Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию.

• Название: Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию.
• Автор: Роман Красильников
• Жанр: Языкознание
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-94457-225-7

Монография представляет собой комплексное исследование функционирования танатологических мотивов в художественной литературе. Опираясь на богатые традиции изучения проблемы смерти в гуманитарной танатологии и литературоведении, автор выделяет специфическую область знания – литературоведческую танатологию, призванную выявлять и систематизировать танатологические элементы в литературе. Точкой отсчета для литературоведческих изысканий в этой сфере выбирается теория мотива, позволяющая сконцентрировать внимание на роли одного компонента текста в организации произведения, авторской творческой системы и даже исторически обусловленной художественной парадигмы. Логика исследования продиктована семиотическим подходом к мотивному анализу: изучаются семантика, синтактика и прагматика танатологических элементов. В контексте данных областей знака рассматриваются особенности репрезентации танатологических мотивов, их участие в организации сюжета, в создании образов персонажей, взаимодействие с различными художественными парадигмами, эстетическими категориями и т. д.

Книга адресована филологам, философам, культурологам и всем, кто интересуется вопросами литературоведения и гуманитарной танатологии.

---

Конец XX – начало XXI вв. за рубежом – время многочисленных частных танатологических исследований. Ученые углубляются в анализ танатологических аспектов произведений литературы и изобразительного искусства, конкретных философских систем. Из большого количества работ в сфере гуманитарной танатологии можно выделить такие общетеоретические монографии, как «Метафоры смерти: к логике пограничного опыта» (1987) немецкого философа Т. Махо (1987) и «Эстетика смерти» (1989) швейцарского исследователя К. Харт Ниббрига. Обе книги посвящены проблеме репрезентации смерти. Основной вопрос работы Т. Махо: «О чем мы говорим, когда говорим о смерти?» [Macho 1987: 7]. Определяя смерть как «коммуникативный провал», он рассматривает способы высказывания о ней, основанные, как правило, на метафорических переносах. Эти метафорические переносы Т. Махо находит в медицинских, философских, повседневных практиках, демонстрируя всю сложность танатологических знаковых систем. К. Харт Ниббриг воспринимает кончину как «мощный вызов, брошенный эстетическому сознанию» [Харт Ниббриг 2005: 10]. Он рассматривает репрезентацию смерти в различных видах искусства (живописи, литературе, музыке), документах, источниках личного происхождения. Книги Т. Махо и К. Харта Ниббрига интересны своим вниманием к плану выражения танатологических знаков и, несомненно, расширили горизонт танатологических исследований.

С проблемой репрезентации смерти тесно связано использование в современной танатологии гендерного подхода (women’s studies, gender studies). Б. Бассейн в монографии «Женщины и смерть: их связь в западной мысли и литературе» (1984) исследует различные вопросы феминологического характера. Предмет изучения в работе – ассоциации, укоренившиеся в сознании и имеющие маскулинное (мужское) происхождение: представление смерти как женщины, отношение к кончине женщины с поэтической и общественной точек зрения, ментальная связь между сексуальностью и Танатосом [Bassein 1984: IX–X]. К. Гутке в книге «Гендер смерти: история культуры в искусстве и литературе» (1999) заочно спорит с некоторыми феминологическими утверждениями: на широком художественном материале он показывает возможность репрезентации смерти через образы и мужчины, и женщины [Guthke 1999: 1–2].

Наконец, отметим, что во всем разнообразии современных гуманитарных танатологических исследований для нас важно появление литературоведческих изысканий. Основополагающими в этой сфере можно назвать работы В. Кисселя [Kissel 2004], В. Казака [Kasack 2005] и А. Ханзена-Леве [Hansen-Löve 2007], о которых речь пойдет в следующем параграфе.

Таким образом, современная зарубежная танатология представляет собой достаточно дифференцированный корпус знаний. Ее гуманитарный сегмент довольно четко определен, но открыт для междисциплинарного сотрудничества. Общетеоретические работы здесь перемежаются с узконаправленными исследованиями, развивающими конкретные области знания, будь то философия, литературоведение, искусствознание или gender studies.

