Елена Ушакова - Ночное солнце. Стихи

• Название: Ночное солнце. Стихи
• Автор: Елена Ушакова
• Жанр: Поэзия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00098-124-5

«Ночное солнце» – итог многолетней работы автора, избранное из четырех поэтических книг, выпущенных в период с 1991 по 2012 гг. Елена Ушакова – псевдоним филолога Е. В. Невзглядовой, главный научный интерес которой – интонация стихотворной речи. Сочетание в одном лице поэта и филолога – явление не частое в нашей словесности, а стиховая интонация – это основной признак стиха, отличие его от прозы. «Голосом, голосом работает поэт» – сказано Мандельштамом; этот голос должен быть узнаваем. И у Елены Ушаковой есть свой голос, она узнаваема.

---

К акцентной речи

Этот волглого ритма возвратный, упругий порыв,
Эти волны слогов, теплых стоп череда и приливы!
Как бы ни был расслаблен ход мысли и сладко-ленив
Или горько-подавлен – как будто невольно игривы

Наши лучшие чувства, размер их со дна достает
Удивленной души, принуждая к роенью и строю, —
Так, наверное, в школе военной берут в оборот,
Ставят сонных и слабых насильно в затылок герою.

Есть волшебная прелесть в звучанье. Но все же запрет и засов,
Не впускающий штатскую речь, – как акцент иностранный,
Потому что приструненный голос души, ее зов
Слишком, что ль, угловат, а сама она слишком туманна.

И сказаться без слов, как хотел того Фет, норовит,
Обнаружить младенческие и интимные жесты,
Не сгибается, гибкая, нет, презирает кульбит
Переносов, цезур, главным образом, строки ей тесны.

Ее искренность терпит какой-то неясный урон.
Или чувства застенчивые вдруг становятся резки?
Вот и сносит тихонько стопу, разрушает заслон
И ручонку протискивает в стиховые отрезки,

Хочет, глупая, слиться с приватным акцентным стихом.
Как детей обучала французскому строгая Долли,
Непосредственностью поступаясь – ужель волшебством
Пренебречь? – ради все-таки лживой рифмованной боли?

«Я белая ворона, вот я кто, и знала…»

Я белая ворона, вот я кто, и знала
Об этом, кажется, с пеленок, сколько себя помню;
Как думаешь, легко ли мне было, мало?
О, не жалуюсь, это условие службы в каменоломне,

Куда я взята была в науку к исполину.
«Неприспособленная, витает в облаках», – так говорила
Моя первая учительница по имени Антонина,
По прозвищу «Жаба»: сквозь зубы злобно слова цедила.

На арифметике, не слыша, воображала мохнатого Вия,
И «Как закалялась сталь» не читала ни при какой погоде…
Мои детские страхи! О, не выделяться, быть, как другие, —
Тайное желание и тайное горе: не выходит!

Я – белая ворона, я – белая ворона, отзовитесь, где вы,
Например, беркуты? Как долго мы не знали секретного шифра!
Эта общность большая, чем разность между правыми и левыми,
Консерваторами и либералами, часть кода, заветная цифра,

Счастливая мета! По ней узнаём и каменщика, и камня породу.
Друг мой, ты не ждал от меня ни маринада, ни варенья —
Чего нет – того не было сроду —
И не дашь в обиду мое белое оперенье!

«Почему цифры запоминаются легко по сравнению со словами?..»

Почему цифры запоминаются легко по сравнению со словами?
Слово – Психея, летает, дышит, меняется, оставляет след,
То призраком проскользнет, то вихрем взмоет, цунами,
Вот оно, вот оно! То вдруг его нет.

Цифра требует к своей плоской персоне особого внимания,
Ее вытаскивает из чащи событий хоботок
Цепкого, заинтересованного, спортивно воспитанного сознания,
Только так от нее может быть прок.

И когда я силюсь вспомнить смысл сообщения или доклада,
Вижу голубые глаза докладчика и «горячую лобную кость»,
Знаю, мысль не положишь в карман и не вынешь, ей надо
Захотеть посетить тебя, сказано: мысль как гость.

Вижу, вижу, как ты стоишь у окна вагона – на юг дорога,
Держась за поручни, не успевая переводить взгляд,
Белая рубашка, ее треплет ночной ветер из Таганрога,
Что-то сказал, что – не помню, ты весел, нет, рад.

Жизнь – ты сон, когда не знаешь, что спишь, сновидение,
Цветные картинки яркие, но слегка запотел объектив,
Всё перепуталось, связано, сцеплено, как в стихотворении,
Не всегда даже знаю, кто умер, кто жив.

«Что же так чужая смерть нас пугает…»

Что же так чужая смерть нас пугает,
Посторонняя? Ведь все умрем, последнего позора
Не избежать и здоровенному покуда бугаю,
Всех обнимет, запрячет, никто не останется без призора.

Я звоню в парикмахерскую, чтобы
Узнать, в какую смену работает Попова Галя:
Во вторник утром, а в среду вечером? Попробуй
Тогда успеть! А если наоборот, то тоже едва ли.

