Крис Картер - Длань наказующая. Файл №214

• Название: Длань наказующая. Файл №214
• Автор: Крис Картер
• Жанр: Ужасы и Мистика

Этот сериал смотрят во всем мире уже пятый год. Он вобрал в себя все страхи нашего времени, загадки и тайны, в реальности так и не получившие научного объяснения.

Если вы хотите узнать подробности головоломных дел, раскрытых и нераскрытых неугомонной парочкой спецагентов ФБР, если вы хотите заглянуть за кулисы преступления, если вы хотите взглянуть на случившееся глазами не только людей, но и существ паранормальных, читайте книжную версию «Секретных материалов» — культового сериала 90-х годов.

---

— Все равно мы найдем всего лишь убийцу. Обыкновенного убийцу. И даже если он начнет плести что-нибудь про ангелов и демонов, — это будет обыкновенный убийца, понимаешь? Он преступник, а мы — сыщики. И все! Все!!

Он будто не слышал.

— Я подозреваю, — продолжал он так же задумчиво и неторопливо, — что они действуют не менее нормально, чем мы, когда, скажем, собираемся в банк, чтобы снять немного наличных денег в дорогу. Мы садимся в машину, включаем зажигание, давим на газ. Только… понимаешь, Скалли, — и он заглянул ей в глаза с высоты своего роста, — у них рычаги иные. И коробка передач устроена не так.

В темноте за окном полыхнуло уже совсем неподалеку, и почти сразу в отчетливо дрогнувшую стену школы осадным тараном вломился гневный, трескучий раскат грома.

Мгновением раньше миссис Пэддок положила сухую ладонь на забытую Скалли авторучку.

От обвалившегося с небес удара она даже чуть присела, тихонько взвизгнув. Как и подобает пожилой и беззащитной старой деве, она боялась грозы.

Когда светозарные молнии, прилетая с невообразимых высот, шутя раскалывали этот мир, — миссис Пэддок особенно отчетливо понимала, что есть кто-то выше и сильнее нее.

И не просто сильнее и выше, — а совершенно иной.

Либерти-сквер Милфорд-Хэйвен, Нью-Гемпшир 17.45

Уже накрапывал дождик, без обиняков грозя вскорости превратиться в потоп. Все, кто имел к тому хоть какую-то возможность, спешили забиться под крыши. И лишь четыре зонта замерли неподвижно под поредевшей яркой кроной одного из кленов, украшавших центральную площадь городка.

Крупные, веские капли понемногу разгоняющегося ливня равнодушно барабанили по этим зонтам точно так же, как несколькими часами раньше — по зонтам Скалли, Молдера и шерифа. Каплям было все равно. Ливню было все равно.

Тра-та-та-та-та…

Людям было — не все равно.

Им было страшно.

— Я чувствую совершенно отчетливо, к нам пришел темный ангел, — настойчиво, и уже не пытаясь скрывать ужаса, повторяла Дебора Браун. — Я не знаю, кто он и где, но чувствую — он совсем близко. Понимаете? — она буквально захлебывалась. — Совсем близко! Он требует от нас жертвы!

Пол Витарис уже -несколько часов не вспоминал о горькой невозможности купить яхту.

— Мы очень давно не приносили жертв, — сказал он, опасливо втягивая голову в плечи.

Неужели, думал он, я сжег тогда повестку всего лишь потому, что струсил идти воевать? Вьетконг. Ведь он стрелял по-настоящему, Вьет-конг. Но это было как бы не в счет, я об этом, казалось, не думал. И больше четверти века жил этим воспоминанием: так храбро, так эффектно — посреди площади, посреди толпы, перед двумя десятками телекамер. И антивоенные корреспонденты ловили каждое мое слово микрофонами и блокнотами. Во имя убеждений сознательно решиться на шесть месяцев тюрьмы — какой героизм! А со стороны администрации — какой произвол! Какие репрессии!

Четверть века…

Полный оверкам. Самдэй. Вот и настал этот самый самдэй.

Что за беда, отчаянно злясь на себя за многолетний тупой снобизм, думал Пит Калгани. Что за беда, если мои замечательные ученики называют петербургскую Черную реку Блэк-ривер? В конце концов, они учат у меня не русский язык, а мировую литературу!

— Совершенно верно, — сказал он, поправляя очки, запотевшие от разведенной в воздухе влаги. — Боюсь, мы начинаем терять веру.

Голос его предательски дрогнул.

Тра-та-та-та-та…

Порыв ветра едва не вырвал зонты. Едва не вывернул их. Забились ветви над головами, и сорванные с них просторные светлые листья полетели во мгле, как вспугнутые чайки.

— Вы можете мне поклясться сейчас, что никто из вас не причастен к смерти моей дочери? — негромко и очень внятно спросил Джим Осбери.

— Мы все причастны, — быстро ответил Пит. — Ее принесли в жертву для нас. Не мы, да. Но — для нас. Ее смерть избавит нас от полиции и агентов бюро. Мы все можем свалить на нее.

— Джим! — сразу воспрянув, ухватилась за эту мысль Дебора Браун. — А ведь действительно. Ты сам говорил, она была неравнодушна к этому Джерри Стивенсу. Я уверена, что это ока убила его. Из ревности!

— Она вырвала его глаза, ибо не могла терпеть, чтобы он смотрел на другую девчонку, — будто в бреду, забормотал Пол Витарис. — Она вырезала его сердце, ибо он разбил ей сердце…

— Джим, — требовательно сказала Дебора Браун, — ты должен навести полицию на эту мысль. Иначе они раньше или позже докопаются до наших убеждений и обязательно решат, что это мы.

