Сергей Черепанов - Воскресенье, понедельник, вторник…

• Название: Воскресенье, понедельник, вторник…
• Автор: Сергей Черепанов
• Жанр: Русское современное

Изо дня в день, из месяца в месяц разворачивается волшебная скатерть жизни. Самые обыкновенные удивительные люди живут с тобой рядом, протягивают тебе руку – и незаметно учат счастью, передают послания истины, ведут по светлым путям. Эта книга – волшебное путешествие, в котором тот, кто когда-то был маленьким, вернёт себе хранимый с детства клад искренних чувств, ярких впечатлений и целительной способности удивляться.

---

Из послесловия

За восемь месяцев работы на химзаводе Яша прошел путь от снабженца до замдиректора, от рядового партийца – до секретаря парткома. Но в этом был и свой минус – расстрельная должность. Гезима, новый, вместо Дворникова, директор 404—го, отпускать не хотел. Думаю, по этой причине он и делает попытку перебраться в Москву, организует через своих друзей в столице ту самую телеграмму Наркомторга. Когда же получает отказ – «предложить продолжать работать» – добивается перевода на главный завод Чкалова, на патронный.

Капельмейстер Маркос

Яша спорт не понимал, никогда ничем не занимался, и мне поначалу было непонятно, зачем мы ходим на стадион. То есть до стадиона мы не доходили, шли через площадь, мимо духового оркестра и сворачивали налево, где цыганки продают петушки. Теперь я знаю, что духовой оркестр так называется – духовым, поскольку играет для поднятия боевого духа: всем нравится, все начинают маршировать, а дети – обязательно. Со стороны это и выглядело красиво: оркестр играет, Маркос, капель—мейстер (какое красивое слово – побольше бы таких!) – дирижирует. И дедушка отпускает мою руку, чтобы я мог маршировать правильно, обеими руками и ногами, правая нога вместе с левой рукой, а левая нога вместе с правой, попеременно, я умею, и марширую, и Маркос отдает нам честь. И держит руку долго и ведет за нами голову, пока мы маршируем, а дедушка тоже кивает ему один раз.

Когда мы вернемся домой и сядем обедать, Яша будет рассказывать, где были, и как нас встречали, с каким уважением, и особенно про Маркоса – сам Маркос! Ты слышишь! – Под козырек, как на параде… И Соня, явно не выдерживая, спокойно заметит:

– Ой, я тебя прошу. Маркос, шмаркос. Сделай ему две путевки, он две тебе подымет, сделай три – он танцем пойдет! Что ты строишь из себя? Вэлыке цэбэ! Кому ты нужен со своими бирюльками. (Бирюльками? Что она имеет ввиду?)

Яша нахмурился.

– А за четыре… Он тебя оближет всего – от гребешка до палочки. А ты будешь кукарекать от счастья и звенеть ими, как цыганка.

Яша недовольно пыхтит. Он уже приготовил указательный палец, чтобы осторожно постучать по кромке стола, сказать строго: – Софа! Софа! – Но не успел: бабушку кто-то зовет из кухни, и она с высоко поднятой головой уходит на зов.

Яша провожает ее взглядом, и приготовленным для выговора пальцем делает легкое музыкальное движение.

– Женщины… – говорит его улыбка, – что они понимают в парадах?

– Действительно… – усмехаюсь и я, – что?

Из послесловия

В ноябре 1941 эвакуированные цеха 545-го дали фронту первые 300 тысяч патронов. А через год месячный план был уже 30 миллионов патронов – в сто раз больше!

«План – есть закон, Яков, – повторял Расстегаев, новый директор 545-го, через год сменивший Фролагина. – Повторять бессмысленно. Людей надо подкормить».

В воспоминаниях ветеранов патронзавода фамилию «Бедеров» я не нашел. Но уже весной 1943 доппаёк получают и ударники производства, и матери с малолетними детьми. 545-й стал поставлять фронту не только патроны. В рапорте ЦК ВКП (б) сказано: «…в посылку завода вложено 150 кг свинины и сала, 50 кг печенья и сухарей, 40 кг копченой рыбы, 200 кг консервов, 75 литров вина, 5 кг табаку, 48 портсигаров, 800 кисетов, 10 свитеров, 20 бумажников, 880 носовых платков, 200 расчесок, предметы туалета».

Я понял – его работа. Значит, кроме весеннего сева, были и огороды, и пруды, и была запущена пекарня, консервный, коптилка и винокурня, выделка кожи, косторезный и пошивочная, не говоря уже о столовой, складах, элеваторе, гараже, стройгруппе.

Вот он на групповом фото заводоуправления, в центре (рядом с Расстегаевым, орденоносцем). Высокий, в кожаном американском пальто нараспашку. Фуражка на затылке, будто ветер в лицо. И улыбка, сдержанная, солидная, почти незаметная. Но я знаю – работа, дел громадьё – ему и по душе и по плечу: увлекает, дразнит масштабом, радует, дает энергию.

На 545—м Яша встретил победу, был награжден медалями и орденом «Знак Почёта».

