Эмма Клайн - Девочки

• Название: Девочки
• Автор: Эмма Клайн
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-86471-774-5

Северная Калифорния, бурные 1960-е подходят к завершению. В начале лета одинокая, погруженная в себя 14-летняя Эви Бойд видит в парке компанию девочек. Они разительно отличаются от всех, кого Эви знает. Раскованные манеры, небрежная одежда, свобода в каждом движении, в каждом взгляде и аура отдельности от остального мира. Эви зачарована ими. А вскоре она сама станет одной из этих девочек, вольется в коммуну, где нет места правилам, где жизнь совершенно не похожа на привычную обыденность, где мир вращается вокруг харизматичного лидера. Увлеченная новой жизнью, одержимая тягой к новой подруге, Эви все ближе и ближе подходит к бездне, к той точке, что поменяет жизнь и смерть местами. “Девочки” – дебютный роман Эммы Клайн, ставший большим литературным событием. За сюжетом угадывается канва истории Чарлза Мэнсона и его коммуны-секты, состоявшей по большей части из юных девушек. Пронизанный атмосферой шестидесятых роман Эммы Клайн – о тайных желаниях, о глубинных комплексах, спрятанных даже от самого себя, о беззащитности и уязвимости юности, о недостатке любви, о том, как далеко могут зайти девочки в поисках этой любви и тепла.

---

Девочки прошли мимо гриля, нырнули в проулок за рестораном. Ловко, легко. Я все смотрела. Старшая подняла крышку мусорного бака. Рыжая нагнулась, и брюнетка, упершись коленом в край бака, залезла внутрь. Она что-то там искала, хотя что именно – я даже представить не могла. Я встала, чтобы выбросить салфетку, но остановилась возле урны и принялась смотреть, что будет дальше. Брюнетка вытаскивала что-то из бака, передавала подругам: пакет с хлебом в нетронутой упаковке, кочан худосочной капусты, который они, понюхав, зашвырнули обратно. Было видно, что они не впервые проделывают эту операцию, – неужели они это и вправду потом съедят? Когда брюнетка наконец, перевалившись через край, вылезла из бака, в руках у нее что-то было. Странной формы, цвета как моя кожа, поэтому я подобралась поближе.

Я увидела, что это завернутая в блестящую пленку сырая курица. Тут я, наверное, совсем уж откровенно на них вытаращилась, потому что черноволосая девочка повернулась и поглядела мне прямо в глаза. Она улыбнулась, и в животе у меня все словно оборвалось. Между нами будто что-то промелькнуло, легонько дрогнул воздух. Она встретила мой взгляд открыто, без смущения. Хлопнула дверь ресторана, и девочка, дернувшись, обернулась. На улицу с криками выскочил какой-то здоровяк. Стал гнать их как собак. Девочки похватали курицу, пакет с хлебом и бросились наутек. Мужчина остановился, с минуту глядел им вслед. Вытирая ручищи о передник, пыхтя и раздувая грудь.

К тому времени девочки уже были за квартал отсюда, их волосы взвивались знаменами, черный школьный автобус, покачиваясь, притормозил рядом с ними, и вся троица скрылась внутри.

Один только их вид; омерзительная курица, похожая на эмбрион; одинокая вишенка соска. Все это было таким вызывающим, и, может, поэтому девочки всё не шли у меня из головы. Я никак не могла понять, что к чему. Зачем им искать еду в мусорном баке. Кто был за рулем автобуса, что это за люди решили выкрасить его в такой цвет. Я видела, что эти девочки дорожат друг другом, что они заключили семейный союз, что они точно знали: они все вместе. Долгий вечер впереди – мать ушла куда-то с Сэл – внезапно показался мне невыносимым.

Тогда я впервые увидела Сюзанну – черные волосы даже издалека выделяли ее из толпы, она улыбалась мне откровенно, оценивающе. Я сама не понимала, отчего у меня так защемило в груди, когда я ее увидела. Она казалась такой же странной и дикой, как те цветы, что расцветают раз в пять лет мясистым взрывом, ворсистой, колючей пышностью, которая почти похожа на красоту. Но что же она увидела, когда посмотрела на меня?

