Мэри Дирборн - Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

• Название: Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография
• Автор: Мэри Дирборн
• Жанр: Публицистика
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-699-96528-1

Доверьтесь этой книге и узнайте все о великом писателе современности Эрнесте Хемингуэе. Подробная история его жизни от рождения до смерти, подкрепленная многочисленными свидетельствами, некоторые из которых мир увидит впервые ‒ личная переписка с близкими и друзьями, воспоминания современников, официальные документы и художественные произведения.

Жизнь великого писателя полна неожиданных поворотов и не всегда они были радужные. Мэри Дирборн смотрит на хемингуэевский миф трезвым и по-женски любопытным взглядом, скрупулезно отделяет правду от вымысла, чтобы понять трагедию Хемингуэя, поскольку гибель писателя стала огромной утратой для американской ‒ и мировой ‒ культуры.

---

Эрнесту пришлось выкрадывать время для «Трапеции», дискуссионного клуба (клуба молодых предпринимателей) и ученического театра у спорта, который обычно становится главным видом деятельности, после учебы, у молодых людей. Эрнест никогда особенно не любил и не был хорош в командных видах спорта. Поскольку к пятнадцати годам он подскочил до пяти футов десяти дюймов, был ширококостным, он стал играть в футбол, хотя и не вошел в школьную команду, пока не стал старше, да и потом не блистал. (Может быть, потому, что в будущем многие его читатели и поклонники думали, что у него была блестящая карьера в футболе, Эрнест время от времени не мог удержаться от выдумываний и как-то раз рассказывал, что чрезвычайно хорошо играл при Бобе Заппке, который на самом деле был тренером в Оак-Парке – впрочем, до того, как Эрнест пришел в футбол, – и затем продолжил свою легендарную карьеру в Иллинойсском университете.) В последний год учебы он входил в школьную команду по плаванию и был старшим по легкоатлетической команде. Он разрывался между учебой в школе и спортом, или скорее ему казалось, что разрывается, и позже сказал, что Маргарет Диксон и Фанни Биггс «были ужасно милы со мной, потому что мне приходилось стараться и заниматься спортом, и учиться писать по-английски». (Он сохранит этот двойной приоритет и в будущем, погрузившись и в литературный мир, и в мир спорта во взрослой жизни.)

Неудивительно, Эрнест посчитал, что проще всего попробовать силы в спортивных обозрениях для «Трапеции». Почти с самого начала он стал писать на манер Ринга Ларднера, с работой которого Эрнест познакомился по спортивной колонке Ларднера в «Чикаго трибьюн» или по сборнику 1916 года «Ты знаешь меня, Ал», опубликованному по частям в «Сатердей ивнинг пост». Сборник представлял собой вымышленные письма ленивого и недалекого бейсболиста чикагских «Уайт сокс» Джека Кифа своему другу из родного города, Алу. Ларднер использовал богатый сублитературный жаргон, в котором числа глаголов и согласованность глаголов и существительных путались. Весной 1916-го и осенью 1917 года Хемингуэй опубликовал в «Трапеции» несколько рассказов. Анонсы представляли его «нашим Рингом Ларднером». Впрочем, весьма немногие из этих рассказов имитировали стиль Ларднера; скорее, упоминание имени Ларднера давало Эрнесту право на юмор: «Хемингуэй, по сообщениям, выздоравливает, но Доктор смущен, его ум безвозвратно утрачен». Эта же статья, как и несколько других, поворачивает дело так, будто он был героем спорта, что на самом деле не соответствовало истине: «Сверхбыстрый Хемингуэй забивает третий гол за Оак-Парк, пересекая трамвайные пути на Чикаго-авеню и переходя на Гарлем и Лейк». Только к весне, в выпускной год, Эрнест усвоил эпистолярную манеру Ларднера и стал имитировать, довольно умело, его жаргон. «Дорогой Пашли, – начиналась статья. – Ну, Паш, рас уш ты попросил меня написать рассказ о соревнованиях по плаванию, я напишу, потому что, если не написать, ты уволишь меня из газет».

Этот юмор нельзя назвать бессмертным. Скорее, статьи для газеты, и в особенности юмористические рассказы для газеты, не только дали Эрнесту ценный журналистский опыт, но и научили писать легко и с удовольствием. Для мальчика того времени – который должен был уделять не меньше времени и спорту – занятия английским языком и сочинение рассказов, особенно в качестве любимчика учителя, казались несколько сомнительным времяпрепровождением. И литературное творчество давалось ему нелегко: в выпускном классе Эрнест взялся за пьесу «Не хуже насморка», которую так и не смог закончить к своему удовлетворению. Но писать о спорте было легко, и спортивные статьи завоевали ему популярность среди одноклассников, особенно среди мальчиков.

В старших классах школы много своего времени и энергии Эрнест отдавал поискам юмористического – устраивал розыгрыши и создавал сатирический язык, привлекая товарищей к затейливым выдумкам. Он давал прозвища всем, кого знал, – и будет делать это всю жизнь. Он придумывал прозвища членам семьи и настаивал, чтобы брата и сестер так и звали: Марселину называл Бивень или Мазвин, Урсулу, свою любимую сестру в детстве, Уралегс, Маделайн – Солнышко или Санни, Кэрол – Фарш или Бифи, а младшего брата, который родился в 1915 году, Лестера – Прищепкой, Папироской и потом Бароном. (Марселина дала Лестеру прозвище Отребье, что, как считал даже Эрнест, было слишком.) Эрнест распространил эту практику и на друзей. Спекулируя на модном антисемитизме, несомненно общем предрассудке Оак-Парка на рубеже веков, Эрнест со своими друзьями Рэем Олсеном и Ллойдом Голдером придумал изощренное сравнение их троицы с ростовщиками. Они нарисовали три круга желтым мелком на своих шкафчиках и объявили их «Ростовщической точкой». Эрнест назвал себя Хемингштайном, Олсена – Коэном, а Голдера – Голдбергом. Он несколько лет называл себя Хемингштайном и часто сокращал прозвище до Штайна, которое любил за каламбурный намек на пиво [англ. Stein – пивная глиняная кружка. – Прим. пер.]. (В конце писем он часто рисовал наполненную до краев кружку.) Еще Эрнест называл себя Веммеджем, а также Скотиной. Посвящая столько внимания прозвищам членов семьи и друзей (происхождение таких имен, как Папироска, было довольно сложным), Эрнест, безусловно, пытался познавать свою вселенную и таким образом управлять ею.

