Какой-то Казарин - Экспертиза. Роман

• Название: Экспертиза. Роман
• Автор: Какой-то Казарин
• Жанр: Русское современное

Мир меняется, но для того, чтобы его понять, нужно прежде всего разобраться в себе. Большая экспертиза может дать ответы на многие вопросы. Главный герой работает экспертом в компании, косвенно влияющей своей деятельностью на миропорядок. Он, как никто другой, должен разбираться в людях, но он тоже всего лишь человек. Чтобы понять и мир, и себя, герою предстоит пройти путь от простоты к сложности и обратно. Экспертиза помогает многое расставить по местам.

---

– Да, действительно интересно, – сказала она. – Наверно, это было очень оседлое общество?

– Без сомнения, – согласился я. – С очень коротким горизонтом.

– Как же у них все не развалилось?

– Черт их знает. Как-то выжили. Кстати, то время, было наполнено ожиданиями конца света – массовое искусство любило обыгрывать варианты. Например, деформация климата из-за человеческой деятельности. Все равно, как сейчас – деформация орбиты из-за переизбытка паззлов. Социальные страхи. Это к разговору о безнравственности общества. А раньше еще существовал культ могил! Люди так боялись смерти, что приходили на них повиниться перед мертвыми, что еще живы. Вымолить прощения за то, что родились позже.

– Не понимаю.

– Кладбище – территория, где закапывали в землю трупы родственников, а потом приходили туда вспоминать их.

– Почему именно там?

– Бессмысленный культ. Вина, смешавшаяся со страхом не получить при жизни положенной любви. Как будто родственники чем-то лучше других.

– Где можно разместить такое количество умерших?

– Не знаю. Наверно, на каких-то специальных территориях. Потом они зарастали, появлялись новые. Мертвые вытесняли друг друга в беспамятство, как живые – в безнадежность: места всем хватит. Новые памятники вместо старых. Ничего не значащие цифры дат. Как будто в них и есть смысл прожитого. Памятники собственному убожеству. Я думаю, они служили неким социальным оправданием.

– Жуть, – сказала она. – Поклонение мертвым – очень жизнеутверждающе. А просто памяти было недостаточно?

– Видимо, нет. Ее нельзя предъявить общественности, а тогда многое делалось на публику. Воткнул крест в могилу – глядишь, усреднился со всеми в своем страхе перед смертью. Сходил на кладбище – вымолил к себе лучшее отношение. Только не понятно, у кого. Глупая вина и такой же глупый страх… Страх окончания жизни или конца света.

– Конец света… – повторила она. – Как ты себе это представляешь? – Честно говоря, мне совсем не хотелось думать об этом.

– В детстве, – традиционно начал я, пытаясь сосредоточиться на чем-то хорошем, – мы с мамой каждое лето ездили в Сен-Хунгер. Весь смысл моей детской жизни укладывался в эти поездки. Мы жили в крошечном сарае с одним окошком над моей кроватью. Туда помещался маленький кусочек неба. Иногда, довольно редко, в него светила Луна. В основном, звезды.

– У тебя была любимая?

– Да! – ответил я с удовольствием. – Альфа Лиры. Окошко выходило на восток, она появлялась в нем регулярно. Но иногда ночи были совсем темными. Особенно в августе и в плохую погоду. Ни Луны, ни звезд. Тогда сарай погружался в полную темень… в абсолютную черноту. Я лежал в кровати, открывал, закрывал глаза – никакой разницы. Пытался привыкнуть к темноте, но, даже со временем ничего не мог различить. Помню, решил попробовать спать с открытыми глазами. Не вышло, хотя я долго пытался. Глаза все равно закрывались. Мне очень нравилось лежать в черноте. Казалось, вот она, абсолютная свобода. Всякий раз, понимая это, я сразу засыпал. Короткие, но незабываемые моменты.

– По-твоему, конец света – это абсолютная чернота?