«В Саратов, на новое место работы, мы ехали поездом, – вспоминал дядя Саша. – А папа – в грузовике, который вез нашу новую, отличную мебель – производство организовали в тарном цехе вместо патронных ящиков».

Вот и квитанции об оплате за мебель. Я храню их. Там же, с грамотами и орденской книжкой.

Как воруют детей

Яша снова берёт меня за руку. Потому что мы приближаемся к цыганкам. Если вы думаете, что цыганки не воруют детей, то вы глубоко ошибаетесь. Воруют и еще как! А вот так: одной рукой протягивают петушок на палочке, – «на здорове, на счасте» – а другой – цоп! И потащила—потянула за собой, понесла по дворам, проходным и чужим. А ты даже пикнуть не можешь, не то, что закричать, позвать на помощь. Во рту – петушок, который надо обязательно дососать до дома. Успеть. Потому что всем известно, что они воруют детей и облизывают петушки, которые продают. Чтобы блестели. Один раз Яша купил мне такой, облизанный грязным языком – так бабушка ему дала! А петушок был вкусный, зеленый, блестящий. Я и палочку погрыз, пахнущую сосной.

Яша держит крепко. И я тоже. И если они схватят меня, то дедушка не отпустит. И если они все станут меня тянуть, как репку, в свою сторону, то Яша позовет на помощь Маркоса и весь его оркестр. И мы победим.

– Деда, деда, купи петушок! – прошу я.

Но Яша смотрит строго, всем видом показывая, что ему никаких денег для меня не жалко, но могут увидеть, как тот раз, когда Цаповецкая рассказала бабушке про нас в лицах, и добавила от себя, что своему Алику она категорически покупает только черный горький шоколад, не считаясь, исключительно полезный для мозгов.

Теперь, когда тетя Аза, черная как шоколад, дает мне леденец, Соня всегда злится и ругает меня, зачем я взял, и что я – с голодного края? или меня не кормят?! или Яша не купит тебе в сто раз лучше… Чтобы отвлечь бабушку от внешней политики, лучше всего о чем-нибудь спросить.

– А почему на кондитерской фабрике можно кушать конфет сколько хочешь, а в магазине нельзя? – спрашиваю я. И бабушка, тоже уверенная насчет фабрики, – только выносить нельзя, – и здесь, – радостно говорит Соня, – кушать нельзя, но я думаю… – замедляя слова, прищуривает сначала один, а по мере возрастания уверенности – и другой, и я вижу: по ее лукавым глазкам уже побежала кинолента, как тетя Аза, спустившись в магазинный подвал, вскрывает короб, разворачивает большую конфету, облизывает и заворачивает снова. И я учусь аккуратно разворачивать и заворачивать, не забывая о фольге, выглаженной ноготком, и о концах обертки, которые нельзя сжимать сильно – потому что видно, опытный глаз сразу заметит.

У тёти Вали

В магазин к тёте Вале мы сегодня идем по делу – покупать сандалики. Да-да, в воскресенье.

– Они работают. Для плана, – говорит Яша. – Полпроцента недобрали. А завтра уже первое число. Ты ж понимаешь, Софа, – премия, переходящее знамя под угрозой!

– И как они на этом ге его делают, ума не приложу? Кто придет, кто купит?

– Им дали немного рижской. Для плана. Валя сказала, буквально пару пар. А не хватит – что делать – сами продавцы и докупят, а завтра – сдадут обратно. Завтра уже первое число, новый месяц. Ну?!

– Кукольная комедия! Честное слово!

И мы идем. Сандалики мне нужны, как воздух. Летом мы снова поедем в Пуховку, а там без сандалий ребенку шагу ступить нельзя, песок так и печет, так и печет, как раскаленный. Я знаю, какие надо, такие как у Алика, с тремя перепонками, а не с одной. С одной – это у девчонок, это – девчачии, а у мальчиков посередине должна быть такая средняя, в которую девчачья вставляется. Я уже сто раз бабушке говорил, как правильно, а какие девчачии. Дедушка тоже знает, но он мне купит на вырост, а они будут болтаться, и придется засовывать вату, как в галоши на валенки, чтобы не спадали. И в них хуже бегать, потому что спадают, очень стыдно, когда спадают и вата вываливается.

– Вот, – говорит тихонько тётя, – я для вас оставила. Это рижские.

И дедушка, – благо, что в магазине никого, кроме нас, нет, и можно смело не бояться, что кто-то увидит, и начнет спрашивать такие же, а если ей скажут – «это последняя пара» – стоять над душой, говорить «если вам не подойдет, мы заберём», намекая тёте Вале, «что мне ваши штучки известны, что у нее самой брат в ОБэХаэСэС, что она и не таких выводила на чистую воду» – то есть стоять над душой, нагло, упорно – и придется брать, платить, нести домой, выслушивать от бабушки и назавтра иметь мороку идти и менять, – Яша правый дает мне, а второй – левый – начинает мять, царапать ногтем по шву. – Прошитые? – Рижские, – повторяет тётя Валя одобряюще, и дедушка сдержанно кивает, мол, рижские, ясно, не Одесса, не Ереван.