В ресторане я зашла в туалет. Не раскисай – нацарапал кто-то фломастером на стене. Тэсс Пайл сосет хуй! Сопутствующие иллюстрации были вымараны. Столько глупых и непонятных зарубок, оставленных людьми, которым пришлось здесь задержаться, сделать крюк, чтобы проделать неизбежную процедуру. Которым хотелось хоть как-то выразить свой протест. Вот самое печальное: Черт – нацарапано карандашом.

Пока я мыла руки и вытирала их жесткой салфеткой, я все рассматривала себя в висевшем над раковиной зеркале. Пыталась хотя бы секунду взглянуть на себя глазами той черноволосой девочки или хотя бы мальчишки в ковбойской шляпе, всматривалась в свои черты в поисках пульсации под кожей. Лицо у меня заметно исказилось от усилий, и мне стало стыдно. Понятно, почему мальчишка презрительно отвернулся, заметил, наверное, как я изнываю. Прочел на моем лице неприкрытый голод, как в пустой тарелке у сироты. Вот чем я отличалась от черноволосой девочки – ее лицо не лезло к другим с вопросами.

Я не хотела этого о себе знать. Я поплескала в лицо водой, холодной, как меня Конни однажды научила. “От холодной воды поры сужаются”. Может, и правда, кстати, кожу на лице как будто стянуло, вода потекла по лицу, по шее. Как отчаянно мы с Конни верили, что стоит нам только следовать всем этим ритуалам – умываться холодной водой, расчесывать щетками из свиной щетины волосы перед сном до тех пор, пока они, наэлектризовавшись, не встанут дыбом, – всё как-то само собой решится и перед нами распахнутся двери в новую жизнь.

2.

Дзынь! Игровой автомат у Конни в гараже издавал мультяшные звуки, розовый отсвет с экрана лился на лицо Питера. Ему было восемнадцать, старшему брату Конни, кожа у него на руках была пшеничного цвета. Рядом переминался с ноги на ногу его друг Генри. Конни решила, что она сохнет по Генри, поэтому каждую пятницу мы ерзали на скамье для жима штанги, а рядом, будто призовой пони, стоял оранжевый мотоцикл Генри. Мы смотрели, как парни играют в однорукого бандита, попивая какое-то безымянное пиво, которое отец Конни держал тут же, в холодильнике. Потом они стреляли по пустым бутылкам из воздушки, победно ухая под треск стекла.

Зная, что вечером увижу Питера, я надела вышитую рубашку, унавозила волосы лаком. Потыкала в прыщ на подбородке бежевой замазкой от Мерль Норман, однако она сползла к краям, так что прыщ засиял еще больше. Но волосы лежали нормально, и выглядела я неплохо, ну или думала, что неплохо выгляжу, поэтому я заправила поглубже рубашку, чтобы в вырезе виднелась моя небольшая грудь, искусственно подпертая лифчиком. Ощущение собственной оголенности вызвало у меня нервную радость, заставило распрямиться, держать голову на манер яйца в чашечке. Подражать той черноволосой девочке из парка, легкому выражению ее лица. Увидев меня, Конни сузила глаза, задергала уголком рта, но смолчала.

По правде сказать, Питер впервые заговорил со мной всего две недели назад. Я ждала Конни внизу. Ее комната была гораздо меньше моей, дом – невзрачнее, но мы почти все время проводили тут. Дом был отделан в морском стиле – ее отец хотел, чтобы в обстановке угадывалась женская рука, но не угадал с выбором. Мне было жаль отца Конни – из-за того, что по ночам он работал на молокозаводе, из-за того, как нервно стискивал и разжимал подагрические руки. Мать Конни жила где-то в Нью-Мехико, рядом с горячими источниками, у нее были близнецы и другая жизнь, о которой никогда не говорили. Однажды она прислала Конни на Рождество коробочку расколовшихся румян и свитер с жаккардовым узором, оказавшийся таким маленьким, что ни я, ни она не смогли даже голову в ворот просунуть.

