Сергей Богачев - Век испытаний

• Название: Век испытаний
• Автор: Сергей Богачев
• Жанр: О войне
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906947-75-8

В книгу известного автора Сергея Богачева «Век испытаний» вошли четыре произведения о событиях, происходящих в Донбассе на протяжении последних ста лет. В жанре политического детектива автор пишет о начале постсоветского периода, дает яркое и убедительное представление о характерах и судьбах как простых людей, так и политической элиты. Драматические события революционного прошлого, создание Донецко-Криворожской республики и гражданская война последних лет стали естественной частью этой книги.Объединяет повествование главный герой – тележурналист из города Лугань Иван Черепанов. В финале, пройдя через ряд тяжелейших испытаний, Черепанов должен принять самое сложное решение в своей жизни: как жить дальше?Книга написана на основе реальных событий.

---

«Ура!!!» – близнецы включились так же синхронно, как и перед этим замолкли. И с этим победным криком они умчались в другую комнату.

– Вот уж не ожидала… Только отошла от кройки, а тут такое… – теперь Анна позволила себе отставить в сторону официальный тон.

– Мама, он же меня тоже не предупредил! Вот он весь такой – неожиданный!

– Что же мы в самом-то деле – праздник ведь, а мы так не по-людски, – сказала Анна. – Да и без отца – это неправильно.

– Папа не будет против, я уверена! – Полина не сомневалась в том, что отец порадуется за неё так же, как только что это сделала мама.

– Значит так, молодые. Всё должно быть по-человечески. Свербит у вас, я понимаю, но без отца – никак. Приходи в воскресенье, Павел. Обсудим, поговорим. Тимофей будет иметь очень много вопросов к тебе, так что советую подготовиться, да и с интересом послушаю, как вы жить собираетесь.

Поля поцеловала Пашку в щёку и напутственно ему сказала: «Это всего лишь послезавтра».

И вот отец вечером узнал о визите Полькиного ухажёра, о предложении, обо всём.

Теперь Полина плакала, мать плакала, близнецы плакали, и сам Тимофей, не ожидавший от себя такого взрыва злости, тоже выл.

– Не отдам! – инвалид никак не мог угомониться. – Ты мать бросаешь, сестёр, брата, ради кого? Ради первого попавшегося? Это что за любовь такая? За полгода решила всё для себя? Да он сам молодой селезень! Обрюхатит, и будешь дома сидеть, пелёнки варить, а он в это время по углам тискать девок других будет!

– Не говори так, папа! Ты не знаешь, ты его не видел!

– Я жизнь видел, я таких на расстоянии чую!

– Не имеешь права! Не имеешь! Ты безжалостный и злой! Как ты можешь так думать?

– Стрекоза! Ты будешь отца учить? Тебе ещё матери помогать нужно! Какая ты жена, какая? У тебя гроша за душой нет, всё приданое – три подушки и постельное!

– Он меня не за приданое любит, а за то, что я есть!

– И сам он – голытьба салтовская! И семья у них нищая! Где вы жить будете? Харчеваться где собираетесь?

Тимофей не прекращал кричать свои злые речи, несмотря на то, что дочь уже была вся в слезах. Анна помогла ему, подставив стул, и Тимофей вновь почувствовал себя главой семьи.

– Чем он промышляет? У него есть профессия?

Полина, всхлипывая, сказала:

– Он это, как его… при товарище Артёме состоит. Ординарец.

– Это что, лакей, значит? Ты не могла себе лакея постарше найти, у того хоть бы за душой пара червонцев накопилась!

– Он не лакей! Он ординарец! Он поручения выполняет!

– Лакей и есть! Так у лакея есть хозяин, есть дом, есть кров и жалованье! Что у твоего проходимца есть?

Полина уже рыдала в полный голос, и тем более ей было обидно, что мать молчала, сидя рядом. У самой Анны душа рвалась на части между желанием отпустить дочь за счастьем (ей показалось, что было в Пашке нечто, достойное Полины) и правотой мужа.

– У вас с мамой много было, когда ты её привёз в Харьков? Много?

– Не твоё дело! – Этот пример ещё больше разжёг ярость старшего Кирсанова.

– Не кричи, близнецы там ревут в кровати уже… – Анна нечасто спорила с мужем, когда тот был на взводе, но тут она не выдержала и поддержала дочку:

– Ты ведь таким же сопляком был, когда я тебя полюбила. Юным и самоуверенным, за это и полюбила. Вот теперь история повторяется.

– Не повторяется! Тогда мир был, смуты не было, большевиков не было, тогда я знал, что прокормлю и тебя, и детей! Тогда власть была! А сейчас?! Сейчас что? Не успеют пожить, так его на фронт приберут, и моргнуть не успеет, как приберут! Ты будешь внуков на себе тащить? Или я со своей культей? У нас вон своих ещё трое есть!

– При чём тут большевики? При чём тут война? Что же, не жить теперь вовсе?

– Заткнись! Заткнись и не мели глупостей! Большевики и все эти революционЭры (Тимофей нарочно исковеркал слово, чтобы подчеркнуть презрение к смутьянам) – это шушваль, которая загнала нас в задницу! Это они царя-батюшку свергли, антихристы! Это из-за них мы голодаем и страдаем, это из-за них заводы не работают, это они бегают с пистолями по городу как окаянные! Ненавижу, твари! Жили спокойно от Пасхи до Рождества и горя не знали, я тебе пряников мог мешок купить, а что я щас могу? Что? И твой этот селезень? Что он сможет? При Артёме, говоришь, состоит?

