Олег Погасий - Чужой сон. Повести и рассказы

• Название: Чужой сон. Повести и рассказы
• Автор: Олег Погасий
• Жанр: Русское современное

Повесть «Чужой сон» написана в стилистике магического реализма. Главный герой Кирилл Воронин, поэт, захвачен идеей поэмы, в которой космические вибрации завязаны с ритмами сегодняшнего дня. Когда поэма почти написана, случается непредвиденное… Личность Воронина начинает распадаться; и он погружается в странную реальность, им самим созданную. Монстры, порожденные его сознанием, преследуют его. Действие происходит, как бы в двух реальностях. В повести параллельно сюжету исследуется душа поэта.

---

И расселить эту коммунальную квартиру, выбраться из лаконичной пролетарской эстетики в обозримом будущем не представлялось возможным. Было глухо, как в пролетарском гробу. Без всякой надежды на свободный полет души, измученной стесненными обстоятельствами жизни. Потому что архитекторы той философии возможность иметь эту душу никак не рассматривали.

Кирилл задвинул дверь засовом и быстро пошел по коридору. Митрофан Ильич Кучкин в белой медицинской маске жужжал перфоратором на кухне. До гриппа было еще рановато, а вот строительная пыль уже висела в воздухе. «Добрый вечер – громко поздоровался Кирилл, а сам подумал – будет теперь сверлить до ночи». Митрофан Ильич повернул голову и промычал.

Кирилл вытащил из рюкзака тетрадь. Бережно положил на середину стола, поправил, чтобы лежала ровно. «Живая, – провел по обложке рукой – там всё живое». Сверху, наискосок, чуть ближе к верхнему краю, положил ручку. «Двух-трех недель, ну, в крайнем случае, месяца должно хватить. А на сегодня – нет, отдохну с дороги. Завтра с утра и примусь. Главное, чтобы этот не мешал, нужно полностью отрешиться от повседневной суеты». Кирилл выключил свет и прилег на диван.

С удовольствием вытянул ноги, похрустел шейными позвонками и, натянув к подбородку одеяло, закрыл глаза. Но закрыться от шумовой сцены, разыгрываемой на подмостках коммунальной кухни не получилось. И если от злобного нудения перфоратора можно было отмахнуться, как от назойливой мухи, с ним можно было жить. То, когда Митрофан Ильич Кучкин взял в руки другой тяжелый инструмент и стал стучать, стучать, стучать и стучать, – видимо вбивал и вкручивал крупные шурупы, – волна раздражения прокатилась по телу Кирилла. Он вскочил и сел на диван. Его взорвало. Не хотел он, много раз после того как ополчался на Кучкина, потом себя казнил. Ну не стоит того, этот Кучкин. Но тип был еще тот.

Кирилла затрясло, и он пустился во все тяжкие, изгаляясь на счет личности Митрофана Ильича. «Типичный продукт ущемленности, на почве устройства социума в СССР с его невыездной моделью. Но, тем не менее, задавленный всеми комплексами маленького человека независимо от формы обобществления труда. И самое страшное – разрываемый патологическими страхами, активно подпитываемыми информационной агрессией вечно включенного экрана телевизора. А коптить собирается еще ого-го сколько, – пока не расшифруют геном долголетия. Уж лучше шел бы сразу в заморозку. Избавил бы окружение от своего запаха. А пахло от Митрофана Ильича потом «не первой свежести», и старой, давно нестиранной, одеждой. Как из шкафчиков для рабочих спецовок в строительной бытовке». Кирилл остановился, перевел дух. Прислушался. Похоже, на кухне стихло. «А так, по всему, неплохой человек, хороший семьянин, ну что с того, что никогда не летал на самолете, и ни разу не видел снов, – об этом Митрофан Ильич как-то проговорился Кириллу». Из кухни ни звука. «Детей вырастил. Жена, Лидия Викторовна, хозяйка хорошая. Живут круглый год на даче, а сюда, случается, наезжают, ненадолго». «А я поначалу понять не мог – опять стал заводиться Кирилл, расслышав легкое постукивание – почему он руки не подает? – ну, не хочешь здороваться за руку, не надо, думаю, – обойдусь. Но когда увидел, как он моет теплой водой бананы. И потом снимает кожуру. А черный подгнивший конец, где мякоть может соприкоснуться со «всякой пакостью», как он выражается бывает, аккуратно ножом срезает. Всё стало ясно. И больше того, моет он и фольгу глазированных сырков, и шоколадок, по которой всякая мелкая пакость на складах может бегать, а он руками берет, а потом в рот. Дальше он стал мыть и то и другое с мылом. Налицо прогресс. Ручку в туалете голой рукой не возьмет – рукав вытянет, обернет ручку – тогда, пожалуйста, можно войти, или толкнет дверь коленом. Стульчак обкладывает туалетной бумагой, то-то его рулон после двух заходов истощается. Висит только приклеенный оторвыш». " Но у других бывает и хуже» – на кухне возобладала тишина и Кирилл, смягчившись, вспомнил, как видел в фильмах, когда жильцы ходят в туалет со своими стульчаками. «Бедный, бедный человек. Ни от жизни, ни от людей ничего хорошего не ждет. То худеет для здоровья, и, похудев, думать начинает – «не заболел ли он?» – и опять вес набирает. Или подстрижет его Лидия Викторовна под машинку, обнулит. Походит Митрофан Ильич неделю-другую в кепке, чтобы не привлекать внимание, и уже, глядишь, начинает отращивать волосы на уши. Суету вокруг себя разводит, всё никак с приоритетами для себя не определится. Бедный человек, ни минуты для души, для отдохновения, целый день как заведенный. И еще ко всему, опасается что-нибудь забыть: спустить, отключить, закрыть, проверить отключенное, завести, сдернуть, еще раз сдернуть. С ума сойти. А что весь этот спектакль сейчас устраивается со сверлением и колотьбой, так боится, что подам на него в органы. Донос напишу. Что не живет он здесь. Зря за ним метры числятся. Выселят его с Лидией Викторовной. Или будут неприятные разбирательства. Дело заведут. Оттого и создает эту видимость. Вешает полки. Красит стены в коридоре каждую весну, зеленую филенку протягивает. Лампочки в парадной меняет. Другим дела нет, а он следит, чтоб всегда светло было. Или приедут с Лидией Викторовной, сядут на кухне и пьют чай. Чайник свистит, телевизор орет. Они чай пьют, громко разговаривают, как настоящие, законные хозяева, а не какие-то временные квартиросъемщики. На меня смотрят: «Вот, мол, мы тут чай пьем. Живем мы тут». Отмечаться приезжают». И Кирилл остановился. Выговорился, спустил всех собак, отвел душу, – и успокоился. Отдохнуть не удалось, а есть захотелось. И он пошел на кухню.

