Владимир Лопухин - Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел

• Название: Записки бывшего директора департамента министерства иностранных дел
• Автор: Владимир Лопухин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-59818-7268-6

Воспоминания Владимира Борисовича Лопухина, камергера Высочайшего двора, представителя известной аристократической фамилии, служившего в конце XIX – начале XX в. в Министерствах иностранных дел и финансов, в Государственной канцелярии и контроле, несут на себе печать его происхождения и карьеры, будучи ценнейшим, а подчас – и единственным, источником по истории рода Лопухиных, родственных ему родов, перечисленных ведомств и петербургского чиновничества, причем не только до, но и после 1917 г. Написанные отменным литературным языком, воспоминания В.Б. Лопухина, впервые публикуются в полном объеме и имеют несомненный интерес, как для специалистов, так и для широкого круга читателей.

---

Помню я прекрасные артистические вечера Тертия Ивановича. Бывали вечера случайные. Но раз в год уже обязательно справлялся вечер 4-го января в день «сорока мучеников», на который приходились именины хозяина. Прекрасная казенная квартира государственного контролера на Мойке близ Синего моста пленяла чисто семейным уютом, чуждым всякой официальности. Чувствовали себя съехавшиеся к Тертию Ивановичу гости на редкость свободно и непринужденно. Вечер сразу начинался с концерта выступавших солистов. Следовали рассказчики, потом Андреев с ансамблем избранных артистов великорусского оркестра. «Фавн», «Грезы», «Воспоминание о Гатчине» сменялись в череде упои тельных мелодий. Повсюду велась оживленная беседа. Настроение было неизменно веселое и приподнятое. Ужинать садились в двух смежных залах, соединенных аркой. В одном за особым столом располагался хор Государственного контроля, и с места лилась чарующая песня. Помнится дивное исполнение серенады Апта «Ночь сошла на землю». Пел прекрасный тенор Крылов, однокашник мой по Ярославской гимназии. А хор аккомпанировал. Оркестр человеческих голосов и сольный богатый тенор создавали впечатление незабываемое. Пели и всевозможные застольные песни. Только наступившее утро разгоняло гостей. И не хотелось уходить в мглистые серые будни с яркого, насыщенного песнею праздника.

* * *

В ту же примерно пору несравненный художник-рассказчик Иван Федорович Горбунов привлекал (к сожалению, слишком редкими выступлениями) ценителей своего таланта в другой салон – приятеля артиста сенатора Александра Дмитриевича Свербеева.

Александр Дмитриевич, приходившийся мне дядюшкою в весьма отдаленной степени родства, к тому времени, когда обосновался в Петербурге, на Фурштадтской ул<ице>, был уже давно одинокий человек, покинутый женою, вышедшей замуж за бывшего императорского посла в Мадриде Шевича. Были у А. Д. от нее дети – сын и дочь, люди исключительно бесцветные. Но и они давно вышли из родительского дома, жили каждый своею жизнью в провинции и только изредка посещали отца[110]. Отсутствие семьи А. Д. восполнял экспансиею общественных отношений. Сам повсюду бывал. И всячески привлекал к себе родственников, друзей, просто знакомых и в большом количестве родственную и знакомую молодежь – молодых чиновников, офицеров, студентов, правоведов, пажей, юнкеров. К нему охотно собирались на его воскресные завтраки, четверговые обеды и почти ежедневную вечернюю чашку чая. Преобладала собственно молодежь, устроившая себе у добродушного А. Д. даровой веселый клуб, место встреч с друзьями, своего рода сходбище для сговора о дальнейших выступлениях в местах общественных увеселений. Распоряжалась молодежь у А. Д. как у себя дома, заказывая блюда для следующих завтраков и обедов и истребляя в неимоверном количестве подававшееся дешевенькое удельное вино. Посещали А. Д., однако, и солидные, видные люди, с крупным служебным и общественным положением, аристократические дамы, начинающие артисты. Создался салон, имевший и политический оттенок – солидный легитимизм, умеренная либеральность воззрений, выдержанный юмор в критике действий и лиц. Приносились и обсуждались все последние новости. В Петербурге в так называемом «обществе» мало кто не знал А. Д. и хотя <бы> раз у него не побывал. Его гостеприимство, его салон памятны и поныне[111].

Все и вся по захватывающему интересу покрывали у А. Д. обеды с незабвенным Иваном Федоровичем Горбуновым. Это был сплошной, непрерываемый художественный рассказ. Иван Федорович начинал «рассказывать», еще снимая шубу в передней, куда мы гурьбою устремлялись ему навстречу, и тут же начинался неизменно аккомпанирующий горбуновские рассказы дружный, раскатистый смех. Рассказ продолжался и за закускою. Первая рюмка водки служила темою для эпических рассказов о русском пьянстве. Иллюстрировали их бесподобные жесты и мимика артиста: как он брал рюмку со стола, как любовно рассматривал содержимое на свет, как приподносил рюмку ко рту, как ее опрокидывал, проглатывал водку и какую изображал при этом красноречивую, полную содержания и юмора гримасу. Потом переходил на другие бытовые темы.

