Анна Гавальда - Просто люди: Билли. Ян. Матильда

• Название: Просто люди: Билли. Ян. Матильда
• Автор: Анна Гавальда
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-105516-5

Три имени: Билли (росла в нищей и пьющей семье и думает, что должна вести себя в соответствии с ожиданиями окружающих), Ян (несчастным себя не считает, но порой ему хочется утопиться в Сене), Матильда (говорит, что счастлива, но прибегает к алкоголю всякий раз, чтобы об этом вспомнить). Три человека, которые должны либо смириться с вечным прозябанием – не хуже, чем у многих, – либо решительно изменить свою жизнь.

Три авантюры, успех которых не гарантирован. Но разве не от омертвляющих гарантий и дышащего скукой спокойствия хотят сбежать герои историй, вошедших в эту книгу? А толчком к бегству может послужить любой пустяк, любая встреча, любое на первый взгляд ничего не значащее слово.

---

Не согласившись с выпавшим нам по жребию, мы сыграли всю пятую сцену второго акта, то есть намного-много больше того, что нам было задано.

Сколько раз может любить порядочный человек?

Если бы священник вашего прихода дунул на вас и сказал мне, что вы будете любить меня всю жизнь, должно ль мне было бы верить ему?

Выше голову, Пердикан! Что это за человек, который ни во что не верит?

Вы делаете свое дело, как и положено молодому человеку, и улыбаетесь, когда вам говорят об опечаленных женщинах…

Значит, ваша любовь – разменная монета, если она может вот так вот переходить из рук в руки до самой смерти?

Нет, это даже не монета; ведь самый маленький золотой имеет бóльшую ценность: через какие бы руки он ни прошел, он сохраняет свою чеканку.

Вот. Это были мои слова. То, что запомнилось.

Эти обрывки мучительных сомнений, все то немногое, что осталось во мне от Камиллы, я расскажу этой ночью тебе, звездочка моя, для тебя…

Сколько раз может любить порядочный человек?

Выше голову, Пердикан!

Значит, ваша любовь – разменная монета?

Красиво, не правда ли?

И сегодня – потому что я повзрослела, потому что всю жизнь влюблялась навсегда, и бросала навсегда, и столько слез пролила, и столько настрадалась, и столько страданий доставила, и начинала все сначала, и столько раз еще начну, – так вот, сегодня я лучше ее понимаю, эту малышку…

В ту пору я была настолько настроена против всех, что она показалась мне страшной занудой, но теперь-то я точно знаю, кто она такая: она сирота.

Такая же, как и я, сирота, которая так же, как я, умирала от любви…

Да, сегодня я сыграла бы ее с большей нежностью…

Что же до Франка, то в тот апрельский четверг уж и не помню какого года на втором часу занятий в аудитории 204 корпуса С колледжа имени Жака Превера его выступление буквально «взорвало» зал.

Старший пожарный, мсье Гудок, взрыв подтверждает.

Франк крутился, подпрыгивал, подтрунивал надо мной, расхаживал вокруг да около, уселся на учительский стол, словно на край колодца, приподнял стул и резко поставил его на место, прислонился к доске, поиграл с мелком, обратился к моей тени, что пряталась между шкафом со словарями и запасным выходом, кинулся к подхалимам на первых партах, заговорил с ними, словно бы призывая в свидетели, он…

Он был и бабником, и мальчишкой, и мелким провинциальным дворянчиком, от которого все еще веяло парфюмом парижских кокоток, и простофилей, и придурком, и взрослым юношей, высокомерным и деликатным.

Влюбленный… Гордый… Лживый… Самоуверенный… И, возможно, раненный в самое сердце…

Да… Раненный смертельно…

Сегодня, когда я сильно повзрослела и все прочее, я стала об этом задумываться…

Наверно, как и Франк, Пердикан сильно страдал, просто не показывал вида…

Короче говоря, в тот момент, когда я должна была бы беспокоиться о своем «Малабаре» больше, нежели о своей девственности, то есть в тот момент, когда слова, столь пугавшие Франка накануне, бурным потоком выплеснулись из его сердца, с которого он наконец снял все ограничители (у нас так говорили про мопеды… типа если хочешь ехать на 4 км/ч быстрее, да еще и с грохотом, от которого лопаются барабанные перепонки, то снимаешь ограничители), я слушала его с куда большим вниманием, чем в свое время слушала бы его Камилла, потому что мне было известно, чего ему стоило их произнести; да, так вот, когда он бросил мне (прошу прощения за неточный пересказ, долгое время я помнила его слова наизусть, но пару-тройку мелочей наверняка дорогой растеряла), глядя мне прямо в глаза и уже взявшись за ручку двери:

– Прощай, Камилла. Возвращайся в свой монастырь. И когда тебе снова станут рассказывать эти гнусности, которые отравили тебя, отвечай то, что я тебе скажу: все мужчины – обманщики, непостоянны, лживы, болтливы, лицемерны, заносчивы или трусливы, достойны презрения и сладострастны; все женщины – коварны, тщеславны, лукавы, любопытны и порочны; весь мир – бездонная клоака, где безобразнейшие гады карабкаются, извиваясь, на горы грязи; но есть в этом мире нечто священное и высокое, это союз двух таких существ, столь несовершенных и ужасных… В любви часто бываешь обманут, часто бываешь уязвлен и несчастен, но ты любишь. И, стоя на краю могилы, ты сможешь обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: я часто страдал, я не раз ошибался, но я любил. И это жил я, а не искусственное существо, созданное моей гордыней и моей скукой.

