Михаил «Норман» - Доброволец. Записки русского пехотинца

• Название: Доброволец. Записки русского пехотинца
• Автор: Михаил «Норман»
• Жанр: Русское современное

Эта книга состоит из репортажей автора, очерков, рассказов и статей. Все материалы, собранные здесь, носят документальный характер, за исключением, пожалуй, рассказа «Братья по оружию», который является в большей степени художественным произведением, хотя и написан по впечатлениям от конкретных событий. Книга рассказывает не столько о войне, сколько о людях на войне и бойцах, вернувшихся с войны.

---

Поднявшись со стула, перемещаюсь к соседней стене, отодвигаю лист пенопласта, прикрывающий угол окна: ледяной ветер мгновенно вонзается в кожу сотней мелких иголочек. Щурясь, смотрю в ночь. Стрельба стихла также внезапно, как и началась. Это казакам на АЗС что-то померещилось, или не померещилось. ДРГ обеих сторон шастают здесь друг к другу, как к себе домой. С тех пор, как у противника прошла ротация и под Чернухино прибыли свежие части среди которых, по слухам, находится и добровольческий батальон «Кривбасс», обстановка накалилась и ночные перестрелки стали обычным явлением.

Рдеют угли костра, крася наши небритые лица,
Словно злая звезда беспилотник в зените ползет,
А в «зеленке» пальба, взрывы выстрелы: явно кому-то не спится:
Ничего, как патроны закончатся это пройдет2.

Теперь передо мной хаты станицы Бароновская. Окна темны, но в одном месте из-за неплотно задернутой шторы пробивается полоска света. Вдалеке горит уличный фонарь. В этих домах живут люди. Который месяц обитают прямо на линии фронта, под обстрелами, упрямо не желая никуда уезжать. Может быть, им и некуда уезжать. В ближнем тылу, в том же Алчевске, нас приветствовали, как защитников, помогали, кто чем мог. Не все, но очень многие. Здесь же люди угрюмы и неразговорчивы, к нам неприветливы и, наверное, ни к кому не приветливы. Уверен, что кто-то, может быть и не один, сливает информацию украинским военным. Это ведь просто: сотовая связь работает. Точно также на той стороне крестьяне звонят нам. Мы все знаем о противнике, противник – о нас, а местные ненавидят и тех, и других. Я не могу их винить. Мы здесь добровольно, а они оказались в ловушке войны. Не раз замечал в местных жителях какую-то мрачную бесшабашность, презрение к войне, к военным и их порядкам, к угрозе смерти и вообще ко всему, что изуродовало им жизнь. Помню одного деда, который прямо возле нашего поста направился в лесополосу у ЖД, с пилой и топором. Лесополоса частично минирована, как нами, так и ВСУ, причем, где именно стоят мины и растяжки никто точно не знает. Мы сами пользуемся несколькими проверенными проходами. Я крикнул, желая его предупредить, но дед и ухом не повел. Проигнорировав меня, вошел в лесополосу, какое-то время стучал там топором, а затем вышел с толстой жердью на плече и так же, не глядя в мою сторону, не торопясь удалился. Самое плохое, что местные шастают и ночью. Один из наших патрульных как-то раз, услышав за забором хруст снега под чьими-то ногами, едва не бросил на звук гранату. Вовремя остановили его лишь донесшиеся матерки и гогот: это поддавшие местные жители направлялись куда-то по своим загадочным делам. Самоубийцы! Страх пристрелить ненароком кого-нибудь из «мирняка» у нас второй, после страха смерти и (особенно) увечий, а может быть и первый.

Пост №3

Тишина. Даже артиллерия замолчала. Я слушаю ночь, смотрю на поле и окраину деревни. Как хорошо, что лежит снег! В оттепель он пару раз сходил, и тьма становилась вовсе непроглядной, а со снегом всегда можно что-то разглядеть. Ухо вдруг ловит странный звук, шорох… вот опять. Шаги по снегу? Шорох… Вот черт, опять я на это попался! Со злостью смотрю на башню сотовой связи, что торчит возле нашего объекта. На ее вершине шелестят на ветру полотнища знамен. Наших знамен, сразу двух: флага СССР и «Спаса нерукотворного».

Оба знамени красны, как кровь, каждое несет за собой идею, причем идеи эти, исторически, противоположны, даже враждебны друг другу. Или все-таки нет? Под обоими стягами сражались наши предки и за них ни капли не стыдно, ни за тех, ни за других. Их не разделить, они, эти люди, идеи, взлеты и падения, герои и жертвы давно стали одной рекой, текущей из прошлого в будущее. Кровь поколений, как река времени. Где же Я в этом потоке?