В коридоре едва не задел плечом педаль велосипеда, подвешенного на ремнях почти к потолку. Кучкины велосипед заместо себя оставляли в квартире. На всеобщее обозрение. Как члена своей семьи. Наделяют этого раритетного монстра живой душой, гнездящейся, наверно, под рубиновой крышкой фары на заднем оржавелом крыле. А говорят, что в душу не верят. Говорят: «Покажи её».

Митрофан Ильич стоял посреди кухни и оглядывал стены. Думал – куда бы еще всадить сверло. Кирилл молча подошел к газовой плите, включил конфорку, чиркнул спичкой, пробудив к жизни бутон пламени, налил в кастрюлю воды и поставил на огонь. Потом извлек из малогабаритного холодильника, закрепленного на табурете, пару яиц и укоризненно посмотрел на Кучкина. Кучкин промычал, но с перфоратором не расстался. Хотя его взгляд перестал блуждать по стене и сфокусировался на зажженной конфорке. Не дожидаясь, когда забулькает вода, Кирилл опустил в кастрюлю яйца, и снова посмотрел на Кучкина. Тот, будто окаменел. «Взять бы, и нарисовать тебе фломастером злобную пасть, а сзади под халат засунуть, в качестве хвоста, резинового надувного крокодила, – и будешь тираннозавром, переползшим из одной эпохи в другую» – разгорячённо подумал Кирилл.

Но Кучкин вовремя стянул маску и разоружился, положив инструмент на свой стол. «Кирилл, я, что тебе скажу, ты кушай, не буду мешать, ты почту, когда достаешь, проверяй внимательней рекламные буклеты, прежде чем их в мусорное ведро. Квитанция затеряется, потом неприятностей не оберешься, затаскают». " Хорошо, хорошо, Митрофан Ильич, не беспокойтесь, я всё перетряхиваю» – в отцы Кучкин не годился, но разница в возрасте была ощутима, и Кирилл был с ним на «вы». " Ни одна нужная бумажка не затеряется, живите себе спокойно» – улыбнулся Кирилл и поставил под холодную струю из-под крана кастрюлю с горячими яйцами.

8

Неделю в квартире стояла тишина. Как по заказу. Кучкины не объявлялись. Затворившись, словно в монашеской келье, зря что ли и имя взял новое, посвятив сам себя в духовный сан поэта, Кирилл Воронов отдался охватившему его вдохновению. Его перло. А что, несмотря на затасканность этого слова, и, в связи с этим, приобретшего налет вульгарности, глагол-то сильный, Кириллу нравился. Производное от Перуна. Переть, разить. Или своего грозного бога люди объявили таким именем? В действительности, до конца разобраться с этим не представляется возможным. Это смотря что брать за основу. На какой стоять позиции. Что было вначале: яйцо или курица? Хотя, по мнению Кирилла, и боги и названия появлялись одновременно. Рифмы у Кирилла рождались сами по себе, сотворялись будто из воздуха. Он ничего не искал, не вытаскивал из запасников памяти никаких созвучий. Они сами сыпались одно за другим, как у фокусника из пустого рукава. И если бы он держал в руке не шариковую ручку, а перьевую, то уместно было бы сказать: созвучия, пробежав по стальному перу, и соскользнув с раздвоенного кончика, смешавшись с чернилами, застывали волнующей музыкой на бумаге. И если не на века, то на обозримые десятилетия. На меньше Кирилл Воронов согласен не был.