Илья Бояшов - Жизнь идиота

• Название: Жизнь идиота
• Автор: Илья Бояшов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-8370-0835-1

Илья Бояшов – один из основателей и участников известной питерской рок-группы «Джунгли». В новой книге автор делится воспоминаниями об удивительной творческой атмосфере восьмидесятых, подарившей России целую плеяду талантливых коллективов («Аквариум», «Кино», «Алиса» и многие другие). Впрочем, речь в ней идет не только о музыкантах, ставших впоследствии знаменитыми, но и об известных литераторах, с которыми Илью Бояшова сводила судьба.

Отдельной частью в книге представлены дневниковые заметки автора – жанр, который остается актуальным и интересным для читателя во все времена.

---

Обстановка была типичная: собрались на мрачной кухне очередной его коммуналки. В коридоре, который смахивал на бесконечный туннель, висело белье. Саша сидел на стуле перед нами, возбужденный, веселый и немножечко пьяный. Ему хлопали и всячески его поощряли. Мне кажется, что его творения (включая ту же балладу о Степане), которые он затем нам дал почитать, были скорее не стихами, а текстами. Но что я точно тогда почувствовал – Башлачев очень хотел, чтобы к нему относились прежде всего как к поэту.

Мы с Отряскиным так и сделали.

Ни о чем мы тогда не задумывались, ни о каких будущих трагедиях, нас ждали приятные хлопоты: «Джунглями» заинтересовался Курехин.

Курехин

Заглянувший под филармоническую крышу родоначальник «Поп-механики» весь был словно из другого времени. Мне всегда казалось, что в случае с ним Бог просто-напросто перепутал годы – Курехина надо было бы десантировать в Серебряный век, в декаданс, к Северянину и Бальмонту. А маэстро появился на излете двадцатого, хотя, опять-таки по моему мнению, целиком, полностью происходил «оттуда». При всем своем эпатаже он имел утонченный, болезненный, даже трагический талант. Ему вполне по силам было нечто подобное бетховенской Пятой симфонии, а он собирал голых арфисток и выкатывал на сцену бронетранспортеры.

Писатель Павел Крусанов, скорее всего, со мной не согласится. В своей «Американской дырке» Паша вывел более знакомого всем персонажа – озорника, затейника, мистификатора.

Посетив каморку, «главный затейник и мистификатор» признался, что мечтает видеть в одном из своих феерических представлений нашего героя. Отряскин не возражал.

Хлопоты продолжались.

Моя личная жизнь – тоже…

Личная жизнь

Как-то в институте ко мне подошел местный мачо Вадим Левант. И предложил:

– Хочешь играть в театре?

Анатолий Викторовский, выпускник театрального факультета Института культуры (так называемого Кулька), выглядел настоящим режиссером: в пиджачке, в шарфе, с усами – вылитый Джон Леннон времен «Сержанта Пеппера». У нас на истфаке все его звали Мастером.

В институтской художественной самодеятельности были свои погремушки – всякие там худсоветы и прочее. Мастеру настойчиво рекомендовали ставить что-нибудь из советской жизни.

Однако тот замахнулся на «Макбета».

Я играл короля Дункана. До сих пор помню первую фразу:

Кто этот окровавленный солдат?
Мне кажется, мы от него узнаем
О ходе мятежа[1].

Роль дряхлого старикашки оказалась необременительной – короля ухлопывали чуть ли не в первом акте. Затем я имел возможность наблюдать из-за кулис, как мучаются наряжен ные однокурсники, пытавшиеся изобразить нешуточные страсти.

По ходу дела я появлялся на сцене еще и в образе стражника. Людей катастрофически не хватало.

Назначена была премьера, в клуб набилось народу со всех курсов. На свои места прошествовали члены все того же худсовета, разгневанные строптивостью нашего руководителя.

Как и следовало ожидать, спектакль с треском провалился.

Уж в чем мы оказались настоящим театром, так это в интригах. Труппа мгновенно распалась. Часть интриганов во главе с Левантом перешла к более удачливым самодеятельным мэтрам. Мастер еще возился какое-то время с оставшимися. Мыкались по разным местам и в конце концов закончили свое совместное существование в Институте киноинженеров, где на последнем издыхании пытались поставить что-то из Арбузова.

Разбежавшиеся по другим коллективам честолюбцы называли Мастера патологическим неудачником. Как только его не ругали после незадачливого «Макбета»!

А я ему благодарен.

Как-то совершенно случайно и неожиданно для меня самого он открыл мне дверь в еще один сумасшедший дом – в питерский Дом писателя.

Местечко сразу пришлось мне по вкусу: и трех лет не прошло, как я стал постоянным обитателем «палаты № 6» на набережной Кутузова.

Дело в том, что именно Мастер прочитал мою первую повесть. Кое-что я уже тогда пописывал. Но прятал в стол. А повесть почему-то отнес ему на суд.

Мастер посмеялся, конечно, но неожиданно отправил меня к своему другу – поэту Шестакову.

А тот недолго думая – к писателю Сурову.

Валерий Петрович Суров вел крошечное лит объединение в далеком Тосно – туда из города приходилось добираться больше часа.

