Фанни ван де Грифт Стивенсон - Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

• Название: Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля
• Автор: Фанни ван де Грифт Стивенсон
• Жанр: Приключения

Последние «Арабские ночи» с участием принца Флоризеля – книга, вдохновившая Конан Дойла на создание первой повести о Шерлоке Холмсе.

Это первое издание на русском языке самого таинственного, замалчиваемого и недооценённого шедевра Стивенсона, написанного им совместно с женой.

---

– Неужели ничего не осталось? Ну, хоть капельку! – взмолился бородач.

– Ни единой капли, – ответил отец. – Но если уж вы так исстрадались, рекомендую вам порыться у себя в карманах.

– Ах, вот оно что! – воскликнул бородатый. – Вы неверно обо мне думаете. Вы считаете меня эгоцентристом, любой ценой цепляющимся за жизнь. Позвольте же вам заметить, что, если бы все в этом караване погибли, мир бы немного потерял. Это всё человечьи козявки, плодящиеся, словно майские жуки, в трущобах Европы, которых я вытащил из мерзости и нищеты, из навозных куч и притонов. И вы ещё сравниваете их жизни с моей!

– Так вы, значит, миссионер-мормон? – спросил отец.

– О! – воскликнул бородач со странной улыбкой. – Миссионер-мормон, если вам угодно! Будь я обычным проповедником, я бы умер смиренно и безмолвно. Но поскольку я всю жизнь проработал врачом, мне открылись знания великих тайн и будущего человечества. Именно они за те пять дней, когда мы разминулись с основным караваном, попытались двигаться напрямик и оказались в этом жутком ущелье, в корне изменили мою жизнь и душу, и моя борода из чёрной как смоль сделалась седой.

– Так вы, значит, врач, – задумчиво произнёс отец, – связанный клятвой Гиппократа помогать больным и облегчать их страдания.

– Сударь, – ответил мормон, – меня зовут Грирсон. Вы ещё не раз услышите это имя и поймёте, что долг мой – не перед этим сборищем нищих, а перед всем человечеством.

Отец повернулся к остальным, которые уже достаточно пришли в себя, чтобы слышать и воспринимать его слова. Он сказал, что отбывает в свой отряд за подмогой, и добавил:

– Если вы снова окажетесь в подобном плачевном положении, внимательно посмотрите вокруг, и увидите, что земля не даст умереть с голоду. Вот, например, желтоватый мох, растущий под изломами утёса. Поверьте, он съедобен и прекрасно утоляет голод.

– Ха! – усмехнулся доктор Грирсон. – Так вы знаете ботанику!

– Не только я, – ответил отец, понизив голос. – Взгляните, вот туг мох ободран. Это ваш тайный источник провианта, ведь так?

Вернувшись в свой лагерь, отец обнаружил, что его товарищи вернулись с богатой охотничьей добычей. Поэтому они легко согласились прийти на помощь каравану мормонов, и на следующий день оба отряда двинулись к границам Юты. Само по себе расстояние, которое им предстояло преодолеть, было невелико, однако из-за исключительно неблагоприятного характера местности и трудностей с добыванием пищи их путешествие растянулось на три недели. За это время мой отец сумел поближе познакомиться со спасённой им девушкой и по достоинству оценить её красоту и высокие душевные качества. Я назову свою мать Люси. Фамилию её я упоминать не вправе, поскольку она вам наверняка хорошо известна. Я также умолчу о том, посредством каких неурядиц и бед это цветущее невинное создание, получившее блестящее воспитание и образование, вдруг оказалось в караване мормонов. Достаточно сказать, что, несмотря на все превратности судьбы, она обрела любящее сердце, достойное её самой. Тесные узы, связавшие отца и мать, возможно, отчасти обязаны своей прочностью весьма необычным обстоятельствам их знакомства. Их любовь не знала границ, и мой отец ради неё отказался от своих прежних намерений и отрёкся от своей веры. Не прошло и недели, что они провели в пути, как он оставил свой отрад, принял мормонство и заручился обещанием руки моей матери, как только они прибудут в Солт-Лейк-Сити.

Там они поженились, и вскоре на свет появилась я – единственный ребёнок в семье. Отец мой чрезвычайно преуспевал в делах и оставался верным моей матери, и сколь бы удивительным вам это ни показалось, но мне кажется, что по всему миру найдётся немного столь же счастливых домов, чем тот, где я родилась и выросла. Наиболее набожные и правоверные мормоны чурались нас как еретиков и маловеров, несмотря на все наши богатства. Сам Янг, этот ужасный деспот, с неодобрением взирал на то, как состояние моего отца росло день ото дня. О причинах этого я могу лишь гадать. Я жила в окружавшей меня атмосфере мормонских ценностей, в чистоте и вере. Некоторые из наших друзей имели по несколько жён, но таков был обычай, и почему это должно было удивлять меня больше, чем само замужество? Время от времени кто-то из наших богатых знакомых исчезал, его семья распадалась, его жёны и дома делились между церковными старейшинами, а имя его упоминали, лишь затаив дыхание и сокрушённо покачивая головами. Когда я вела себя очень смирно и о моём присутствии, возможно, вовсе забывали, разговоры на подобные темы возникали среди сидевших у вечернего камина старших. Я видела, как они продвигались друг к другу и опасливо оглядывались по сторонам. Из обрывков произнесённых шёпотом фраз я узнавала, как некто богатый, уважаемый, здоровый, в самом расцвете сил, кто-то из тех, у кого я сидела на коленях всего неделю назад, вдруг в одночасье лишался дома и семьи и бесследно исчезал, словно утренний туман. Это было, конечно же, ужасно, но разве не ужасна смерть – вселенская закономерность? И даже если беседа становилась откровеннее, полной многозначительных пауз и кивков, и в ней шёпотом упоминались какие-то ангелы-разрушители, то как малому ребёнку постичь подобные тайны? Я воображала себе ангела-разрушителя так же, как дети в Англии представляют себе строгого епископа или пресвитера, с каким-то смутным почитанием и уважением и без малейшего любопытства. Везде, в человеческом обществе или в дикой природе, основой жизни является страх. Я видела красивые, ухоженные дороги, цветущие посреди пустыни сады, богобоязненных работящих людей. Я наслаждалась любовью своих родителей и простыми радостями своей беспечной и беззаботной жизни. Так зачем мне было докапываться до ужасных тайн, на которых зиждилось наше процветание и благополучие?