– Почему нет? Правда, в той детской черноте меня наполняло ожидание нового дня. Но, ведь, любой конец – начало чего-то нового. Начало нового порядка, нового потока необратимости. Свет – источник неизбежности и присущей ей порядка. Конец света – конец неизбежности. Там, где ее нет, есть только случайность. Она и есть – время. Время в чистом виде. Там, в черноте, мне казалось, я нахожусь вне пространства, в одном только времени. Оно шло очень быстро, практически незаметно. Наверно, так и в конце света – останется только время. Затем в этой чистой случайности почему-то возникнет крупица порядка. Крохотный островок неизбежности. Время начнет замедляться, поделившись собою с возникающим пространством. Наверно, так родилась Вселенная.

– Никогда не думала об этом, – сказала она, отвлекаясь куда-то в сторону. – Интересно, как это… быть в абсолютной черноте?.. По-твоему это так выглядит? – Окна помутнели, затем постепенно перестали пропускать свет. Стало действительно темно. Особенно с непривычки. Мы сидели неподвижно. В темноте всегда хочется, чтобы было тихо.

– Ты еще здесь? – спросил я.

– Да, – ответила она. Я протянул руку вперед и наткнулся на ее ищущие в темноте пальцы. Ощущение полной слепоты рассеялось фантастической иллюзией видимости отдельных молекул. С минуту наши пальцы изучали друг друга, потом сошлись кисти и обняли друг друга за запястья. Не расцепляя рук, непостижимо быстро мы оказались рядом где-то в районе чернеющего окна. Животная магия чужого человека стремительно набрала в кромешной тьме власть. Вдыхая смешивающийся воздух, мы соприкоснулись лицами. Клокочущее чувство еще одного шага близости. Ровное дыхание ее поющего тела слегка успокоило меня. Как будто встретились два уникальных животных, способных удачно спариться раз в сто лет. Трепет стих, растворившись в настоящем. Руки сами собой, осторожно, но требовательно заскользили по телу, переплетаясь как змеи, безошибочно находя, где скрыться. Когда в ответ на ее высвобождающее рукопожатие мои пальцы осторожно стянуло теплом, мы замерли и прислушались к дыханию. Его почти не было слышно. – Наверно, лучше уже не будет, – произнесла она. Это было давно, но и тогда я сумел понять – ее стоит послушать. Хоть, весь разговор был вообще непонятно, о чем. Еще я понял – от меня, безусловно, чего-то ждут. Наверно, я начал оправдывать ожидания, потому что дела пошли на лад. Вскоре я получил сертификат – месяц и не остановился на достигнутом. Потом прошла еще целая пропасть времени, случилась беседа с Олле и для меня нашлось занятие! Почему же так долго? Надо было спросить. Может, вернуться? Лестница закончилась. Мне показалось, я спустился очень быстро. Наверно, шел столько же, сколько просидел на этом когда-то выброшенном на берег дереве. Эксперт измеряет время количеством пришедших в голову мыслей, а не тиканьем часов. Так оно быстрее проходит. Шланг, наверно, выгнал бы за эту идею. Он бы сказал: «Время идет, потому что приходят мысли, а не наоборот. Люди хотят путать причины и следствия, потому что слишком горды!» Нет, минуточку. Он бы так, конечно, не сказал. Я встал и подошел к воде. Как это здорово! Наконец-то мне не стыдно за себя. Непередаваемое ощущение, когда находишься в начале чего-то неизмеримо важного и неизбежного. Можно пустить в кровь это сладкое чувство и крутить его по венам, пока не надоест, оставаясь в дымке легкого помешательства. Задания еще нет, но зато есть уверенность в том, что оно будет. Есть место, где я выполню его. Нет никого, кто сможет помешать или хотя бы нарушить концентрацию. Я готов к первой настоящей Большой экспертизе в своей жизни. Как долго я шел к этому! Наконец-то, я могу спокойно смотреть