Хосе Сомоза - Дама номер 13

• Название: Дама номер 13
• Автор: Хосе Сомоза
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-389-14358-6

Слова, слова, слова… Невесомые обозначения предметов, чувств, явлений; слова обыденные, бедные, возвышенные, лукавые, сплетающиеся в строки и строфы, оценивающие и соблазняющие… Они обладают невероятной силой воздействия и могут оказаться опасными, даже убийственными.

Замечательный испанский писатель Хосе Карлос Сомоза, лауреат множества литературных премий, в увлекательном романе, мрачном и вдохновенном одновременно, предлагает погрузиться в стихию поэзии, которой управляют владычицы слов и снов – загадочные дамы. Роли двенадцати из них определены, но существует и таинственная тринадцатая…

Может быть, именно она виновна во множестве странных и страшных явлений, свидетелями и невольными участниками которых становятся преподаватель литературы Саломон Рульфо и Ракель, девушка по вызову?

Впервые на русском языке!

---

сусана. здесь

– Потому что, видишь ли… Жизнь опять и опять возвращается в мой дом, – прибавил он, усмехаясь.

Сусана. Здесь.

Глядит на него.

– Ну вы что, не собираетесь поздороваться?.. Смотри-ка, какое выражение появилось на ее лице, когда она тебя увидела, Саломон. Таким ее лицо не бывает ни в чьем присутствии, клянусь тебе… Ха-ха-ха!

На обед была подана овощная запеканка и телячьи отбивные – тоненькие, как следует прожаренные, как любил Сесар, в сопровождении сыра рокфор, следом – фрукты с сыром грюйер. Все из одного кейтеринга[19], объяснили ему, они теперь так питаются, с некоторых пор заказывая все в кейтеринге, никто из них не испытывает желания готовить, но Рульфо с трудом верил, что это стало ежедневной рутиной, поскольку заметил, что оба уткнулись в тарелки с необычным энтузиазмом. Трапеза сопровождалась французским вином, название которого ни о чем ему не говорило, хотя они в один голос уверяли, что откупорили эту бутылку специально для него. Ее палец был перевязан бинтом – домашняя травма, по ее словам (он же сразу подумал, не сохранилась ли у нее привычка грызть ногти): эта повязка коснулась его костяшек, когда они чокались. Обед был съеден быстро и почти в полной тишине, и Рульфо решил, что дождется десерта, чтобы задать тот вопрос, с которым пришел. Затем Сусана принесла клубнику и уселась на средину ковра, а Сесар занял свой любимый диван; Рульфо сделал выбор в пользу пола, хорошо зная, что хозяин дома получит удовольствие, видя обоих у своих ног. Виолончель Макса Регера вырвалась из колонок, по несколько кубиков пахнущего медом коньяка «Курвуазье» было разлито по рюмкам; правда, Сусана предпочла ликер «Драмбуи». Поданная на десерт клубника оставляла на ее губах сургучные печати.

Она изменилась, теперь и Рульфо мог в этом убедиться. Да, она изменилась. Покрасила волосы в более светлый оттенок, и легкие морщинки заключили в круглые скобки ее улыбку. Она все еще была, без сомнений, очень привлекательна в этих фирменных джинсах в обтяжку и свитере с высоким воротом, на который спадала буйная шевелюра соломенного цвета, но для Рульфо она уже принадлежала прошлому, и он очень хотел бы, чтобы это его чувство оказалось взаимным.

В начале беседа крутилась вокруг нового и неожиданного проекта Сусаны – продюсирование театральных постановок.

«Продюсирование театральных постановок, бог мой!»

– Я не то чтобы собралась совсем оставить актерскую карьеру, но Сесар подал идею, и он прав… Нужно учитывать длительную перспективу. Не поверишь, но, если вникнуть, создать собственную компанию не так уж и сложно.

«Она и я, в машине, оба в хлам пьяные, во время той нашей вылазки… Она разделась и натянула на запястья мои браслеты, которые я обычно носил, когда был за рулем…»

– Проблема небольших трупп в том, что они почти никогда не получают субсидий, а теперь и того меньше.

– Культура всегда отвращает правительства, Сусана.

– Конечно, что ты еще можешь сказать?

– Вот перед тобой наш друг Саломон. Дипломированный преподаватель, который не может найти работу.

– Невероятно! – Она надкусила еще одну ягоду.

«Мы намеревались опрокинуть все нормы. Собирались создать секту. „Клуб адского пламени“ в Мадриде, сказала ты однажды…»

Сесар удалился. «Миг досуга», – объяснил он, но его хватило, чтобы молчание опутало обоих оставшихся в комнате. Сусана постукивала по носику забинтованным пальцем, одновременно поднося к губам сигарету.

Слова она выпустила изо рта вместе с дымом:

– Учитывая то, сколько времени мы не виделись, ты не слишком-то разговорчив, Саломон.

– Меня сбила с толку твоя новая роль бизнес-леди.

Он увидел, что она приняла удар с загадочной улыбкой, как будто говоря: «Я знаю, что ты знаешь, и ты знаешь, что я знаю». И он отметил еще одну деталь в ее лице, которая тоже подверглась изменению: ямочка на подбородке углубилась. Пока он ее рассматривал, грозовая туча с жаркими образами тела Ракель в свете вспышек молний пронеслась у него в голове.