Набираю номер – бодрый голос вещает об урожае.
Ура, дозвонилась! Мне говорят: нет ее. Молчанье.
А когда… И ненужный вопрос опережая:
Умерла она, первого похоронили… Да, внезапно, случайно.

Этого не может быть, потому что так не бывает!
Жизнь в борьбе со всеми страхами, с самой смертью, казалось,
На нее, как на самую надежную сваю,
На грубоватое ее лихое спокойствие опиралась.

Ничему не удивилась, всё приняла Галя Попова.
Без нее не обойтись, и нет другого выхода, как создать,
Экстренно сделать снова
Такую же. Такую же? А сын Костя? А парализованная мать?

А морозные узоры на стеклах и радиопередачи?
Будут, будут завтра, как сегодня.
К чужой смерти мы как-то не готовы. Иначе
Со своей – всегда с нами, почти родня, у, сводня!

«А что до любовниц – чужими словами воспользовавшись, ты сказал…»

А что до любовниц – чужими словами воспользовавшись, ты сказал,
Запнувшись на миг, – я успела подумать, что кто-то
И горько таился, и втайне, наверное, горевал, —
Как много вмещает возможностей крошечный интервал…
Скорее всего, ухмылялся молодцевато без тени заботы.

Затем я подумала, что… есть такие названия, имена,
Которые в поисках вечных находятся и не находят предмета.
«Любовница» – кто это? Предательница-жена
Плохая, неверная? Но и другое возможно: одна
Из многих, не слишком ценимых, а так – мимоходом пригрета.

И та, и другая, и есть еще третья, но тоже плачевная роль.
Все, все унизительны… Женщиной быть разве можно?
Поэт восхищался: быть женщиной – это геройство и шаг!
О, конечно, но соль
Восторженного восклицания в чем-то другом, где-то рядом, как соль
И соль-диез, взятый невольно, задетый неосторожно.

«Люди делятся не на тех, кто знает и не знает…»

Люди делятся не на тех, кто знает и не знает
Живопись, литературу, может что-то здравое
Сказать о Достоевском, видел «Данаю»,
А на тех, кто выискивал лекарственные травы,

Потом бегал за врачом, получал снимок,
Прятал заключение рентгенолога, достал, бывалый,
Солкосериловую мазь, камфарным пропах спиртом, помимо
Всего прочего добыл «эссенциале форте», а затем – покрывало,

Подушечку и тапки должен был покупать на Кропоткинской в магазине
Похоронных принадлежностей: «Вам – белые или
Посимпатичнее советую, в цветочек, вот, сверху в корзине,
Нужно же какое-то разнообразие», кого томили

В молчаливой очереди на «опознание тела»
Перед доской-прейскурантом в тусклом полуподвале:
«Кремация трупа взрослого – 20 р. 60 к., словно пластинку заело —
Трупа детского – 10 р. 30 к.», про себя еще повторяя:
«эссенциале, эссенциале»;
На тех, что, прижавшись к пористым стенам крематорского Малого зала,
Толпились вокруг противоестественного предмета,
Ни на что не похожего, я бы сказала… —
И тех, кому еще предстоит всё это.

«И нет провинции, изобилие, ровно разлитое везде…»

И нет провинции, изобилие, ровно разлитое везде.
Уютные коттеджи – как театральные декорации,
Осенняя листва, отраженная в чистой воде,
Подростки – как манекены, трикотажные грации.

Погружаясь в чужой частный мир, погоди, постой
Восхищаться приветливым «бай» и «хай» приветливым столь же,
Ни у кого здесь нет повода заметить, как заметил Толстой,
Что прощание радостнее встречи, но всё больше

Хочется вон, к своему корыту, домой.
Ах, как не завидую местным счастливцам!
Наш поэт, ныне бог литературной удачи, бывший изгой,
Я издали полюбуюсь тобой и твоей девицей!

Как славно деловитой американкой не быть,
С кошачьими ухватками вычислительной машиной,
Бесполезно марать бумагу, рвать в задумчивости нить,
Презирать престиж с его мелкой возней мышиной.

В самолете услышу родную речь, привычный накал,
Как ни одень советского человека, дело ведь не в материи,
С четверенек, бедняга, не может, еще не встал.
Здравствуй, здравствуй, скотина Иван Петрович, прощай, Джерри!

«Есть неписаная субординация…»

Есть неписаная субординация:
Адъютант главнокомандующего, например, выше генерала.
Эта знакомая ситуация
Везде одинакова – что в ЦК, что в «Ла Скала».

И точно так же есть скрытые, негласные законы:
Не становись в позу просителя,
Не нажимай и не держи оборону,
Храни спокойствие с достоинством вразумительным.

И молчи, молчи, подробности губительны!
Твоя жизнь, что случайно выскальзывает из деталей,
Настораживает, она подозрительна!
На этой оплошности многие впросак попадали.

Держи паузу, говорю, как режиссер актрисе,

Конец ознакомительного фрагмента.