на отражение в воде, и оно не задает никаких вопросов. Я обернулся и посмотрел на маяк. Рядом едва виднеется времянка со шлюзом. Крошечная пристройка с круглым окошком возле огромной красно-белой колонны, возвышающейся над лесом. Когда-то в этих краях было развито судоходство, каждый остров имел свой маяк и своего маячника. Маяк нужно было обслуживать, вовремя зажигать лампу, чистить линзу. Маячник, как правило, жил один. Это был человек с историей, благодаря которой уже не стоило торопиться и думать о большой земле. Сейчас бы сказали – симбиотик острова. Он зависел только от еженедельного баркаса с провиантом. Быть может, тоже любил сидеть на берегу и смотреть вдаль. И только баркас мешал ощутить полную свободу, независимость от внешнего мира. Мне проще. Конечно, я завишу от паззлов, но лишь в той же степени, сколь и от воздуха вокруг. Мне не нужны сложные продукты, я потребляю только простоту. Мои цепочки спланированы на год вперед, поэтому почти не влияют на баланс. Я могу получать такой сервис на значительном удалении от материнского плато. Здесь – немного другая ситуация: в работе я на балансе Олле. Но что это меняет? Мне ничего не нужно. У меня есть мои любимые индийские тряпки, в которые я заворачиваюсь ночью, кофр с басом стоит у стенки на случай недостатка эмоций. Надо проверить проектор на верхушке маяка, убедиться, что с ним все в порядке. Я направился в сторону времянки. Люблю позднюю весну. Потому что она – начало. Впереди лето. Быть свободным весною – особое счастье. Я долго ждал этого. Пора перестать вычерпывать себя. Теперь надо попроще. Я снова повернулся к воде и заорал во всю глотку. Фантастика. Теперь я маячник. Может, сразу туда? Я быстро пробежал по старым лестницам. Нет лифта – значит, все в порядке. Здесь гораздо ветреннее, чем внизу. Я стою и смотрю, как подо мной синхронно качаются сосны. Внезапный порыв ветра несет мелкий песок вдоль кромки воды. Где-то у самого горизонта едва различимо виднеется материк. Наверное, там волны. Солнце стоит над лесом. В дымке над морем можно разглядеть эшелонированные цепочки обмена. Паззлы поблескивают в небе как рыбки в воде, только двигаются очень стройно: нижние – усыпляюще медленно, верхние, насколько позволяет зрение, стремительно и очень плотно. Части цепочек, меняя высоты, поворачивают к материку. Видеть небо, свободное от паззлов, над головой – непривычно. Жизнь в городе накладывает отпечаток – наверху всегда интенсивное движение. Кажется, в один прекрасный день паззлы остановятся и начнут сыпаться на голову, как это было лет пятьдесят назад, когда их использование только-только ставилось на поток. Из-за аварии, повлекшей отказ орбитальных рассеивателей, несколько миллионов паззлов, в том числе несколько десятков тысяч крупных образований, остановились и в один миг рухнули на землю. Большинство, конечно же, упало в воду или на малозаселенных территориях вдоль своих трасс, но паззлы, достигшие жилых зон, практически добравшиеся до адресатов или, наоборот, только отправившиеся в путь, металлическим градом побили множество городов. Даже элементарный паззл, рухнувший с высоты нескольких метров, скорее всего убьет, если попадет точно в голову. Что, уж, говорить о быстрых паззлах, тем более, склеенных, несущихся на высоте нескольких километров. Некоторые из них долетели до цели уже по баллистическим траекториям. Когда рассеиватели отказали, тропосферные паззлы, падая, начали бить молниями друг в друга, низкие – в землю. Тысячи молний одновременно, грохот, неразбериха. Возможно, так мог выглядеть конец света. Это происшествие вошло в историю, как Металлическая гроза. Теперь, когда паззлов десятки миллиардов, сложно представить, что