– Цвета красивые, – оптимистично сказала я. Конни только плечами пожала:

– Она сука.

В дом ввалился Питер, швырнул книгу на стол. Кивнул мне – незлобно, как обычно, и принялся делать себе сэндвич, вытащил ломти белого хлеба, кислотнояркую банку горчицы.

– А где принцесса? – спросил он.

Губы у него были в кричаще-розовых трещинках.

Слегка перемазанные, фантазировала я, смолой каннабиса.

– За кофтой пошла.

– А-а. – Он схлопнул два куска хлеба, откусил кусок. Жуя, разглядывал меня. – А ты, Бойд, ничего так выглядишь в последнее время, – сказал он и громко сглотнул.

Я так растерялась от этого заявления, что мне на миг даже показалось, будто я все это выдумала. Должна ли я что-то сказать в ответ? Его слова я уже заучила наизусть.

Открылась входная дверь, он обернулся. Размытая тень за дверью-сеткой, девушка в джинсовой куртке. Памела, его подружка. Они встречались накрепко, буквально перетекали друг в друга: одинаково одевались, без слов передавали газеты, когда сидели рядышком на диване или смотрели “Агентов А. Н. К. Л.”. Сдували друг с друга пушинки как с самих себя. Я видела Памелу в школе, когда проезжала на велосипеде мимо желто-бурого здания, где учились старшеклассники. Прямоугольники суховатой травы, низкие широкие ступеньки, на которых вечно сидели старшие девчонки в маечках “лапшой”, сцепившись мизинчиками, пряча в ладонях пачки “Кента”. Над ними витал душок смерти – их мальчики были в душных джунглях. Они казались совсем взрослыми, даже пепел с сигарет стряхивали по-взрослому – лениво дергая рукой.

– Привет, Эви, – сказала Памела.

Некоторым девчонкам легко быть милыми. Помнить, как тебя зовут. Памела была красивой, что правда, то правда, и меня подспудно тянуло к ней, как всех нас тянет к красоте. Рукава джинсовки у нее были поддернуты до локтей, глаза затуманены жирными стрелками. Загорелые голые ноги. У меня ноги были все в крапинку от комариных укусов, которые я еще и расчесала до крови, на ляжках дыбились светлые волоски.

– Крошка, – сказал Питер с набитым ртом и прошлепал к ней, обнял, зарылся лицом в шею.

Памела взвизгнула и оттолкнула его. Когда она смеялась, был виден ее кривой резец.

– Фу, смотреть тошно, – прошептала вошедшая Конни.

Но я молчала, пытаясь вообразить, каково это – когда кто-то знает тебя так, что вы становитесь все равно что одним человеком.

Потом мы сидели наверху, у Конни, и курили травку, которую она стащила у Питера. Щель под дверью заткнули полотенцем, свернув его в толстый валик. Конни то и дело приходилось заново защипывать бумагу пальцами, мы с ней дымили в торжественной, парниковой тишине. Из окна была видна машина Питера, припаркованная так криво, словно он выскочил из нее в большой спешке. Не то чтобы я раньше не замечала Питера, но тогда мне мог понравиться любой его ровесник, тогда мальчики привлекали внимание одним своим существованием. Но внезапно мои чувства усилились, обострились, стали такими же гротескными и неотвратимыми, как это часто бывает во сне. Я прожорливо хваталась за любую связанную с ним банальность: футболки, которые он менял по кругу; пятнышко нежной кожи на шее, прятавшееся за воротником. Закольцованное мычание Paul Revere and the Raiders, доносившееся из его комнаты; то, как иногда он бродил по дому с гордым, откровенно загадочным видом, – и я догадывалась, что он наелся кислоты. Как с преувеличенной аккуратностью лил и лил воду в стакан.