Друзья Хемингуэя в Оак-Парке, среди которых были Моррис Масселмен (Масси), Гарольд Сампсон (Самп) и Джордж Мэдилл (Рассол), вслед за ним развивали собственный сложный жаргон, которым они неизменно пользовались, чаще в письмах, чем в разговорах, когда им было уже далеко за двадцать. Отчасти этот жаргон позаимствовал свои особенности от Марка Твена, немного от Ларднера, частью – из куртуазного языка и во многом был похож на раннего Эзру Паунда, хотя Эрнест познакомился с поэтом только в 1922 году. В ранние годы он обильно приправляет свои сочинения современным сленгом. Изобретательная орфография и плохие каламбуры порождают «ситьюасью» и «Пальма Матрас» (вместо альма-матер). Письма – «нудиловка» или «эпистолы», Оак-Парк – «Оакус-Паркус», а море – соленуха. В письмах к Марселине он предлагает «поторопиться в спагеттерию» или «allez к Ши» и спрашивает: «Почему моя слышит это от тебя, а?», а также «Сразила ли тебя уже любов юноши?» Деньги – почти всегда «семечки», но иногда «шекели» или «деньга». Кто-то «закладывается», а смерть – это «закладная». Эрнест объявит «о неплохих дополнениях к языку» уже в 1919 году, когда вернется с войны: две королевы в карточных играх получили «погоняло» «двойной дуэт сисек», а короли – «пара монархов».

Опять же, ничего ужасного и необычного в этом не было, не считая энергии Эрнеста, вложенной в разработку жаргона: он пользовался им примерно с 1916 по 1923 год, когда уже всерьез занимался художественной литературой и работал над краткими, простыми и ясными предложениями – стиль, который станет благодаря ему знаменитым. Он легко овладевал этим малопонятным жаргоном, который делал его мир, по крайней мере с виду, замкнутым, защищенным. Эрнест, его брат и сестры, а также его друзья понимали друг друга. И судя по подростковым письмам к родителям, щедро пересыпанным прозвищами, он рассчитывал, что и они подчинятся его правилам. Этот жаргон будет принят и с женщиной, на которой Эрнест женится, с Хэдли (Хэш), и она тоже неизбежно начнет разговаривать на нем. Важно отметить, что Эрнест никогда не пользовался жаргоном в творчестве, не считая статей для «Трапеции» в школе; детская игра научила его искусному пониманию жаргона, что показывают рассказ «Мой старик» и диалоги в «Убийцах» и «Пятидесяти тысячах». В этом стиле уже было семя телеграфной, грамматически неправильной и эксцентричной манеры речи, которую он разрабатывал в поздние годы, о чем свидетельствовала невероятная биографию Лилиан Росс в «Нью-Йоркере» в 1950 году. В эти же юные годы художественный стиль, одновременно неестественный и очень свободный, сыграл роль своего рода колеи, по которой литературное творчество всего через несколько лет войдет в его жизнь и полностью захватит ее. После школы важная переписка Хемингуэя, всегда довольно оживленная для мальчика, который редко расставался с семьей и друзьями, станет еще обширнее. Сатирическая манера письма и обильная ирония были естественны для подростка; они развивали писательское умение записывать слова на бумагу без запинки и замешательства. Его первые шаги в творчестве были как встреча с закадычным другом, и Эрнест естественным образом влился в эту дружбу с помощью языка сатиры.

В глазах родителей Эрнест довольно-таки преуспевал – за одним существенным исключением, как указал недавно исследователь творчества Хемингуэя Моррис Баск. В один летний день 1916 года в «Уиндмире» Эрнест дал матери понять, чего ей следует ждать в следующие несколько лет. Он сидел за кухонным столом со своим другом Гарольдом Сэмпсоном, когда Грейс поставила перед ними обед. Эрнест вопросил: «Это все, что у нас есть? Проклятые помои». Грейс попросила его выйти из-за стола и не возвращаться, пока он не принесет извинений. Как большинство Хемингуэев, Эрнест был очень обидчив. Сочтя, что с ним поступили несправедливо, он позвал Гарольда и ушел из дома на несколько дней, и жил в это время у Дилуортов в Хортон-Бэе. Обидчивость – слишком мягкое слово для той черты в Эрнесте, которую обнаружил этот случай. Его мать и отец обычно поступали точно таким же образом, когда слышали критику в свой адрес или были неправильно поняты, как и многие в их семье. Это был лишь один случай из жизни (среди очень и очень многих), когда Эрнест будет испытывать огромную обиду из-за пренебрежения или обвинений, выходить из себя и продолжать обижаться независимо от того, чем кончится дело. Этот конкретный эпизод – более жесткая стычка с матерью и изгнание последуют в 1920 году – Хемингуэй запомнит на всю оставшуюся жизнь. Он будет даже несколько раз рассказывать, что сбежал из дома подростком и больше так и не вернулся.