Андрей Виноградов - Кофе на троих (сборник)

• Название: Кофе на троих (сборник)
• Автор: Андрей Виноградов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-982422-0

Андрей Виноградов – мастер тонких психологических наблюдений, вплетенных в канву нашей беспокойной жизни. Его имя никогда особо не светилось в прессе, но многое говорит профессионалам. Известный журналист, создатель Фонда эффективной политики, политтехнолог, переводчик, он был председателем правления РИА «Новости», директором издательства журнала «Огонек», участвовал в становлении «Видео Интернешнл».

В книгу вошли две повести «Кофе на троих» и «Старый пес». Это истории о силе и слабостях живущих рядом с нами – любви, боли и самопожертвовании. Формула таинственного земного счастья парадоксальна – оно есть, но его нет. Мужчина и женщина – два инопланетных существа, пребывающие в собственных измерениях и неудержимо притягивающиеся друг к другу. Страсть, любовная мука и холод отчуждения – так было во все времена, так происходит и сейчас…

---

Поэт вдруг сообразил, что не озаботился разжиться телефонным номером шапочного знакомца и теперь лишен был возможности всё отменить, сославшись на какую-либо мало-мальски убедительную причину, например, на нужду задержаться в столице неизвестно как долго по делам издательским, а может быть, и здоровью, хоть и не поощрял вранья. Единственной спасительной мыслью было смалодушничать и самому не возвращаться на Селигер. По крайней мере, не в ближайшую пятницу. Потолкутся себе гости у закрытых ворот, увидят запечатанные ставни без намека на свет изнутри, сообразят, что случилось непредвиденное с хозяином («Тьфу, тьфу, тьфу…») и отправятся восвояси, на какую-нибудь тамошнюю турбазу. Местные им адресок подскажут. Может, кто за поллитру на своей лодке на турбазу перевезет и заодно похлопочет, чтобы разместили с удобствами и со скидкой. Там у всех кругом сплошь родня, друзья да родня друзей.

Поэт прекрасно отдавал себе отчет в том, что исполнить задуманное стало бы унижением, трусостью, чего долго пришлось бы стыдиться, а может быть, и замаливать… Но, возможно, он все же нашел бы себе оправдание, если бы не чертов заранее взятый и не подлежавший обмену билет до Осташкова, а денег и так в обрез. Мог ли он в тот момент предвидеть, что вечно пеленавшая его по рукам и ногам покладистость, взлелеянная родней и вообще всеми, кому он был нужен, возможно, первый и единственный раз в несложившейся (что таить?..) взрослой жизни возьмет да и сослужит ему добрую службу? Да нет же, куда там. Был бы провидцем – не нуждался бы в средствах. В общем, так получилось, что на даче после выходных, где все собрались, как и намечалось, с поэтом остались не попутчик с подругой, а жена попутчика…

Шашлыки удались, мягко говоря, не вполне. Полуфабрикат, изготовленный по просьбе поэта его московской соседкой – та полжизни отдала кулинарному цеху – и доставленный в трехлитровом бидоне, оказался жилистым, как бойцовый баран, если где-то таких разводят, и совсем растерявшим вкус. Остатки вкуса, а заодно и запах растворились в уксусе маринада, или, что вернее, их и не было никогда. Такой вот бойцовский баран без вкуса и запаха, натасканный не замеченным подбираться к жертве с подветренной стороны. Пришлось бойким образом запивать еду, однако на выпивку налегали не все, и уж точно никто так упорно, как попутчик поэта. Под надуманными предлогами он то и дело исчезал в доме, за домом. Тут же вслед за ним устремлялась девушка, вроде как на правах хозяйки, поэта же девушка… В общем, подхватывалась, сердешная («Уж лучше присмотрю, не ровен час, свалится куда»), и отбывала на поиски. Поиски были неторопливыми и безрезультатными, потому как возвращалась парочка, соблюдая последовательность ухода: сперва он, потом она, немного смущенная. Наверное, от того, что зря ходила. Поэт тоже смущался под пристальным и как будто немного насмешливым взглядом жены попутчика. В конце концов, эту женщину, несмотря на старания прилежно развлекавшего гостью поэта – редкий случай, он чувствовал себя в ударе! – утомило однообразие происходящего.

«Ну хватит уже комедии, – объявила она устало. Так, в бытность поэта студентом, будущим педагогом, экзаменаторы, измученные его нерадивостью, просили зачетку, чтобы выставить тройку – юношей на факультете было мало и их особо ценили. – А вам, милейший, стыдно должно быть так глупо врать. Я фотографию этой вертихвостки у мужа в портмоне видела. Устала я дуру из себя разыгрывать, не знаю, зачем вообще поехала. Любопытство, наверное, столько труда, такая инсценировка, и всё ради меня. Думала, позабавлюсь. Вас-то он как во все это втравил? Вроде бы не друзья вы, разные слишком.

И поэт выложил всё как на духу.

«Вот такой я по жизни… болван. Всё у меня не слава богу. Простите, если сможете. Скажите, чем могу искупить?»

«Можно на пару дней тут остаться, не смутит? Вы только не подумайте ничего, я видела, что у вас две спальни. Надо мысли в порядок привести и вообще отойти немного, а то сяду в поезд и разревусь… Хотя и повода реветь нет, давно уже нет. От обиды…»

«Да я только рад. И не смутит, и не стесните нисколько. Я перед вами так виноват!»

С одобрения хозяина дачи, посчитавшего для себя неэтичным участвовать в семейных сценах – он ушел в дом и слушал оттуда, стыдясь, что подслушивает, и злорадства своего тоже стыдясь – жена попутчика весьма мягко, лишь единожды прибегнув к услужливо оказавшейся под рукой кочерге, да и то взяла и назад поставила, выпроводила за пределы участка пытавшегося вразумить ее мужа, растерянного, неубедительного, вдруг суетливого. Потом вынесла его вещи, еще не распакованные. Попутчика утешала его девушка – счастливая и не утруждавшая себя даже деланой скорбной миной. Правда, осторожничала на всякий случай: держалась от жены на почтительном расстоянии. Ей конечно же было неведомо – откуда? – что через две недели, ни днем больше, ее подло бросят, потому что брать в жены любовницу с многолетним стажем окажется делом скучным.

– Шекспир. И откуда такие подробности?

– Попутчик сам жене рассказал, назад просился, а она мне… Всё же странно, как это в верхних сферах удосужились пересмотреть мой жизненный план, поменяли в нем что-то, перекроили. Не ленятся там… наверху, а до этого ленились. Как они все это провернули – ума не приложу. С моими-то сомнениями и нерешительностью. Не понимаю… А через полгода она умерла, оказалось, уже тогда болела, вот только не знала.

– Вот так история получилась. Романтика, справедливость, печаль… И провидение… Поэма.

– В самом деле? А я слушал себя, и мне показалось простовато как-то, не кубик Рубика, все предсказуемо и само складывается. Вы действительно думаете, в жизни такое возможно?

– Неподражаемо лжет жизнь…

– Господи, Цветаева… Зоя, вы не перестает меня удивлять.

– Удивите и вы меня: если по правде, то как всё было?

– Да еще проще, вообще не поверите. Поели-попили, шашлыки в самом деле – дерьмо, жена скандал учинила с битьем посуды, для супа осталось всего две тарелки, одна из них та, что со сколом, да ну и ладно… Тем же субботним вечером договорился с одним местным забулдыгой, но при лодке, и препроводил всех троих в Осташков, невмоготу было терпеть это непрерывное выяснение отношений, гнуснее сериалов, хотя вот сказал сейчас и подумал, что нет – сериалы такие же гнусные. Слава богу, дождь по пути накрапывал, так что сидели все под капюшонами, у кого был, и под зонтами. А вернулся домой – мать честная! Ни Монблана моего удачливого, ни акварельки… Акварелька недорогая такая, но и не пустяк… Не Дюрер, конечно. Женя Рындин… Акварель, восковые мелки… Не знакомо?

– Нет.

– Жаль. Когда-нибудь много будет стоить, помяните мое слово. К тому же память… Что вы на меня так смотрите?

– Да вот смотрю и думаю: что же вы за жених такой? Без удачливого Монблана, выходит, что без удачи… Без акварельки на обустройство беззаботной старости?

– Это… Простите, это единственные препятствия?

– Увы, их тут целая полоса… препятствий. А удачу жалко, честное слово. Сочувствую.

– Не стоит. Это я для себя придумал, что Монблан обязательно принесет мне удачу, пока у него выходило ну, скажем, не очень складно… Теперь вот и вовсе пропал. Если послужит с таким же усердием, как и мне, – выкинут к чертовой матери, помяните мое слово – выкинут! И мне, простофиле, наука. Назначу на вакантное место то, на что никто не позарится, карандаш какой простенький…

– Быстро сточите.

– А механический со сменными грифелями?

– Находчиво. А если удача именно в грифеле?

– Мне вот что интересно: а вот вы, Зоя, именно вы могли бы… ну так, как жена в выдуманном мною сюжете… О чем я? Ну… о том, чтобы взять и остаться в доме одна с незнакомым мужчиной. Могли бы вы?

– Наверное, да, если мужчина даст слово не быть свиньей и безропотно смирится с диваном в гостиной в качестве ложа. И чтобы не нарушать! Не то пожалеет мужчина.

– Да нет, Зоя… Это я так спросил. Спасибо конечно. Мне вообще-то есть куда идти, да и не настолько поздно сейчас. Темень на улице меня совсем не смущает.

«Смотри, как он… Не задумываясь, смахнул со стола какой-никакой, а шанс. Не такой уж и безнадежный рохля, – удивилась Зоя, не подавая виду, настолько поражена. – Вот же чудак-человек! Взял бы да рассказал о себе что-нибудь эдакое, героическое – в Афгане, к примеру, повоевал… Нет, не похож. Ну, котенка с дерева снял, спас от молнии, а она прямо в котенка метила… Глядишь, иначе бы на него посмотрела, а то: “Могли бы вы?..”– передразнила. Нет, рохля. Рохля и есть. И дача на Селигере, а это у черта на куличках, не наездишься. А со своей дачей мне что прикажете делать? Да о чем это я?!»

– Ну, вот и славно. Вы не обижайтесь, невеста из меня тоже еще та… Не очень. И это тот печальный случай, когда два сапога – не пара.

Провожая поэта, Зоя зареклась потакать сводническим усилиям подруг и решила-таки показаться врачу, пожаловаться на выверты памяти. «Сонники как пить дать подсказали бы не расходовать бездарно время и душевные силы на Танькиных протеже». Прямо видела как в середине густо исписанного листа страницы проявляется яркий печатный текст: «Поэты, Зоя, – это не ваше, особенно неудачливые поэты». Образ вызвал улыбку и резонный вопрос: что сказать в регистратуре, чтобы из психушки наряд не вызвали?