Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017

• Название: Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017

Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Verlag an der Wertach» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал

«Для русской переводной поэзии Серебряный век оказался золотым. До конца XIX века знакомство российского читателя с мировой литературой ограничивалось десятком поэтов, это были Гете, Шиллер, Гейне, Беранже, Байрон, Мицкевич, это – почти все. Их переводили много, но нам уже трудно поверить, что можно знать Байрона и не знать даже по имени ни Шелли ни Китса, что Петрарка у нас был известен едва десятком сонетов, испанский язык был какой-то тропической экзотикой, Америка просто не существовала. Между тем интеграция в мировую культуру есть залог нашей цивилизации. Только культура и отличает нас от муравьев в муравейнике, поэзия в том числе – она возникает раньше всех других видов искусства…» (Евгений Витковский)

---

Родилась в селе Баянаул Павлодарской области. Закончила факультет журналистики КазГУ. Живёт в Алматы. Много лет проработала в журнале «Простор». Поэт, прозаик, переводчик. Автор более двадцати книг стихов и прозы. Лауреат международной литературной премии «Алаш». Награждена орденом «Курмет».

Январь

Январский полдень. Год сорок седьмой.
Я зиму не люблю, но той зимой
Я родилась – в трескучие морозы.
Снега сверкали. Серебрился бор.
Чтоб на меня взглянуть, сбегали с гор,
Теснясь, толкаясь, молодые козы.

На красных соснах в шишках смоляных
Глядели белки с веток ледяных,
Мелькала солнцем в ельнике лисица —
Она взглянуть хотела на меня,
И в колокольчик маленький звеня,
Ко мне летела жёлтая синица.

В больших снегах лежал Баянаул.
В руинах церкви поднимался гул,
Хоть колокол и свергли в околотке.
От церкви шли прямые старики,
В казачьих шапках, от молитв легки,
За поясами свернутые плетки.

Сверкнули на меня лучом косым,
И усмехнулись в бороды-усы:
Мол, поглядим, что вырастет такое,
Но всё ж перекрестили – пусть живёт!
Январский снег. Послевоенный год.
И похоронки всё ещё несёт
По свету ветер – нет ему покоя…

А мир живой по снегу шёл за мной!
Вот мой отец в шинели фронтовой —
Не выветрился дым пороховой
Из этой грубой, вытертой шинели.
Вот мама – в полушалке голубом,
Сияет свет над юным её лбом.
А вот меня заносят в отчий дом,
Где я качаться буду в колыбели.

Тут набежала, глянуть на меня,
Весёлая и шумная родня —
Она русоволоса и раскоса:
Переселенцы русских деревень,
Казачий круг, родов татарских тень,
Певучий говор беглых малоросов,
Сибирских поговорок горотьба —
Вместила всех просторная изба,
Украшенная хитрым узорочьем.
Узор точили деды и дядья:
Вот деревянный ландыш, вот ладья,
А вот – волна, а вот – крыло сорочье.

Изба пропахла мёдом. Красный рай
На полотенцах вышит: птичьих стай
Полным-полно, и дышит каравай —
Лежит он, как младенец, на ладони.
За печкою, где адский жар притух,
Клюёт анчутку золотой петух —
И корчится, бежит нечистый дух,
А во дворе его затопчут кони.

День угасал. Зажегся снег ночной.
И наклонилось небо надо мной
Мерцающим созвездьем Козерога.
В ночь уходила белая дорога.
Что ждет меня?
Что сбудется со мной?

«Глазами чистого ребёнка…»

Глазами чистого ребёнка
Глядит окошками мой дом,
Как с облаков, по нитке тонкой,
Сбегает солнце пауком,
Как два холма, набычась лбами,
Глотают ящерку на спор,
Как птица вьётся над холмами
И держит в клюве эхо гор,
Как, облаков раздвинув крону,
Идёт ко мне живой отец,
И мама с ним – по небосклону,
В сиянье радужных колец…

«Уходит май…»

Уходит май, потом и год пройдёт.
Чем дальше жизнь – тем время быстротечней.
Охотится за бабочкою кот,
Как и за нами тайный страх наш вечный:
Любимых потерять, не удержать,
Навек расстаться, в пустоту сорваться…
Но май, но жизнь, но солнце, и опять
Зелёный воздух молодых акаций!