Суров

Писатель Суров очень любил женщин, выпивку и вообще жизнь. Был он человеком рабочим, родом из Казани, и кем только не вкалывал: монтажником в Набережных Челнах, шахтером в Норильске, где заработал силикоз. Подозреваю, эта болезнь и свела его впоследствии в могилу.

Он несколько раз разводился. А женился всегда по любви. От разных жен у него было много детей. Я лично знаю пятерых. Детей он никогда не бросал – помогал им чем мог. И рассказы у него были под стать биографии – про шоферов, монтажников, верных и неверных жен. Неудивительно, что Петрович ожидал подобных тем и от своих подопечных.

Возможно, я был бы и рад писать об общежитиях и бригадах. Но с таким жизненным материалом, как у Сурова, попросту никогда не встречался, поэтому и сочинял фантасмагории. Наставнику мой модерн откровенно не нравился: в стране передовиков и соцобязательств подражание Маркесу не имело перспективы. Петрович по-дружески советовал:

– Бросай выдумывать всякую чушь. Сочиняй о простых людях.

В то время ценился реализм. Да что там говорить – печатали только это. Сам Петрович уже выпустил несколько книг и считался мэтром.

Несмотря на любовь Сурова к выпивке, к нему тянулись не только алкоголики. Он запанибрата водился с начинающими авторами. А со мной почему-то особенно. Скорее всего, потому, что я вынырнул из другой социальной среды. Суров искренно хотел наставить меня на путь истинный и слепить из неудавшегося рок-н-ролльщика этакого крепкого середнячка-производственника.

Позже, в девяностые годы, рассказы про монтажников и шахтеров стали никому не нужны. Наступало время фэнтези, «воровских» романов и переводных детективов. Появились новые авторы – имя им легион.

Суров страшно переживал случившееся.

– Учился, учился писать десять лет, – говорил он мне с горечью, – и все коту под хвост!

Как и полагается рабочему человеку, он в который раз сменил профессию – заделался каменщиком, строил новым русским дома, клал печи и камины. Даже организовал небольшую фирму. Все вроде шло ничего, пока не случился конфуз. Петрович забабахал суперкамин какому-то важному перцу, но, кажется, тот не внял совету печника и сразу взялся топить – что-то там треснуло и поехало. Бандит обвинил во всем моего друга и «включил счетчик». Тогда все было просто. Петрович сменил квартиру, раздобыл пулемет Калашникова с двумя рожками, поставил под кровать и не спал ночами, ожидая «гостей».

Он сильно сдал. Хотя «гости» так и не пришли, что-то в Сурове окончательно надломилось.

В последний год своей жизни мэтр часто лежал на диване, попивая водку и размышляя о будущем, которое всех нас ожидает.

А потом ушел. Жалко его было до слез.

Но все это было потом.

Дом писателя

Тогда, в начале восьмидесятых, мы недолго заседали в Тосно – вскоре ЛИТО перебралось на знаменитую улицу Воинова. Наверху, в одной из многочисленных комнат Шереметевского особняка, бразды правления от Петровича принял еще один реалист – Евгений Васильевич Кутузов.

Прозаик Кутузов мрачно предупредил всю нашу подрастающую литературную поросль:

– Здесь вам не лавочка для гениев.

И оказался прав. Думаю, гении подобного попросту не вынесли бы. На собраниях ЛИТО не только новичков раскатывали подчистую – и старожилам доставалось по полной! Схема была чрезвычайно проста: участники читали свои вирши, а затем их критиковали товарищи. После такой дружеской критики некоторых можно было вперед ногами выносить. Слабонервные не задерживались. Здесь и генералы могли рыдать как дети. Правда, вторая часть марлезонского балета проходила на ура: портвейн и водка рекой лились.

В ресторан нас пускали как своих. Туда – пообедать да и пропустить рюмку-другую – часто забегали жизнерадостные кагэбисты из Большого дома, благо до Литейного было рукой подать. Подвыпившие советские писатели их поддевали, приставая со всякой антисоветчиной – так, по-дружески. Те только отмахивались. И пили с диссидентами чуть ли не на брудершафт. В ресторане Дома писателя нельзя было не пить. Это там, наверху, во всяческих группировках и объединениях все друг друга ненавидели, а как спускались – начиналось неформальное общение.

После «общений» кто-то оставался спать под столом, кто-то ночевал в незнакомых парадных. Счастливчиков увозили с собой бдительные жены и любовницы.

ЛИТО

С такой жизнью я долго не мог расстаться. Славные времена! Кутузов, заранее пропустив рюмашку-другую, широким жестом приглашал новоявленных литераторов в комнату. Все хотели сочинять. Все хотели печататься. С одной стороны от нашего неподкупного руководителя восседал диссидентствующий дворник, с другой – замдиректора крутого завода, коммунист со стажем и все такое прочее. Толклись рабочие, студенты, профессора. Трезвенники и отъявленные алкаши. Были свои сумасшедшие. Один графоман-любитель писал «на вес». Та к и объявлял, когда появлялся: «Поздравьте. Есть на гора еще один килограмм…»