меня все красиво. Любила, когда ей завидуют и за спиной шепчутся – повезло, мол. Муж любит, на руках носит. А ему что оставалось? Только подыгрывать. С годами так насобачился, что иногда и сам верить начинал, что любит и на руках носит исключительно по своему собственному желанию, как достойно-прекрасный муж Елены Максимовны Тюриной, урожденной Сосницкой. Мадам Тюссо.

Но детей он любил вполне искренне – сына Юлиана и дочку Жанночку. И с болью в сердце думал, что их постигнет со временем та же участь – служить Лениной одержимости. Правда, участь эта предполагалась более высокого качества, потому что Лена собиралась вылепить из детей что-то необыкновенное и значительное. Например, в маленьком еще Юлиане разглядела в одночасье литературные способности и начала «лепить» ребенка в этом направлении. Парень сидел часами за письменным столом, а вся семья ходила на цыпочках и разговаривала шепотом – нельзя шуметь, Юлик «сочиняет». Бедный пацан потел, мучился и хошь не хошь, а выдавал какой-нибудь неказистый рассказик. Лена читала самое начало высокопарным речитативом, потом хмурилась, отчаивалась и кричала на сына, что он не имеет права так пренебрежительно относиться к своему дару. Юлик втягивал голову в плечи, с тоской смотрел в окно, где его сверстники гоняли по двору футбольный мяч. Страдал.

И тем не менее Юлик с грехом пополам, с Лениными звонками нужным людям, с конвертами «в лапу» и с репетиторами поступил в Литературный институт. Те, кто брал конверты, пожимали плечами в недоумении – мол, мы-то возьмем, если вы настаиваете, но никто еще не становился настоящим писателем таким способом. Но Лена ничего слышать не хотела, шла напролом к своей цели. Узурпировала бедного Юлика: учись, работай над собой, старайся. Ты должен стать большим писателем, потому что я так решила. Не смей огорчать маму! Для твоего же прекрасного будущего стараюсь, пойми!

Юлик понимал. Юлик учился. Учился, учился… И еще раз учился, как завещал вождь мирового пролетариата и как хотела мама. Но толку никакого не вышло, не стал Юлик писателем. Сколько ни посылал свои рукописи в издательства, нигде не приняли. С работой тоже не повезло – куда нынче устроишься с дипломом Литературного института? Так и шатался по разным конторам, имеющим хоть какое-то отношение к издательскому делу, как неприкаянный, а последние три года протирал штаны в рекламной газетенке на непонятной должности менеджера. Чем он там занимается – бог знает, но денег зарабатывает с гулькин нос. Женился, живет у жены вместе с тещей, бабы им вечно недовольны. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Сына не родил, дом не построил, даже дерева, и того не вырастил. Ничего за душой нет, кроме неустроенности да огромной обиды на жизнь. И на мать в том числе. Его как отца Юлик вообще в расчет никогда не брал.

И с Жанночкой примерно та же картина получилась. В маленькой Жанночке Лена разглядела балерину. Отвела в училище, там посмотрели и сказали – есть данные…

Все! С этого момента судьба девочки была решена. Если данные есть, будет примой. Должна быть примой! Мама так решила. Не можешь – научим. Не хочешь – заставим. И не важно, что у девочки характер мягкий, здоровье слабое и нет большого таланта, не важно! Дополнительные занятия на дому надо организовать! Ноги в кровь! Душу всмятку! Заплачешь – пощечину по мокрой сопливой щеке! Будешь примой, мама сказала!