«При сияющей звезде…»

При сияющей звезде
Цапли ходят по воде —
Иероглиф или Слово?
Под небесным вечным кровом
Пусть живут себе везде,
Пусть не станут каплей туши
Или росчерком чернил.
Ты лишь контур уловил,
Но не души,
Но не души…

«Дрозд и вьётся, и поёт…»

Дрозд и вьётся, и поёт,
Хоть совсем не знает нот,
Но он в пенье безупречен.
И горят на соснах свечи —
Шишок будущих зачин.
В мире счастье – без причин,
Пока свод небесный вечен…

«Мгновенно летнее цветенье…»

Мгновенно летнее цветенье.
Всё даром, всё даётся в дар.
Вот так и жизнь промчится тенью,
А вместе с ней любовный жар.

И что останется, скажите?
Темна хладеющая кровь…
И отвечает небожитель
Миров таинственных: «Любовь!
Когда тебя твой жребий губит,
Когда вражда со всех сторон,
Когда никто тебя не любит,
Люби – и будешь тем спасён!..»

Кого?
   Зачем?
       С холодной кровью,
Кому ты нужен, пустоцвет?
«Люби! Спасает Бог любовью!
И ты спасёшься!» – был ответ.

Степная луна

…И вот она, пятнистая, большая,
Встаёт Луна, сминая камыши,
Бесшумной кошкой движется по краю —
По облакам живой моей души.
Тогда глаза туманятся тоскою,
И плачу я, и через ночь иду,
Пока Луна крадётся над рекою,
Охотясь на зелёную звезду.
Так по ночам в нас тайны оживают —
Дремучее, звериное чутье,
И ноздри диким пламенем пылают,
И лес, и камни запах источают,
И ароматом говорит быльё.
Всё тьмою скрыто. Нет на свете красок.
Лишь запахи волнуются в ночи:
Овчиной пахнет маленький подпасок,
А воздух поля – таволгой горчит,
А где полно акаций – веет мёдом,
А где сосновый дух – там новый сруб.
И я, между закатом и восходом,
Иду к тебе – на запах твоих губ.

Ты снишься мне. Ты манишь за собою —
За край земли, где нет конца и дна,
Пока большой, пятнистой, голубою,
Степною кошкой движется Луна…

«Во всех концах степи кипели страсти…»

Во всех концах степи кипели страсти.
Трава качалась – из конца в конец.
Лисицы мчались – и у каждой в пасти
Была полёвка или же птенец.
И беркуты летели
И в когтищах
Несли ягнят.
И жарким пепелищем
Горел закат.

Угрюмый всадник на холме маячил.
Он ворошил копьём сгоревший прах.
Прошёл полмира. Жизнь переиначил.
И побывал не раз на небесах,
Но был отпущен… Видно, не готова
Его душа отречься от страстей.
Но тесно ей!
Но выгорает снова,
Как эта степь…

«К земному любовь ослабела…»

К земному любовь ослабела —
Небесного жаждет она.
Душа воспарила над телом
На грани таинственной сна.

Но вздрогнул отживший валежник
В моих светозарных лесах,
И вышел на волю подснежник
В сияющих детских слезах.

Как голубь, забила крылами
Душа моя в клетке живой —
А, может, не в клетке, а в храме,
Где небо над головой?..

«Живу средь бурь и средь дождей…»

Живу средь бурь и средь дождей,
Среди живых и средь ушедших,
Среди поэтов сумасшедших
И обезумевших вождей,
Как жили до меня когда-то…

В морских полуночных раскатах
Я слышу эхо давних лет:
Вдоль скал бредёт босой поэт,
Обросший дикой бородою.
С камнями, с радужной звездою
Он говорит, он стих поёт.

Никто его не хочет слушать,
Лишь камни этой влажной суши,
Лишь в звёздах чёрный небосвод…

«Уехать бы к морю зелёному…»

Уехать бы к морю зелёному,
Пройти по песочку калёному
До синих причудливых скал.
Всё счастье – и волны бегучие,
И птицы под низкою тучею,
И слёзы мои, и тоска —
Ведь это живое, болючее,
Ведь это со мною пока…

Книга рода

(пунктирная повесть)

Ослепительным было лето!
Ночью вспыхивали зарницы.
Перепёлки в траве кричали. Говорила с песком вода.
И в лице твоём иногда
Проступала то сталь варяга, то славянская простота,
Та, что верит в Каурок вещих,
То монгольский прищур зловещий,
То небесная чистота…

Ты курил самосад и молча наблюдал за костром безумным:
Он плясал, как шаман, в лохмотьях, ярко-красных и голубых.
А потом поднимался пепел – долго-долго, как прах столетий.
И при этом призрачном свете
Распахнул ты Книгу большую —
Она пахла пылью медовой, и страниц шелестел поток.
И тогда я узнала повесть твоей крови, ей русло – рок,
И причудливы все изгибы её медленного теченья,
И куда повернёт однажды – это ведает только Бог!