Сначала мы жили в городе, но очень скоро перебрались в прекрасный дом, стоявший в поросшей густой зеленью лощине, окружённой чистыми звенящими ручейками. На двадцать миль вокруг простиралась безжизненная каменистая пустыня. До города было миль тридцать, и оттуда вела одна-единственная дорога, упиравшаяся в наши ворота. Окружали эту дорогу немногочисленные вьючные тропы, совершенно непроходимые зимой, так что мы наслаждались уединением, о котором в Европе можно только мечтать. Соседствовал с нами лишь доктор Грирсон. По молодости лет мне казалось, что после городских старейшин с набриолиненными волосами и ухоженными бородами и их истеричными и экзальтированными жёнами в докторе было что-то очень притягательное: и его обходительность, и прекрасные манеры, и редкие седые волосы в сочетании с густой бородой, и острый, проницательный и пронзительный взгляд. И все же, несмотря на то что нас, кроме него, почти никто не навещал, я так и не смогла до конца избавиться от страха, который испытывала в его присутствии. Причиной этого смутного состояния беспокойства и тревоги являлись, скорее всего, ужасная замкнутость и уединённость его жизни и весьма странный и таинственный характер его занятий. Его дом находился в паре миль от нашего, однако имел странное расположение. Он возвышался над дорогой на вершине крутого откоса, почти вплотную к нависавшим над ним утёсам. Природа, можно сказать, в данном случае подражала творениям рук человеческих, поскольку откос был ровным, словно скат бруствера, а утёсы – одинаковой высоты, как башни на городской стене. Даже весной этот унылый пейзаж ничуть не преображался: окна всё так же взирали на безжизненную равнину, усеянную белыми соляными пятнами, и на холодные синеватые горы, лежавшие на севере. Я припоминаю, что несколько раз проходила мимо этого зловещего и неприступного дома, не подававшего никаких признаков жизни: ставни наглухо закрыты, дым из трубы не идёт, а вокруг – ни души. Я как-то заметила родителям, что этот дом наверняка когда-нибудь ограбят.

– О нет, – ответил отец. – Его никогда не ограбят.

И я услышала в его голосе какую-то странную уверенность, даже убеждённость.

Наконец, незадолго до того, как на нашу семью обрушилась беда, мне довелось увидеть дом доктора в новом свете. Отец заболел, мать ухаживала за ним, неотлучно находясь у его постели, и мне пришлось под присмотром нашего кучера отправиться в находившийся примерно в двадцати милях от нас дом, чтобы забрать предназначенные нам посылки. Лошадь потеряла подкову; ночь застала нас на пол пути домой, и около трёх часов пополуночи мы с кучером в лёгкой повозке добрались до того места, где дом доктора возвышался над дорогой. Сияла полная луна, в её холодном свете горы и утёсы выглядели безжизненными. Однако дом не только светился всеми окнами от фундамента до крыши, словно там проходил какой-то праздник. При этом из главного дымохода в западном крыле поднимался такой огромный и плотный столб дыма, что, казалось, он неподвижно стоял в воздухе в ночном безветрии и отбрасывал тень на блестевшие в лунном свете соляные пятна. По мере того как мы приближались, в безмолвии раздался мерный, пульсирующий рокот. Сперва он показался мне похожим на биение гигантского сердца, затем я подумала, что это дышит некий великан, обитающий в толщах горных пород. Я слышала рассказы о железной дороге, хотя никогда её не видела, и обернулась, чтобы спросить кучера, не напоминает ли ему этот звук шум движущегося поезда. Но выражение его лица, мертвенная бледность то ли от страха, то ли от лунного света заставили меня онеметь. Мы продолжали свой путь в молчании, пока не оказались почти напротив освещённого дома, когда вдруг раздался взрыв такой силы, что содрогнулась земля и грохот гулким эхом разнёсся среди утёсов. Из трубы вырвался столб тёмно-жёлтого дыма и рассыпался мириадами искр. В то же время свет в окнах сделался багровым и через мгновение погас. Кучер машинально придержал лошадь, и эхо всё ещё перекатывалось от утёса к утёсу, когда из тёмного дома раздались крики, то ли мужские, то ли женские. Дверь распахнулась настежь, и в лунном свете на вершине откоса показалась человеческая фигура в белом, которая начала дёргаться и подпрыгивать; затем она упала и затряслась, словно в агонии. Я не смогла сдержать криков ужаса; кучер хлестнул лошадь кнутом, и мы во весь опор помчались по каменистой дороге и не останавливались до тех пор, пока не обогнули гору и не увидели дом отца, зелёную рощу и сады, мирно спавшие в ночной тиши.