Джим молчал, медленно переводя взгляд с одного из собеседников на другого. Желваки его прыгали. Потом, ни слова не говоря, он повернулся и, с трудом удерживая рвущийся на ветру зонт, в вихре крутящихся листьев пошел к своей машине. Остальные молча смотрели ему вслед.

Только бы это скорее закончилось, думала Дебора Браун. Только бы мы уцелели. Только бы я уцелела. Я даже постараюсь полюбить сладкую утку… Джизус! Я полюблю сладкую утку! Только пусть все станет, как прежде!

Дом Джима Осбери 19.02

И разверзлись хляби небесные.

Щетки стеклоочистителей едва справлялись. Света фар хватало от силы на сотню футов, — но и на свету не было видно ничего, кроме слепящих водопадов, хлеставших с высоты, и пенной бешеной реки, в которую мгновенно превратилась извилистая главная улица городка, носившая громкое название Гамильтон-авеню. Улица полого поднималась вверх, но в сухую погоду машина и не замечала бы уклона, — а теперь река ярилась Молдеру навстречу. На каждом повороте протекторы теряли покрытие, и взятый напрокат заезженный «Сааб», казалось, грозил опрокинуться.

Машины Джима не было видно возле дома. И не светилось ни одно окно. Все как по писаному.

Проникнуть в дом не составило никакого труда.

Почему-то Молдер чувствовал себя настолько уверенно, что, будто заявившись с дождя к себе домой, с минуту спокойно отряхивался и отфыркивался в прихожей. Потом зажег мощный ручной фонарь и осторожно — все-таки осторожно! — двинулся к двери в подвал.

Интересно, дверь и вправду живал? И вправду способна оживать? Или мне показалось днем? Или это просто порыв сквозняка вырвал ее у меня из рук и впечатал в проем?

Молдер не знал. Но ответ не заставил себя ждать.

Дверь распахнулась с готовностью — как и подобало обычной, всего-то лишь очень тяжелой и массивной двери. Немного странно, конечно, что вход в домашний подвал прикрыт едва ли не люком бронированного сейфа, — но закон это не запрещает. Молдер посветил вниз. Подвал отнюдь не был бездной, как ему показалось не-сколько часов назад. Лестница насчитывала двенадцать ступеней.

Но стены действительно были красными. А пол действительно был земляным.

Молдер глубоко вздохнул и стал спускаться.

Возможно, именно с этого момента он начал допускать оплошности и ошибки. Вспоминая потом события этого вечера, он не мог ответить себе с уверенностью: с этого момента или нет. Скорее всего — нет, и то, что произошло через несколько секунд, было не странной и нелепой, невозможной для опытного агента ошибкой, а всего лишь мелкой оплошностью, вполне понятной и даже извинительной после этого адского дня. Скорее всего, странные и невозможные, абсолютно необъяснимые ошибки начались чуть позже. Скорее всего. Но факт остается фактом: толком он ничего не успел увидеть в подвале. Потому что, едва он миновал последнюю ступеньку и встал на земляной пол, сзади раздался нарочито спокойный голос:

— Я мог бы сейчас вас убить. Теряя дыхание, Молдер обернулся.

Джим Осбери стоял, не шевелясь, у него за спиной. Б метнувшемся к его лицу луче фонаря его глаза засверкали, как стеклянные.

— Но я хочу всего лишь поговорить, — сказал Джим.

— Я этого хотел еще днем, — ответил Молдер, овладев собой.

— Днем я еще не был готов. Днем я еще был прав.

— Днем ваша дочь еще была жива.

— И это тоже. Но не только и не столько. В конце концов, что такое дочь по сравнению со смыслом жизни?

— Чьей жизни?

— Моей.

— У нее тоже мог бы быть смысл жизни. Если бы ее не лишили жизни.

— Смысл либо один у всех, либо его вообще нет. А жизни она лишила себя сама. Она оказалась не способной нести крест. Многие люди не способны нести крест. И, похоже, я теперь — тоже. Тоже оказался не способен… Недостоин. И да будет так.

— Я не думаю, что она сама лишила себя жизни.

— Я уверен в этом. Она не выдержала. Мне жаль, потому что она была милой девчушкой. Я играл с ней, когда она была маленькой. Я спал с ней, когда она подросла. И то, и другое было очень приятным, очень. Мне жаль, что этого больше не будет. Я ее любил.

Сколько таких, подумал Молдер, абсолютно нормальных с виду, суховато деловитых и педантично честных в своем бизнесе людей ходит по белу свету? От накатившей тоски стало трудно дышать.

— Если бы не любил, то не захотел бы рассказать вам все.

— Я вас слушаю, мистер Осбери.

— Мои предки поселились в этом городишке почти полтора века назад, и уже тогда они были верны своей вере. Из поколения в поколение она передавалась у нас в роду, и мы не ставили своей задачей ее широкое распространение. Скорее напротив. Редко-редко в наш храм входил новый человек, редко-редко. Гонения не должны прекращаться совсем, иначе альтернативность веры потеряет смысл. Но они не должны становиться настолько сильными, чтобы всерьез мешать жить. Именно необходимостью поддерживать такой баланс и обусловливалось число прозелитов. О нас не должны были забывать в миру, — но о нас не должны были узнать ничего конкретного. Он перевел дух. Молдер молчал.