Сергей Гилёв - Чужие письма

• Название: Чужие письма
• Автор: Сергей Гилёв
• Жанр: Триллер

Каждая жизнь как письмо. Чужая жизнь – чужие письма. Дебютный сборник рассказов москвича Сергея Гилева про обычных людей. Тех самых, что мы видим каждый день в метро, на работе, на улице или в кафе. Простые люди, но не простые перемены. Реальность, мистика, сны и воспоминания. Дальше будет по-другому. Может быть, даже хорошо.

---

Когда крики в сарае смолкли, а чёрный столп дыма ушёл за лес, Лаврушка, покрытый испариной, остановился. Он наблюдал внутренним взором, как превосходное эхо колоколов немеет в ярком, жёлтом ливне восходящего нового дня. Лавр взял канат, отходящий от самого большого своего собрата – Фомы Долдона, накрутил его себе на шею и спрыгнул в звонарное чрево церковной колокольни.

Испуганные немцы наблюдали, как на бледной верхотуре языком колокола болтался рябой и огромный звонарь Лаврушка, переживший многое на своём веку.

Таганка. 24.05.2017

В паре остановок от рая

На перроне станции «66 километр» Курского направления лежали ржавые листья. Их трепал ветер. Носил по станции. Туда-сюда. Туда-сюда. Было темно и безлюдно. Скорее, не темно, а мглисто. По-волшебному. Это когда поздняя октябрьская лень распадается в свете желтых фонарей, воздвигая из теней постаменты. В перламутровом сиянии лампочек на лавке из старых, мокрых реек сидел человек. Спиной к лесу. Подложил газету и сидел. В бежевом плаще, с котомкой, наполненной баклажанами и грибами. Сухая лисичка торчала одиноко из-под тряпочки, высунула шляпку. Человеком был Марк Вайнберг, старый советский еврей. Он и сидел на лавке.

Марк Вайнбрег курил папиросу и всё думал, закрыл ли он замок дачной двери. Схлопнулась ли скоба замка? Он до мельчайших подробностей пытался восстановить хронологию событий. Вот он берёт корзинку с грибами. Плавно шествует к двери. Гасит свет движением ладони. Колкая боль пронзает бедро. Ревматизм, с 1975 года неизменный сосед его костей. Нога переносится за порог, потом другая. Он поворачивается спиной к грядкам. На грядках пусто. Осень. Правой рукой он достаёт из кармана амбарный, тучный замок, продевает скобу в окружность петли, хлопает замок. Вот оно! Щелчок. Марк Вайнберг спокойно затягивается папиросой, выпуская в тёмную, колкую стужу белый столп дыма. Его лёгкие покалывает, он испытывает подобие краткосрочной феерии. Голова кружится. Это спелый осенний воздух пробрался в кровь. Спелый воздух и крепкий никотин.

Марк Вайнберг похоронил жену пять лет назад. Он и сейчас думал о ней. Года гнули своё. Они, словно рюкзак, провисли тяжким грузом, придавили спину, лямками дней сжали плечи. Сколько их было. Всяких. Детей отпустило время. Их лица в памяти Марка Вайнберга всё чаще всплывали лишь фотографиями с полок. Вот дочка Лиза улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов. А вот внук Алёша, Алекс – уже дородный американец, мужчина с выступающим вперёд брюшком. А сына забрала война. К сожалению, так случилось. Так произошло. Что же делать? Его лицо, его скупое, худое лицо стояло у Марка Вайнберга перед глазами. Стояло, как живое, зорко глядело с могильной плиты, гордо и отстранённо, а по соседству примостилась звезда героя. Марк Вайнберг в очередной раз затянулся, крепко, как обычно. Жена умерла тихо. В кровати. Рано утром она просто не ответила на банальный, житейский вопрос: «Кофе или чай? Чай или кофе?». Марк Вайнберг произнёс это, а вопрос так и повис в воздухе. А когда Марк Вайнберг увидел бледное, осунувшееся плечо, то всё понял. Мали больше нет. Слёз не было. Была тяжёлая, гнетущая суета приезда скорой. А потом зелёный брезентовый мешок. Когда дверь закрыли, Марку Вайнбергу в уши хлынула тишина.

– Маля, – чуть дрогнувшим голосом произнёс Марк Вайнберг. Марк Вайнберг называл жену Маля. Это чуткое, уменьшительно-ласкательное он создал от слов «маленькая» и «Мария» – так звали жену Марка Вайнберга. Мали нет вот уже пять лет и двадцать шесть дней, как и той прежней жизни.

Марк Вайнберг вёз грибы и баклажаны на балкон своей квартиры в Москве. В свою трёхкомнатную квартиру на Вернадского. Давно он получил её, работая проектировщиком в НИИ. Книги, ватманы, работа. Порой Марку Вайнбергу хотелось закопаться в макулатуре с головой, во всех этих цифрах, проформах, делениях. Единственное, что отгораживало Марка Вайнберга от могильной плиты – его ватман. Старый друг ватман. Такой же старый еврей.