все они упадут из-за похожего дефекта. Из аварии были сделаны правильные выводы. Мама что-то рассказывала о том, как тушились пожары, разбирались завалы, как помятые, поплавившиеся паззлы выносили на открытые места, и как еще долгое время она с опаской поглядывала наверх. Сейчас траектории цепочек самоорганизуются по современным алгоритмам. Это означает, что в любой момент времени при падении они нанесут минимальный вред. Также объявлено, что проблема возникновения электронных лавин решена. Гроза такой силы больше не повторится. Паззлы больше не будут падать на выжженную землю. Поэтому остается только любоваться ими. Я посвятил анализу структурирования цепочек обмена достаточно времени. Надеюсь, мои отчеты и исправленные ошибки добавили безопасности в этот кишащий металлический мир. За это время они стали моей частью. Я считаю систему идеальной. Если можно достичь в чем-то идеала, то вот оно, перед нами – идеальная практическая реализация эффекта Маркова, приведшая к закату эпохи «проблемной энергетики». Когда-то логистика действительно была придатком производства, а не наоборот, перевозки – серьезной составляющей цены, а процветание регулятора обеспечивали ресурсы. Несмотря на усердное посещение курсов, мне сложно представить мир, где во взаимоотношениях существует посреднический материал в виде денег, а территориальные цели весьма завуалированы и закреплены юридической нормой собственности, а не соответствующей глубиной обеспечения. Выходит, что при наличии большого количества денег сервис переставал быть проблемой. К чему тогда странное понятие собственности? Почему надо было ее охранять, если можно было легко восполнить? Потому что там был дом? Но если деньги позволяют жить на любой территории, зачем прикрепляться к одному месту? Если для полноты жизни необходимо получить территорию в собственность, сколько же этих денег надо иметь, чтобы спокойно чувствовать себя, например, в Африке? Кто-нибудь мог купить на время целый материк? Я об этом не слышал. На что жили люди, не задействованные в развитых секторах? Как они кормили себя? Мне не представить мир без паззлов, где все свое надо носить с собой. Наверно, в этом и есть причина беспросветной оседлости того общества. В общем, осталось много неясного с тех пор, как я виделся с нашей лекторшей в последний раз. Не знаю, занимается ли она еще той проблематикой. А то бы обязательно спросил. Наверно, она что-то путала, недаром некоторые вопросы вызывали у нее гнев. А гнев, это в частности, гордыня, уличенная в незнании – хороший индикатор недопонимания. С высоты маяка и пролетевшего времени все это показалось далеким и малозначащим. Я встал на цыпочки и с интересом оглядел прикрепленный к стенке проектор. Потом повернулся лицом к морю, представляя, как иногда буду смотреть отсюда футбол. Вода идеально подходит для динамического проецирования. Интересно, на какой трибуне я окажусь, оставшись на маяке? Где-то в районе второго яруса. Ворота в районе третьей мели. Я смогу сплавать туда, если решу понаблюдать происходящее из вратарской. Раньше я смотрел проекцию футбола в натуральную величину только на стадионе. Вместе со всеми. Не думал, что когда-нибудь смогу повторить это в одиночку. Добавлю трибуны и окажусь единственным реально присутствующим среди виртуальных тысяч. Сегодня никто не играет – подождем воскресенья. Я сбежал по ступенькам вниз во времянку и достал из кофра бас. Затем, перекидывая ремень через плечо, вышел на берег. Ветра нет, инструмент не занесет песком. Глядя на маяк, я осторожно дернул верхнюю струну. Пока не звучит. Какое это удовольствие – прикоснуться пальцами к струнам. Новый проектор – надо поднастроить звук. Никогда