Горбуновских рассказов в письме и в печати не воспроизвести. Это не удалось и исключительному таланту А. Ф. Кони. Изданная им запись этих рассказов передает их крайне бледно[112]. Рассказы Горбунова нужно было слушать. Чтение без горбуновской мимики, интонации, высоко художественного воспроизведения разных голосов, даже звуков (напр<имер,> перезвон московских колоколов в известной горбуновской передаче) дает лишь слабое отражение горбуновского творчества. От закуски шли к обеденному столу, и рассказы широкою рекою лились до самого конца обеда. Уже кофе остывал в чашках, а Иван Федорович все не умолкал. Болели челюсти от смеха. Но хотелось слушать еще и еще, без конца. Рассказы оканчивались только когда захлопывалась парадная дверь за уходившим Горбуновым.

* * *

Насколько хорошо чувствовал я себя у Тертия Ивановича Филиппова в его домашней обстановке, обласканный и им, и его сыном, и неизменно любезно встречаемый невесткою Верою Мстиславовною, урожденною кн<яжною> Голицыною, граф<инею> Остерман, – настолько мне нетерпимо скучно служилось в возглавлявшемся Тертием Ивановичем ведомстве.

Поэтому, когда в конце первого же года (1897) моей службы в Государственном контроле мне было сделано предложение перейти на службу в Министерство иностранных дел, я тотчас этим предложением воспользовался.

Глава 4. 1898 год

Министром уже с год, с конца 1896 г., был граф М. Н. Муравьев, бывший посланник в Копенгагене. Сменил он князя Лобанова, скоропостижно скончавшегося перед поездкою царя и царицы во Францию, куда Лобанов должен был сопровождать царскую чету[113]. Не назначая второпях, тотчас преемника скончавшемуся министру, царь предложил сопровождать его товарищу министра Н. П. Шишкину – человеку весьма посредственному и оказавшемуся в царскую поездку далеко не на должной высоте.

Князь Лобанов считался трудно заменимым. За него говорил его большой служебный опыт. Он был и дипломатом, и одно время губернатором, и товарищем министра внутренних дел, и опять дипломатом, в последнее время – послом в Вене. Импонировали его широкий ум, большая самостоятельность и независимость богатого человека и большое барство. Перечисленного было более чем достаточно, чтобы создать ему солидный престиж. Петербург был в восторге, когда узнал, что Лобанов круто повернул министра финансов Витте, приехавшего к нему предложить услуги для испрошения у царя соответствовавшего видам Лобанова содержания по случаю назначения министром иностранных дел. Лобанов спровадил Витте, резко и сухо заметив, что ни в каком содействии в этом отношении не нуждается, будет довольствоваться тем, что ему как министру полагается по закону. Он был не совсем прав, т. к. в определенной цифре оклад содержания был закреплен за должностью министра иностранных дел только впоследствии. Ранее же, не в пример прочим министрам, у которых были штатные оклады, содержание министру иностранных дел присваивалось персональное, по усмотрению царя, в порядке доклада министра финансов. Притом богатому Лобанову было легче, чем кому-либо, проделать жест столь эффектного бескорыстия. Аристократический Петербург был рад ущемлению «барином», князем Лобановым «неизвестно откуда вылезшего проходимца» Витте, каким аристократические круги долгое время совершенно неосновательно третировали даровитого[114] главу финансового ведомства, имевшего, между тем, в своей родословной достаточно именитые корни[115]. Говорили об этом случае, а также о том, что когда в прежнее царствование Лобанову предложили должность товарища министра внутренних дел, то он отвечал, что, считая себя к этой должности неподготовленным, желал бы сначала поучиться делу на посту губернатора. Было это как будто и хорошо. Но нехорошо то, что это Лобанов, заручившись поддержкою Германии и Франции, опрометчиво вырвал из рук Японии все и без остатка плоды ее побед над Китаем в войну 1894/95 г.[116] Это он настоял на заключении мира без территориальных приобретений на материке для задыхавшейся в тесноте своих островов, переросшей свою территорию Японии. Не допустил и протектората ее над Кореею. Денежная компенсация в виде контрибуции и о. Формоза заведомо не могли удовлетворить Японию. И с этой именно минуты, столкнувшись с нами в преследовании своих целей, она начала оттачивать свой зазубренный на полях Китая меч для нападения на Россию. Ответственность за нашу политику в этом случае не может быть всецело переложена на царя со ссылкою на его враждебную предвзятость к Японии за удар, нанесенный ему японским полицейским в Отсу, во время поездки Николая II в бытность наследником на Восток[117]. Авторитетность и независимость Лобанова такое переложение ответственности исключают. Но как стара истина, что управлять – значит предвидеть. Для блестящего министра, каким почитался Лобанов, предвидеть последствия подобного нашего образа действий на Дальнем Востоке было обязательно.