Электричка опаздывала. На часах дрогнуло десять. «Надо было раньше выходить», – корил себя Марк Вайнберг. Ругал себя. А лес за спиной ронял листья. Лес за спиной редко звенел глотками птиц. Лес за спиной стоял тёмный и бурый. Марк Вайнберг повернулся и поглядел на чёрную стену деревьев. Очень хотелось курить. Листья под ногами сворами носились, недовольно шурша. Марк Вайнберг поджал ноги, чтобы листья спокойно пролетели мимо. Новая сигарета доставила ещё больше удовольствия.

Раздался гудок поезда. Дальний свет фары достиг глаз Марка Вайнберга, на секунду ослепив его взор.

– Наконец-то, – буркнул Марк Вайнберг. – Долго-долго, как долго, – зябко поёжившись, он взял корзинку и шагнул в открывшиеся двери. В салоне было жарко. Тепло забралось под плащ, успокоило. Марк Вайнберг расстегнул верхнюю пуговицу. Он сел на лавку и почувствовал ягодицами яростное подрагивание мотора. Поезд тронулся. Голос объявил название следующей станции. Голос перенёс Марка Вайнберга в 1957 год. Он вспомнил голос своей бабушки. Сон сморил веки Марка Вайнберга. Покрывало сна укрыло Марка Вайнберга.

– Маркуша, сходи-ка в библиотеку, принеси Бабушке какую-нибудь книжечку, – говорила бабушка своим тонким голосом, с нежностью смотря на внука поверх оправы очков.

Бабушку Марк Вайнберг очень любил. Сильнее других. Освобождённая советскими войсками из концентрационного лагеря Биркенау, бабушка по-человечески была добра к самой жизни. Так её научила пустота лагерных стен. Так казалось Марку Вайнбергу. Пережив смерть, убежав от неё, бабушка явила собой оплот человека, перенёсшего катарсис личностного перерождения. Для бабушки жизнь была чем-то большим. Воздух был больше, чем воздух, а трава больше, чем трава. Виной тому дуло пулемёта. Поэтому Марк Вайнберг часто приносил бабушке свежие синие цветы. Этот цвет очень нравился бабушке. Бабушка часто закрывала глаза и томными зимними вечерами рассказывала Марку Вайнбергу, каково это было, быть там. Под пятой вечного голода и стужи. Это языческое, мерзейшее преступление, где в кострах сгорали соотечественники Марка Вайнберга. В нём росла любовь и гордость. Это объединение со своим народом Марк Вайнберг чувствовал очень остро. Он впитывал книги по истории еврейского народа, он стремился породниться с евреями духом. Миром. Положением вещей. Ведь нельзя же просто так взять и уничтожить целый большой народ. Юношеский максимализм Марка Вайнберга после тридцати лет иссяк, книги остались на полках, но пламя свечи, которое Марк Вайнберг припалил в детстве, навсегда осталось с ним, как и любовь к бабушке, привязанность, перешедшая в истерику на бабушкиных похоронах.

Вагон качнуло, вместе с тем приводя в сознание Марка Вайнберга. Слюна сонным ручейком скатилась на отворот плаща. Кислый запах ударил в нос. Марк Вайнберг протер ладонями лицо, прочистил кадык покашливанием и достал носовой платок. Высмаркиваясь, он оглядел вагон. В дальнем конце спал пьяный мужчина в шапке-петушке, а ровно посередине ехала пенсионерка, она туманным взглядом уставилась в ночное стекло вагона, да так и смотрела, не мигая, в пустоту, а может, в отражение своих рук. Марк Вайнберг проверил корзинку, он проворным движением пальца надавил на вылезшую головку лисички. Она скрылась под грязной тряпочкой.

В дальнем конце вагона раздалась возня. Двери с шумом открылись. Вагон стал заполняться подростками.

– Ох, Господи, – прошептал Марк Вайнберг. – Только этого ещё не хватало.

В пространстве вагона резко запахло перегаром. Подростки громко матерились, пили пиво и шутили. Они размахивали руками, наперебой рассказывая друг другу что-то страстное, трясли флагом, бурный поток слов едко взвился под крышей вагона. Марк Вайнберг посмотрел на них с долей едкого отвращения. В нём начинала саднить ненависть.

– Нигде покоя нет. Что ж это такое-то? – кряхтел Марк Вайнберг. Он смотрел на цветные шарфы, подразделявшие подростков на групповую принадлежность. К чему, Марк Вайнберг не знал. Он не любил спорт. Только фигурное катание.

– Племя, – сокрушённо качая головой, произнёс Марк Вайнберг.

Возня подростков надоела Марку Вайнбергу. Он терпеть не мог, когда его покой нарушали подобным образом. Слишком часто в этом мире и обществе чувство твоей личной свободы нарушали просто так. Марк Вайнберг раздражался всё больше. В его нервах появилась нить, доселе неведомая. Что-то красной ртутью набросилось на мышцы Марка Вайнберга. Он глядел на подростков взглядом безумца. В его крови вскипел норадреналин.

– Что же это такое-то, а?! – вопросительно бурчал Марк Вайнберг, распаляясь. – Как же так можно, а? – в голове билась птица сердца. Бух-бух! – молотило оно в виски.

Подростки бросали под лавку пустую тару. Кто-то запустил плевком в стену. Дрожащий ливень юношеских голосов лился в пространство.