не играл на таком хорошем объеме. Наверно, смогу раскачать целый остров! Портик на руке показал, что увидел и бас, и проектор на маяке. Дрожь предвкушения пробежала по телу, я снова осторожно дернул струну. Воздух наполнился звуком. Испуганные чайки поднялись в воздух, стая мелких птиц заметалась над соснами. Я расстегнул ремешок портика. Настроить звук можно только двумя руками. Люблю абсолютную чистоту. Проектор оказался действительно хорош. Олле молодец, никогда не подсунет халтуры. Как же будут звучать трибуны?! Портик аккуратно положен на дерево. Вообще-то, снимать его не совсем рационально… Пальцы забегали по струнам. О-о, я обязательно сыграю здесь несколько концертов. Подпою Роберту, подыграю Сезарии. И все это на глазах у беснующейся толпы. Наконец-то, сбудется моя мечта. Жаль, все это не более чем иллюзии. Но мои эмоции – не иллюзия. Неизбежность не может быть иллюзией. Я так живу. Раньше я делал это в маленьком помещении, теперь у меня целый остров с широким берегом и бескрайним морем. На футболе – берег для зрителей, на концерте – для сцены. Даже слегка закружилась голова от предвкушения. Иллюзии особенно хороши, если они полномасштабны. Добившись желаемого звука, я нацепил портик обратно на руку и продолжил тихонько поигрывать. Жаль, не смогу воспользоваться им, чтобы поделиться радостью с Кристиной и Лизой. Но отсутствие связи – моя скромная плата за удовольствие. Чем-то нужно жертвовать, когда жизнь делает еще один шаг вперед. Пальцы забегали увереннее. Я давно не играл! Все ковырялся в себе и думал, что не так. Забросил бас в дальний угол. Ну, теперь-то все так! Я бог этого мира! Я могу все!! В голове заискрило, я повернулся лицом к морю и перешел на отрывистые удары по струнам большим пальцем. Это совсем другие звуки. Я обожаю их. Все птицы улетели. Достреляв импровизацию, я взял несколько флажолетов и долго слушал, как необычайно высокие ноты вибрируют вокруг, отражаясь от сосен и маяка. Непередаваемо. Еще парочку. И финал! Громче!! Портик еле заметно моргнул. Не-ет. Грязновато. Я сделал потише и, присев на дерево, положил гитару на колено. Потом перестал играть и долго гладил гриф. Вообще-то, я не большой мастер игры. Так… кое-что умею. Бас отлично подходит как фон для раздумий. Низы колышут воздух и кажется, благодаря им, в голову приходят более важные мысли. Как хорошо, что сейчас в них нет нужды, и я могу отдыхать. Эти постоянные мысли, постоянное отвлечение от реального мира ради постижения чего-то нового… как же я устал от этих бесконечных цепочек обмена. Притом, что надо охватить всего год. А что делает тот, кому нужно держать в голове лет десять? Наверно, со мной по-прежнему что-то не так. Я перестал гладить гриф и накрыл струны ладонью. Внезапно стало неприятно. Я так и не увиделся с Кристиной перед отъездом, и, вот, теперь сижу на острове с гитарой в руках, готовлюсь к участию в масштабных мероприятиях. Что делать, если я эксперт? Неужели наша встреча была ошибкой? Чепуха. Просто, прошло очень много времени. Если бы мы были полными симбиотиками, Кристина бы пела, а я играл. Но у нас нет ничего общего в музыке. Кристина вообще не переваривает классику. Мой инструмент она называет антиквариатом. Но мне не стыдно за него. Он пережил века и доказал свою незаменимость по сути. Я могу качать им воздух. У меня характерные мозоли на пальцах обеих рук. Такие мозоли могут быть только у басистов, потому что наши струны – самые толстые. Наши пальцы самые мягкие. Наши мизинцы – самые сильные. Мы – высшее сословие музыкантов, редко имеющих имена. Я представил себе джазовую певичку, идущую вдоль берега и мурлыкающую что-то себе под нос, оттолкнувшись от моего скромного