Вот такого поворота Полина учесть не могла. Никогда отец вслух не высказывался на эти темы. Самое большое, что он себе позволял – это вспомнить свой короткий поход на запад и выпить чарку-другую за победу, и никогда он ничего до сих пор не говорил о революции. А он ненавидит и людей, её делавших, и всё, что она принесла.

– Это не тот Артём, что носится по заводам да фабрикам и люд рабочий на войну подбивает, а? Не тот ли это беглец, который из австралиев к нам добрался, а? Так я тебе скажу: он это, главный их заводила! Главный их смутьян! Недалеко заслали, надо было на самый север! На самый! Чтоб замёрз, издох там вместе со своей всей братией!

Отец орал так громко и говорил так отчаянно быстро, что шанса вставить хоть одно слово не было ни у кого в этой комнате.

– Ординарец, говоришь? Мало того, что лакей, так ещё и дьяволу этому служит! Их перевешают через год, попомнишь моё слово! Вдовой будешь, дура! – Тимофей стучал культёй по полу в такт своим резким предложениям. – Не бывать этому! Не бывать никогда! Убью обоих!

– Хватит! Хватит! – Полина схватилась за голову и вся в слезах убежала вон из комнаты.

– Эх, пропадёт девка… – Тимофей горестно вздохнул, глядя на жену.

– Дурак ты, Тимофей, ох и дурак! Любит же она его, уж несколько месяцев как… И он её тоже. А ты дурень старый… – Туда же ушла и Анна.

Этим вечером Полина собрала свои вещи в узел и дождалась, пока все уснут. Крадучись в темноте, она приоткрыла дверь и шагнула во двор. Очень хлёстко били по лицу порывы февральского ночного ветра. И ещё мокрые снежинки больно кололи кожу, и ещё было очень противно внутри, там, где сердце. Оно билось с силой большого церковного колокола и могло своим звуком выдать беглянку. По крайней мере ей так казалось. И снег тоже предательски громко хрустел, повторяя её шаги. Уже за калиткой шаг Полины стал увереннее, и она пошла быстрее, почти побежала, придерживая свободной рукой платок, чтобы не сдуло. Идти было недалеко, только боялась одного – примут ли? Шла долго, пробираясь сквозь сугробы. Особенно большие они были в тех местах, где ветер продувал улицу насквозь. Открытые места промёрзшей дороги обнажались льдом, и тут же перед ней вырастал намёт. Обходила, падала, поднималась, но шла всё быстрее от своего дома.

Дневник. Юзовка

«Выполнил поручение товарища Артёма. Ездил в Юзовку с письмом к товарищу Залмаеву. Дорога измотала, но телеграф не работал и неизвестно, когда его бы починили, а дело не терпело отлагательства. На словах получил поддержку в начинании о создании Республики, которая включала бы в себя все основные промышленные регионы.

Юзовка оставила впечатление двоякое. Конечно, это не Харьков и даже не Бахмут, но здесь явно есть перспектива. Обилие рабочих посёлков, часто пронумерованных в соответствии с шахтами, поначалу путает, но в центральной её части всё четко и понятно. Юзовка расчерчена как под линейку в соответствии со сторонами света. Главная улица – Первая линия, а остальные нумеруются от неё.

Много рабочего люда. Торговцев, разных других жителей прочих специальностей, не причастных к жизни завода, почти и не видать. Вся жизнь тут происходит вокруг металлургического завода и его гудка. Четыре раза в день он подаёт свой голос и так задаёт весь ритм жизни. По гудку жители ориентируются, который сейчас час. Для приезжего его звук необычен: ты находишься в степи, но слышишь пароходный сигнал, местные же не придают этому никакого значения. Гудок – это просто часть их распорядка жизни.

Ночевал в гостинице „Великобритания“. В Харькове не много домов с такими высокими потолками. Говорят, это сделали для того, чтобы здание стало самым высоким в Юзовке, хотя внутри чувствуешь себя из-за этой высоты сводов не очень уютно.

Нашёл местных пролетариев людьми достаточно энергичными, остроумными и общительными. Возможно, именно тяжёлый труд делает их такими. Шахтёров видно издалека – их глаза имеют следы от угольной пыли такого цвета, как делают наколки. Народ простой и незамысловатый. И выпить не дураки, и подраться могут, но более всего ценят честность и справедливость. На них можно опереться. Они настоящие».

Ремизов

«Мечта моя, любовь моя, моя Полина теперь – моя жена. Я так сильно этого хотел, что почти всё не испортил своим рвением. Она пришла к нам домой ночью, вся в снегу, руки красные, лицо обветренное и побитое метелью, глаза красные, плачет навзрыд.

Я только за ужином рассказал о своём решении, о своём предложении, о том, как чуть было не опозорился, только отец сказал, что не против, и мама пустила слезу и сказала: „Так тому и быть“, как в дверь постучали. Мама пошла открывать и привела с собой вот такую всю заснеженную Полину.