Официально, насколько здесь что-то вообще бывает официальным, мы называемся «Добровольческий коммунистический отряд», при этом, он входит в состав батальона «Имени Александра Невского». Я не коммунист, как, впрочем, многие из наших бойцов. Более того, я из репрессированной семьи и вообще «за белых». К тому же я не православный, а язычник. С ума сойти можно! Но я здесь. Что общего между мной и нашим комиссаром, между монархистом Стрелковым и социалистом Мозговым? Наверное, только то, что все мы – русские люди. Даже татарин Амир, армянин Шут, кзах Хан и недавно нас покинувший товарищ из славного города Кёльн с позывным Немец, – русские, не по крови, так по духу, культуре, взглядам на жизнь, представлениям о добре и зле. Мы все, – те самые люди русского мира, как мужики-русины в Речи Посполитой, которые упорно, век за веком держались за свой язык и веру в пику ополяченным и окатоличенным «элитам», отвечая гайдамачиной на очередную униатскую инициативу очередных вестернизаторов. Большим государственным дядям в России, что сидят в больших государственных кабинетах нас не понять: они ведь «люди цивилизованные», «передовые», «имперцы», «государственники». Они вечно решают очень сложные вопросы, поэтому никак не могут понять самых простых вещей. Никогда не могли, ни при коммунистах, ни при царе. Именно поэтому здесь сейчас разворачивается новый акт очень старой и кровавой драмы. Мы, мерзнущие сейчас на постах добровольцы, наверное, не «государственники», а может быть, как раз наоборот, слишком уж. Но у нас совершенно точно иные приоритеты. Например, мы уверены, что если где-то русские люди поднялись за свое право говорить на родном языке, учиться на родном языке, изучать свою историю, а не ту, что написали для них где-то в Канаде, за право уважать себя и называть себя русскими, а не кем-то другим, то помочь им – наша личная обязанность, а все прочие аргументы малосущественны. Я не сужу наших врагов, – я в них стреляю. Может быть те, кто стоит против нас в Чернухино совсем не плохие ребята. Наверняка у них есть куча своих резонов. Тем хуже для них, потому, что им придется подвинуться.

Рация внезапно оживает:

– Всем постам, я пост один, доложите обстановку.

– Пост два: все спокойно.

– Пост три: была перестрелка у казаков. Уже закончилась.

– Я пост четыре, подтверждаю.

– Пятый пост: у меня спокойно.

– Я шестой: пока все спокойно. Слышна работа артиллерии.

– Я седьмой. Все тихо.

– Восьмой. Тишина.

И так далее до десятого поста. На самом деле постов всего шесть. Первый контролирует оружейку, где находится запас оружия и боеприпасов (помимо личных стволов и боекомплекта, который у каждого бойца на руках. Мы и спим, и едим и по нужде ходим с автоматами), он же присматривает за жилым помещением и принимает доклады. Второй держит вход и выход, третий же располагается этажом выше, у пулемета, контролируя подъезд к единственным воротам. Есть еще один проход, но он наглухо заминирован. Четвертый пост, где сейчас сижу я, присматривает за левым флангом, а главное, за подступами к трансформаторной подстанции. Если вывести ее из строя, то нам придется худо. Возле подстанции несколько воронок от вражеских мин, но пока нам везет. Пятый, расположенный в самой верхней точке административного корпуса, прямо над радиоузлом, присматривает за внутренней частью зоны. Шестой пост расположен на правом фланге, обращенном в сторону Дебальцево. Шестой сидит на втором этаже «Дома Павлова», там сразу трое: наблюдатель с мощным ПНВ и пулеметный расчет. При появлении неопознанных вооруженных людей наблюдатель обозначает направление трассерами, а пулеметчики поливают туда огнем. В случае ответной стрельбы вызывается тревожная группа, а в дело вступают миномет и автоматический гранатомет. Еще есть парный патруль, который обходит периметр каждые два часа. Все остальные обозначения постов при перекличке, – чистой воды деза, призванная показать противнику, что нас здесь больше, а посты расставлены чаще, чем на самом деле. Говорят, что Аваков, глава украинского МВД, назначил награду за освобождение занимаемого нами объекта. Перетопчется.

Я в который раз смотрю на часы. Прошло два часа. Время тянется медленно, течет по капле тяжелой как ртуть, черной водой. Ночь кажется бесконечной и бескрайней. Не верится, что где-то есть залитые искусственным светом города, где люди сейчас спят в своих постелях, веселятся в клубах, пьют водку или чай на кухне, сидят в сети или занимаются любовью. Есть ли жизнь на Марсе? Нет ли жизни на Марсе? Науке, в нашем лице, это неизвестно, да и не интересно. Все, что было, что занимало и питало прежде, кажется теперь бесконечно далеким, тенью бытия. Вот она, единственная реальность: тьма за окном, приклад пулемета, стынущие на полу ноги и зеленый огонек рации. Its My Life.

Между тем, арта вновь активизировалась и разгулялась не на шутку. Уханье разрывов слышно где-то неподалеку, может быть в километре или меньше. Обе стороны вовсю шлют друг другу бризантные приветы. Опять слышно хлопанье минометов. Далекий горизонт вдруг наливается алым. Мертвое зарево встает на пол неба, это страшно и безумно красиво.