Эй…

Ведь даже ты заслушалась, да?

Так что, сама понимаешь… слово «гады», он настолько ловко его ввернул…

Никто не засмеялся, ни один человек.

И ни один человек не захлопал. Никто.

И знаешь почему?

Нет? Конечно, знаешь. Догадываешься, ведь так?

Ну же, давай…

Да они ничего не сказали, потому что он все же надрал им задницы, этим маленьким пидорам!

Ха-ха-ха!

Прости, звездочка моя, прости… Мне стыдно… Просто хотелось услышать собственный смех в ночи… чтобы приободриться и поприветствовать сов…

Прости.

Продолжаю.

Никто не хлопал, потому что все эти кретины были настолько в шоке, что их мозг не справлялся и тщетно искал кнопку «руки» на пульте управления.

Хуже всех выглядела училка. Она была в полном ауте…

Нет, честно, это все длилось долго-долго… один… два… три… мы могли бы даже отсчитывать секунды, как арбитр в боксе. Мы с Франком замерли в замешательстве, не решаясь ни выйти из класса, чтобы переодеться, ни сесть на место в костюмах, когда где-то в глубине раздался первый хлопок, за которым последовал взрыв аплодисментов.

Хлопали все как один. Неистово. Как с цепи сорвались.

Казалось, у нас перед носом разорвалась огромная бомба.

И… Ох…

До чего ж это было прекрасно…

Но для меня лучший момент наступил чуть позже: когда прозвенел звонок и все свалили на перемену, училка подошла к нам, пока мы складывали свои костюмы, и спросила, не хотим ли мы повторить свое выступление перед другими классами. И даже перед учителями с директором и всеми прочими.

Я молчала.

В школе я всегда молчала – я расслаблялась.

Я молчала, хотя была против. Не потому, что боялась, а потому, что знала по опыту – не надо от жизни требовать слишком многого. Все произошедшее и так стало для нас подарком. Ну и все. Мы его получили, развернули, и баста. И оставьте нас в покое. Таким подарком мне не хотелось рисковать – не дай бог, испортят или украдут. В моей жизни так редко случалось что-либо прекрасное, и мне настолько нравилось то, что произошло, что мне ни с кем не хотелось этим делиться.

Мадам Гийе смотрела на нас заискивающе, как кот из «Шрека»[31], но мне это не льстило, наоборот, стало как-то вдруг грустно. Получается, она такая же, как и все остальные… Она ничего не знала. Ничего не видела. Ничего не понимала. И даже не представляла себе… какой путь нам с ним пришлось пройти, чтобы заткнуть им всем рты и победить вчистую…

А теперь? Что это она там себе возомнила? Решила, что мы дрессированные собачки? Вот уж нет, моя дорогая… Вот уж нет… Чтоб оказаться сейчас на этом месте, я столько времени провела в своем склепе, а он – в полной изоляции. И сегодня мы вам доказали: мы абсолютно свободны, несмотря ни на что, ну и прекрасно, дело сделано, привет вам на вашей же территории, но не рассчитывайте на нас, мы не нуждаемся в ваших подачках. Потому что для нас все это было не простым выступлением, знаете ли…

Для нас речь шла не о спектакле и не о театральных персонажах. Для нас это были Камилла и Пердикан, детки богатеньких родителей, пусть слишком болтливые и суперэгоистичные, но именно они подали нам руку, когда мы были в дерьме, и вывели нас сюда под ваши аплодисменты, так что шли бы вы со всей вашей жаждой зрелищ куда подальше. Мы не играем и никогда больше не станем играть по той простой причине, что для нас все это было вовсе не игрой.

А если вы до сих пор этого не поняли, значит, вам этого никогда не понять, так что… без обид…

– Вы не хотите? – повторила она расстроенно.

Франк посмотрел на меня, я едва заметно мотнула головой. Только он мог увидеть мой жест. Скорее даже знак. Легкое содрогание. Понятное только настоящим индейцам.

Он тут же обернулся к ней и сказал абсолютно непринужденно, типа это наш с ним окончательный ответ:

– Нет, спасибо. Билли не хочет, я уважаю ее мнение.

Меня будто током ударило от его слов.

На всю жизнь след остался, и я никогда не стану его скрывать.

Я слишком этим горжусь…

Потому что вся его любезность, все его терпение, вся любезность Клодин, ее просроченный гренадин 1984 года, ее печенье с шоколадной крошкой, ее апельсиновый лимонад и теплые прикосновения ее рук, когда она подгоняла мне платье, тишина после нашего выступления, неистовые аплодисменты, училка, замечавшая меня раньше только с тем, чтобы унизить или влепить кол, а теперь заискивающая передо мной, желая покрасоваться перед директором, все это было, конечно, приятно, чего уж там говорить, но в сравнении с тем, что он только что произнес, – это была полная чушь…