Говорят, в роду твоём были летописцы – сидели в кельях,
И от них тяготенье к Слову и в душе несказанный свет.
Это бабкина ветвь. На ветви – тьма листвы многих русских судеб,
Прикрепился к ней даже Пушкин, но о том в твоей Книге нет,
А в преданьях – осталась тайна: был в роду Александр Сергеич,
И была с ним неосторожна одна девушка без затей.
Был ещё среди вас Романов, из великих самых князей,
И другие князья – татары, из Орды Золотой, женились
На красавицах подмосковных – их походки, как пух, легки.
Был заводчик, но его дело отобрали большевики,
Самого – поставили к стенке, а на дочку его польстился
Комиссар в хрустящей тужурке. Правда, пожили малый срок:
Всех загнала под ноготок
Власть, летя от побед – к победам!
Был расстрелян и комиссар, и заводчика дочка следом,
Чтоб врагам был живой урок!

Но, однако, мы слишком быстро твою Книгу сейчас листаем.
Век двадцатый начался только, и неведом его итог…
А пока – на склоне июня был убит Фердинанд, эрцгерцог.
Уже яблони дали завязь, волновалась полей волна.
Ослепительным было лето!
Но война разразилась всё же.
Как некстати, ах, как некстати! Твоя бабка ведь влюблена!
И твой дед так влюблён! Он – воин.
Как Георгий Победоносец, он прекрасен в седле
И пеший,
Среди лип, источавших мёд,
Он прекрасен, ведь он – поёт!
                 В его сердце, в душе парящей
                 Пели бабочки всех полей,
                 И горел огонь настоящий
                 В каждой песне счастливых дней.
Но – война!
Он погиб бесславно, в день сырой, посреди Европы.
Низко небо над ним летело – и сворачивалось оно,
Будто воин стал Иоанном, будто видел, как свиток тверди
Ангел скручивал, и открылось вечной бездны немое дно.
Там не билось живое сердце.
Даже тени там испарялись.
Там не знала душа любви.
Но он выжил, пройдя сквозь ужас.
И вернулся он. И с любимой
Обвенчался январским утром в церкви Спаса, что на Крови.
Мир сиял полнозвучным солнцем.
Снег искрился, качал карету,
Снег январский слепил глаза.
И над радостными полями,
Над равниною русской, долгой,
Натянул Господь Милосердный обновлённые небеса!

Был у деда в роду Мицкевич, или Байрон – темно преданье.
Был один крепостной художник и певица из-за морей —
Не понравился холод ей,
Но зато был хорош любовник.
Зацветал под окном шиповник,
И солома светилась в риге.
Дедов род расширял свой круг:
Были беглые каторжане, и священники, и расстриги,
И опять же, опять был Пушкин!
Что за странность, ей-богу, друг?
Каждый, кто хоть немного русский,
Каждый, русским крещёный Словом,
Непременно и неизменно с кровью пушкинской был сроднён.
Жаль, о том умолчала снова твоя Книга воспоминаний,
Но зато подробно описан красный бешеный эскадрон.

А потом клубок покатился – через голод, войну, расстрелы.
И добрался он до Карлага, пыль с колючками нацепив.
От мороза звенело небо, и от зноя оно звенело,
А ещё звенел колокольчик смеха девичьего в Степи.
Там отец твой спознался в юрте со степнячкой, чьи косы пахли
Молодой цветущей полынью, а ладони пахли – огнём,
И огнём полыхало платье, вмиг раздутое летним ветром,
Если мать по Степи бежала на свидание босиком.
От неё – смуглота и скулы, от неё – на ресницах слёзы,
Если вздрагивают две жилки на виске у степной домбры.
Материнская кровь густая перекрыла густые крови
Всех великих и невеликих, всех – кто грешны и кто добры.
Но порой её внучка скажет что-нибудь простое – стихами,
А потом захохочет звонко, так, как Пушкин один умел,
И головку от смеха вскинет, в завитках, будто море ночью —
Море Африки.
Ай, да Пушкин! И степную кровь одолел!

Ослепительным было лето!
Догорел костёр, и заснули
Заполошные перепёлки, спрятав голову под крыло.
Собеседник мой встал, устало, как окно, затворил он Книгу:
Что записано – то сотрётся, а преданья – они живут.
Таял мрак.
Распылялся пепел.
Разбегались волками звёзды.
Ослепительным было лето, сея плевелы, сея злак…

Сергей Мнацаканян