аккомпанемента. Я не смотрю на нее, а продолжаю играть, все глубже погружаясь в себя. Она делает свою работу, я свою. Она известна на весь мир, а я известен только ей и узкому кругу лиц. Я незаменим до тех пор, пока играю так, как она хочет. Таких как я тысячи. Просто, мне повезло быть рядом с нею. В обойме. Рядом с нею я могу быть особенно хорош, ведь у меня будет аудитория. Ее аудитория. Я представлю, что она моя, и – нет проблем. Но, в действительности, нет никакой джазовой певички, она не идет по берегу, а я аккомпанирую сам себе. Зато есть Олле. Он не имеет отношения к музыке, зато имеет – к цепочкам обмена. В какой-то мере то, что я делаю для него, тоже можно назвать аккомпанементом. Годовой сертификат – не так уж плохо. Это, как если бы я играл для нескольких тысяч зрителей. В конце концов, кто знает, с какими сложностями я бы столкнулся, будь профессиональным музыкантом. Я слышал, у них случаются проблемы. Может, и хорошо, что для меня это всего лишь хобби? Я не испытываю мук творчества, могу выбирать, когда играть и с кем. Определенно, хорошо. Не стоит думать об этом. Опустошение – потому, что начинается новая глава. Все, что было «до», остается в прошлом, а новое пишется, начиная с этого острова. Я придумал его по образцу Сен-Хунгера. Там тоже был маяк, в такую же красно-белую полоску. Не такой высокий, раза в два ниже, но очень похожий. Выцветший на солнце, с неработающей лампой. Зачем паззлам маяк? Они позиционируются с орбиты. Маяки… они из того времени, когда люди больше ждали и меньше искали. Этому сопутствует страх. А я не боюсь, потому что мне повезло родиться в другом времени. Когда-то на этом же берегу жил настоящий маячник. Возможно, он тоже был музыкантом, может быть, даже басистом. Он имел реальные шансы увидеть живьем тех людей, музыку которых я так люблю играть. Людей того золотого времени. Они появились внезапно, почти сразу после окончания очередной войны. Это было очень неплохое время, несмотря на «проблемную энергетику». Они спели свои лучшие песни, отыграли лучшие концерты. Кто-то умер, так и не дожив до старости. Роберт дожил, стал играть совсем другую музыку. Перейдя в новый век, многие старички продолжали трудиться с удвоенным энтузиазмом. Я обязательно поиграю с ними. А сейчас мне надо принять паззл с обедом. Нельзя отклоняться от режима дня. Утром после легкого завтрака – бег. В любую погоду. Надо посмотреть, сколько уйдет времени, чтобы вернуться в исходную точку. Можно ли обежать остров вокруг, позволяет ли береговая линия? Затем работа, затем обед. Послеобеденный отдых – час. Снова полное погружение. Ужин. И, наконец, вечернее помешательство со звездами и Луной. Оступишься раз – работа остановится. Осенью станет холодно и здесь будет нечего делать. Надеюсь, успею до осени. Четыре месяца? Похоже, Олле так и сказал. Расскажу Кристине с Лизой, как весело провел время. Похвастаюсь новым сертификатом. Хотя, что им до него. Вот, если бы привезти их сюда… Я снова огляделся. «И что здесь делать? – воскликнет Лиза, осматриваясь. – Как ты проторчал здесь четыре месяца и не умер от тоски?» – «Папа любит такие штуки, – скажет Кристина, дернув бровью. – Купаться?!» Кристина любит купаться в ледяной воде. В этих широтах в сентябре будет именно так. Раньше я составил бы ей компанию, теперь – вряд ли. Почему? Опять мне стало немного тоскливо. Вроде, все – как мечтал, но чего-то не хватает. Я сморщил лицо и посмотрел на маяк. Глядя на маяк, обретаешь уверенность. Наверно, их строили и за этим. В воздухе блеснул снижающийся паззл. «Вот и мое мясо с кровью, – подумал я, торопясь отнести бас во времянку. В голове эхом отозвалась недавняя мысль: – Теперь надо попроще!»