Теперь обратимся к истории отечественной танатологии. Ее развитие было прервано в 1920-е гг. в связи с оптимистической пропагандой в Советском Союзе: «В условиях длительной доминации (…) сверхоптимистической коммунистической идеологии событие смерти вытеснялось, блокировалось, тема смерти была под негласным запретом» [Демичев 1997а: 5–6]. Танатологические исследования здесь возобновились только во второй половине XX в. и первоначально лишь в сфере медицины, что видно по определению из «Большой советской энциклопедии»: «Танатология (греч. thanatos – смерть и… логия), раздел медико-биологической и клинической дисциплин, который изучает непосредственные причины смерти, клиникоморфологические проявления и динамику умирания (танатогенез)» [Большая советская энциклопедия 1969:252]. Философско-психологический смысл термина актуализируется лишь в конце 1980-х гг.: «Танатология (от греч. thanatos – смерть и… логия), учение о смерти, ее причинах, механизмах и признаках. К области танатологии относятся и проблемы облегчения предсмертных страданий больного» [Советский энциклопедический словарь 1989: 1315]. Те немногие танатологические исследования, которые увидели свет в советское время, стремились включить понятие смерти в диалектическую пару вместе с понятием жизни, в сущности отказывая танатологической проблематике в самостоятельности[6]. Первооткрывателем данной темы для советского читателя стал академик И. Фролов, посвятивший несколько своих работ проблемам жизни, смерти и бессмертия (см. [Академик Фролов 2001: 422–485]). Например, в книге «Перспективы человека: опыт комплексной постановки проблемы, дискуссии, обобщения» (1983) он пишет о необходимости междисциплинарного, диалектического подхода к феномену смерти: «Чрезвычайно плодотворно, мне кажется, вообще подойти к проблеме смерти не просто “с точки зрения естествознания”, дополненной эмоциональными переживаниями, или с чисто нравственно-философских позиций, пытаясь “снять” эти переживания, а в единстве того и другого, причем с учетом не только личностных переживаний и размышлений по поводу твоей смерти как явления, относящегося именно к тебе самому, но и того, как оно отражается в другом, для которого твоя смерть является чистой рефлексией сознания и эмоций» [Фролов 2008: 280].

Рубеж XX–XXI вв. – период повышенного внимания к танатологии в России, очевидно обусловленный долгим табуированием этой проблематики[7]. Организуется Ассоциация танатологов Санкт-Петербурга (позднее – Санкт-Петербургское общество танатологических исследований), которая занимается изданием альманаха «Фигуры Танатоса» [Фигуры Танатоса 1991; 1992; 1993; 1995; 1998; Помни о смерти 2006]. Переводятся труды зарубежных авторов, публикуются оригинальные работы, в том числе в сборниках [Жизнь. Смерть. Бессмертие 1993; Смерть как феномен культуры 1994; Идея смерти 1999; Проблематика смерти в естественных и гуманитарных науках 2000; Философия о смерти и бессмертии человека 2001; Феномен смерти 2012].

Первые книги по танатологии отличались научно-популярным характером. В работах П. Гуревича [Гуревич П. 1991], А. Лаврина [Лаврин 1991; 1993], С. Рязанцева [Рязанцев 1994а; 19946], В. Голубчика и Н. Тверской [Голубчик 1994] осмысляется опыт зарубежных исследований, клинический, образовательный, философский, психологический, психоаналитический, историко-антропологический и пр. Эту широту танатологических ответвлений подчеркивает С. Рязанцев: «Танатология – наука, изучающая смерть, ее причины, процесс и проявления. (…) Проблема смерти изучается не только медиками и биологами, но и этнографами: погребальные обряды и связанная с ними символика, фольклор и мифология представляют собой важное средство для понимания народных обычаев и традиций. Не чужда эта проблема и для археологов, которые на основе материальных остатков далеких эпох пытаются реконструировать характер погребений и представления древних людей о смерти и загробном мире. Многократно встречались с темой смерти историки литературы. Реальна эта проблема и для философов» [Рязанцев 1994а: 92].

Одной из сфер, где российские исследователи сразу нашли свою нишу, стала русская философская танатология. Большой вклад в осмысление не только этого вопроса, но и сущности танатологии как науки внесла статья К. Исупова «Русская философская танатология» (1994). Автор выделяет четыре волны в развитии учения о смерти: эпоху классического масонства, спиритические дискуссии времен Ф. Достоевского и Н. Федорова, эмигрантская публицистика «серебряного века», современная интеллектуальная ситуация. Философия смерти в России для него – это «философия “ответственного поступания” (М. Бахтин), “трагического историзма” (Г. Флоровский) и личностного самоопределения в мире необратимых действий» [Исупов 1994: 106]. К. Исупов проблематизирует сферу танатологического с эпистемологической точки зрения: «Танатология – это наука без объекта и без специального языка описания, ее терминологический антураж лишен направленной спецификации: слово о смерти есть слово о жизни, выводы строятся вне первоначального логического топоса проблемы, – в плане виталистского умозаключения, в контексте неизбываемой жизненности» [Там же]. О возможности решения данной проблемы – проблемы объекта и языка описания – мы поговорим в следующем параграфе, но заслуга статьи К. Исупова очевидна: он переводит российскую танатологию в другую плоскость, требуя от нее четкого определения объекта и методов изучения, т. е. классических признаков институционализации дисциплины.

Одним из основателей российской философской танатологии по праву считается А. Демичев. В своей монографии «Дискурсы смерти: Введение в философскую танатологию» он называет стратегию современной науки о смерти «собирательно-энциклопедической» [Демичев 1997а: 7] и выявляет две группы оснований для ее дальнейшего систематического развития – культурологические и философские: