Ак-Патр Чугашвили - Тяготы быстротекущей жизни…

• Название: Тяготы быстротекущей жизни…
• Автор: Ак-Патр Чугашвили
• Жанр: Русское современное

Инцест и садо-мазо, гомосексуализм и зоофилия – ничего этого нет в новом сборнике рассказов Чугашвили. Пять коротких историй сочатся беспощадной добротой, мягкой иронией и всепроникающим сарказмом.

---

– От убийства Шишкина – да, а от неуставных отношений нет,…а кстати, кто его убил, если не я?

– Это есть загадка, вопрос на миллион… ладно, я чего приходил – то, Хобосев у меня военник забрал, усекаешь, к чему идёт?

– Ты увольняешься? В нулёвку?

– Да! Уже скоро «вези меня извозчик, по гулкой мостовой…», ладно, курить я тебе подогнал, пожрать тоже. Держись тут. Пока.

Мох ещё немного посидел в глубокой задумчивости «…стукач тот, кто в нулёвку уволится….». В камере невыносимо воняло хлоркой. Сколько ещё дней придётся здесь провести? Мох сильно стукнул в дверь ногой – часовой, выводящего позови! Срать хочу!

Быстро, минут через двадцать, дверь открылась – выходи.

Выводящим был хитрый татарин Айрат, он что – то жевал, и ласково смотрел на Мха маслянистыми глазами.

– Чего так долго?

– Дежурный по части был с проверкой, поэтому.

Мох зашёл в туалет, посидел там для вида несколько минут, затем рывком распахнул дверь, выскочил в коридор, и ударил Айрата локтем в голову, тот ойкнул, и упал на пол, Мох побежал на часового, дух вытаращил глаза, и судорожно хватался руками за автомат, сильно ударив его ногой в грудь, Мох выскочил с гауптвахты, и рванул к воротам, он несколько раз нажал на кнопку, но звукового сигнала, свидетельствующего о том, что дверь открыта, сигнала не было. Мох поставил правую ногу на выщербленный от времени кирпич, и даже успел схватиться руками за верх стены, но сзади уже кто – то подбежал, и повис на ногах, упав со стены, Мох закрылся руками, кто – то добрый отвёл его руки в стороны, в лицо прилетел ослепляющий удар ногой, затем ещё, и ещё, до тех пор, пока свет перед глазами не стал меркнуть…

– Губари! День прошёл! Скорей бы утро, и снова в пахоту!

Дебильные, восторженные вопли из соседней камеры, разбудили Мха. Он встал с пола, на котором комфортно расположился, и тут же снова на него рухнул. Всё тело превратилось в один оголённый нерв, в который с наслаждением вгрызалось сверло бормашины. Мох ощупал руками лицо, и понял, что оно стало раза в полтора больше обычного. Голова раскалывалась от боли, было тяжело дышать, в лёгких что – то хрипело, и негромко (словно супчик в кастрюльке) побулькивало. Дембель был всё ближе и ближе…

Несколько дней прошли как в забытьи… на третий день после неудавшегося побега, привычно выплюнув сгусток крови, Мох повернулся на бок, и увидел на полу камеры небольшой кусок бумаги. Покряхтывая, он подтянул бумажку к себе, на ней печатными буквами было написано: Николаич и Родич увольняются сегодня. Собираются отмечать в гостинице. Номер 112.

Мох перекатился на другой бок, и негромко, с присвистом, завыл. Полежав минут двадцать, он вцепился зубами в вену на левом запястье, кровь оказалась густой, тёмно – красной, некоторое время, он как зачарованный рассматривал увеличивающуюся в размерах лужицу, она быстро сворачивалась и засыхала тёмными лепёшками. Мох стал стучать в дверь – часовой, я вену перегрыз, зови начкара!

– Пошёл нахуй!

– Ты чего, сесть в тюрьму хочешь? Если я ласты склею, вы все сядете… зови начкара!

Начальник караула, стройный светловолосый капитан, быстро заглянул в камеру и закрыл дверь. Через несколько минут, выводящий вытолкал Мха из камеры, и быстро посадил в УАЗик. В госпитале Мху поставили скобу, он сидел в коридоре, и в этот момент мимо прошёл фельдшер со смутно знакомым лицом.

– Эй, ты… да ты, сюда иди!

Фельдшер подошёл к нему походкой ледащего верблюда, слегка приволакивая ноги, и сипло продудел – и шиво тибе надоть?

– Быстро метнись в роту охраны…

– Ага, щазз, прям вот фсё брошу, и…

Мох неожиданно завалился на бок, и захрипел, изо рта у него густо потекла слюна. Фельдшер растерянно поглядел по сторонам, явно собираясь сбежать – эй, ты, ты щиво, сыш, (вместо слышь, у него выходило «сыш»), вставай, я ш тибя знаю…

Фельдшер присел рядом со Мхом, тот молниеносно обхватил доверчивого медика перебинтованной рукой за шею, а большим пальцем здоровой руки надавил на глазное яблоко, и жарко зашептал – имя, как твоё имя, урод?

– Гоша… Гггеогргий… отпусти мни больно…

– Слушай, Геогргий (смешное имя какое), я итак под статьёй, поэтому мне пако рабано, одним делом больше, одним меньше, я тебе глаз выдавлю, и будешь ты у нас Геогргий Косой…

– Не дави так, бббольно… я фсё сделаю… чиво надо?

– Найди ефрейтора Кота, пусть придёт сюда, срочно, понял? Не слышу?

– Понииил, отпусти…

– Повтори, чего я сказал?

– Кот, ефрейтор, сюда позвать…

– Давай, бегом! Быстро! Улетел!

Фельдшер поплёлся по коридору всё той же придурочной походкой, и ровно с такой же скоростью, что и раньше. Кот прибежал минут через пятнадцать, шумно отдуваясь, он плюхнулся на скамейку рядом со Мхом.

– Чего хотел?

– Дуй в городок, найди Мясного, он мне денег должен, надо Николаича тормознуть, он стукач, я знаю…

– Да ты чего?

– Того. Письмо он написал, оно не заклеено было, потом напиздел на суде, будто это я Шишкина грохнул, а ещё…

– Тормози, ты чего…

– Давай быстрее, они с Родичем в 112 номере, в гостинице…

– Ты чего, правда, не знаешь?

– Чего я не знаю?

– Николаич позавчера уволился. Они с Родичем уже дома. А вчера Хобот сказал, что Родич был стукачом все два года, и если бы мы с Пузырём не тормозили, и «помогали офицерам» тоже могли бы в нулёвку уехать.

– Гонит, чтобы Николаича выгородить… А… бля, я вскрылся для того, чтобы в госпиталь попасть, и Николаича притормозить, мне записку в камеру подбросили, о том, что он сегодня увольняется… сука, это его шуточка, и Шишкина он наверное грохнул… я так думаю…

– А я итак знаю, что это он.

– Откуда?

– Иващер сказал, что Николаич в ту ночь ушёл в полвторого, а в четыре вернулся, пьяный в жопу, и завалился спать в спальнике, на соседней с тобой кровати. Иващер у него спросил – ты, где был, товарищ старший сержант? А тот отвечает – дембельский аккорд.

Опознание

Чёрт меня дёрнул вылезать из – под одеяла в тот поганый ноябрьский денёк. Впрочем, обо всём по порядку.

Я проснулся от болезненного тычка локтем в правый бок. Супружница стянула одеяло со своего левого глаза, и, вытаращив его на меня, злобно шипела. Её вид напомнил мне один из многочисленных фильмов про войну, отсмотренных мною в детстве. Фашистский снайпер вот также хитро выглядывал из – за бруствера окопа, и готовился застрелить главного героя. Сходство было настолько разительным, что я фыркнул от смеха, в дополнение к глазу, она выставила из – под одеяла ещё и рот, и прогавкала, – чего скалишься, отец семейства? Иди в магазин, в доме и куска хлеба нет, дети стали прозрачные от голода!

Инстинктивно, я бросил взгляд на наших детей, сразу хочу оговориться (чтобы вы не приняли меня за идиота), имена им давал не я, процесс наименования вызвал в нашем семействе бурную, но кратковременную войну, и закончился моим поражением. Всё дело в том, что моя горячо любимая тёщенька была ярой поклонницей сериала «Богатые тоже плачут», поэтому нашего первенца назвали Луис Альберто. Я искренне сопротивлялся этому идиотизму, убеждал жену и тёщу в том, что жить в демократической России с именем Луис Альберто, и отчеством Петрович, очень и очень тяжело, если вообще возможно, но все мои слова о том, что мы уродуем ребёнку жизнь, все эти слова пропали втуне. Луис Альберто нисколько не комплексовал по поводу своего имени, когда ему исполнилось десять лет, я отвёл его в клуб, где здоровенные дяди с наслаждением били друг друга в морду руками и ногами, обозначалось это изящество волшебным импортным словосочетанием «Муай – тай», отличное название, есть в нём что – то французское (муа), и одновременно к поцелуям зовущее, и таящее скрытую угрозу (тай). За десять лет занятий Луис Альберто стал одним из ведущих бойцов клуба, и все, у кого его имя вызывало желание похихикать, быстро подавились своими зубами. Все мальчики хотели с ним дружить, а девочки, ах, девочки… Я даже испытываю нечто вроде зависти к своему стокилограммовому сынульке, если бы я пользовался хотя бы наполовину тем же успехом у девчонок, что и сын, то… этой истории просто бы не было. Я с нежностью гляжу на Луиса Альберто, он развалился на верхнем ярусе, двухъярусной кровати (квартирка у нас маленькая, однушка), выставив наружу рельефный бицепс, перевитый голубыми венами. Временами, он нежно (словно медведь в берлоге) похрапывал, и его рык заставлял нервно трепетать наполовину оторванный кусок обоев, торчащий из стены недалеко от его ног. Его сестрёнка Изаура (ну, вы меня понимаете), томно свернулась калачиком на первом ярусе. Девка выросла полной оторвой, как только ей исполнилось тринадцать, она стала исчезать из дома, и пропадать невесть, где целыми днями. Все мои попытки дознаться у неё, а где собственно она проводит своё свободное время, вызывали у неё искренний смех. Оба они (Изаура и Луис Альберто) меньше всего были похожи на умирающих от голода, но (мужчины меня поймут) бывают ситуации, когда экономнее, и рациональнее будет согласиться с женой, и не трепать себе нервы. Я с сожалением вылез из – под одеяла, и с тоской оглядел мою любимую. Я имею в виду мою кровать. Мой будуар, станок, траходром, полигон,…Когда я впервые увидел её, мне исполнилось восемнадцать, я полюбил её с первого взгляда, и на всю жизнь. О, эта искусно изогнутая спинка, сколько в ней сладострастия! Эти нежные обводы изящных ножек заставляют меня стонать от вожделения, я сгораю от желания при виде её шелковистой, нежно – зелёного цвета обивки… Мне надо остановиться, иначе произойдёт непоправимое, я испытываю отнюдь не платонические чувства к своей кровати. День, когда я стал её хозяином, был одним из счастливейших дней в моей жизни. Я был настолько воодушевлен, что не смог заснуть в нашу первую ночь. Воображение рисовало сладостные картины: я (полный неги) возлежу на кровати в окружении нескольких прелестных нимф, моя правая рука скармливает виноградины той из них, что возлежит (полностью обнажённая, раскинув прекрасные, цвета старой меди волосы на моей мускулистой груди), левой рукой я пресыщенно ласкаю грудь той, что возлежит (раскинув роскошные, цвета воронова крыла волосы по моему упругому животу), стройная блондинка с упругими лядвиями, и розовыми персями, исступлённо покрывает поцелуями мои изящные ноги, и протирает их своими роскошными волосами, я диктую заключение к своей диссертации, и прекрасная, обнажённая азиатка весело порхает пальчиками с кроваво – красными ногтями по компьютерной клавиатуре, хохоча над моими остроумными силлогизмами, а из кухни уже спешит чёрная, как африканская ночь, негритянка с подносом, уставленным бокалами с розовым шампанским, и канапе с чёрной икоркой…