– Мы все меняемся. Ты, например, решил отрезать по живому и больше с нами не встречаться…

– Я не слишком счастливо жил с тех пор.

– А мне говорили, что вполне. У тебя ведь была невеста, разве не так?

– С этим покончено. – Ни Сусана, ни Сесар не знали о том, что случилось с Беатрис, и Рульфо подумал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы об этом рассказывать. – Я продал квартиру. Сейчас живу в другой, поменьше.

– Об этом я знала. – С лица Сусаны не сходила заговорщическая улыбка. – Все в конце концов меняется. Пилар вот вышла замуж, Сесар тебе говорил?.. А Давид и Алваро работают на правительство. Смотришь назад и понимаешь, что теперь все уже не так, как было раньше. Уже не случаются удивительные приключения. Может, это и есть приметы старения… Да ты меня и не слушаешь… О чем задумался?

– Нет, напротив, я тебя слушал, – подал голос Рульфо. – А со мной вот произошло нечто удивительное.

– Расскажешь нам?

– Да я и пришел к вам, именно чтобы рассказать.

Сесар вернулся, держа поднос с кофе.

– Кофе могла бы приготовить и я, – произнесла Сусана наигранно жалобным тоном.

– O, ну как я мог лишить тебя удовольствия пообщаться немного с нашим гостем наедине?.. Если кто-то желает сахара или молока, берите сами. Ну а теперь, что же такое ты хочешь нам поведать, мой дорогой Рульфо?

Рульфо вынул оба предмета и передал Сесару листок:

– Позже я расскажу тебе, где и при каких обстоятельствах я это нашел. Но сначала скажи мне: приходилось ли тебе что-то об этом слышать?

Его экс-преподаватель молча покачал головой, но, когда Рульфо протянул ему фотографию, выражение его лица полностью изменилось: он словно окаменел. Он долго разглядывал снимок, потом взглянул на его оборотную сторону и, наконец, поднял глаза на Рульфо, словно прося у него что-то – то ли объяснения, то ли помощи. Рульфо заметил на его лице отражение той эмоциональной реакции, которой меньше всего ожидал от человека, сидевшего перед ним.

Сесар Сауседа был напуган.

IV. Дамы

Думаю, вы поймете меня лучше, когда я расскажу вам… Это случилось много лет назад, но я помню все до последней детали… Кроме того, Саломон обещал сказать, как он нашел эту бумагу и этот снимок, так что я… Будет правильно, если я просвещу вас относительно их происхождения…

Он вновь поднес к губам рюмку, словно надеясь почерпнуть в ней силы для продолжения. И когда он заговорил, перед ними снова был тот профессор, которого оба хорошо знали, – с удивительным прозрачным низким голосом.

– Мне было девять или десять лет, и я жил в том самом городе, в котором родился, в Рокедале… О нем, помнится, я уже рассказывал: о его легендах, его тайнах, его безбрежном море… Но то, о чем я буду говорить, имеет отношение не к Рокедалю, хотя произошло именно там, а к моему деду по материнской линии, Алехандро Герину… Мой дед Алехандро был столяром; он овдовел, когда родилась моя мать, и, быть может, именно эта трагедия пробудила в нем внезапное желание заняться тем, что ему действительно нравилось, то есть поэзией. Те, кто его знал, утверждали, что стихи были у него в крови и струились по венам. Даже Мануэль Герин, нынешний рокедальский поэт, сын одного из племянников моего деда, уверяет, что унаследовал свою профессию от дяди Алехандро…

Эта страсть подтолкнула деда сделать то, что в то время считалось почти немыслимым: он уехал из городка, предоставив свою новорожденную дочь заботам одной из сестер, которая была бездетной и поэтому с радостью взяла младенца. Из его редких писем стало известно, что обосновался он в Мадриде, а также о том, что, как только ему удавалось заработать своим ремеслом какие-никакие деньги, он пытался публиковать свои стихи. Потом, неутомимый странник, он собрал пожитки и отправился в Париж. Но тут разразилась война, и известия от него приходить перестали. Прошли годы, Франция была под оккупантами, и все в Рокедале стали думать, что мой дед умер или, что тоже возможно, сидит в тюрьме. Когда война закончилась, они уверились в том, что никогда больше о нем не услышат. И вот тут-то случилось нечто еще более невообразимое, чем его отъезд: он вернулся. – Сесар сделал паузу и провел указательным пальцем по поверхности снимка, словно был слеп и намеревался прочитать рельефные слова. – Вам должно быть понятно то удивление, с которым его встретили. Многие люди уезжали, многие оставались, но из тех, кто уехал, в послевоенную Испанию не возвращался почти никто. Дедушка Алехандро был исключением. В один прекрасный день его увидели сходящим с поезда с чемоданом в руке, точно так же как его видели входящим в вагон другого поезда несколько лет назад. Поводом для приезда стала свадьба его дочери. Излишне говорить, что весть о его возвращении никого не обрадовала. Все думали, что он будет противиться этому браку, но он удивил всех еще раз, потому что единственное, чего он желал, по его собственным словам, так это осесть в Рокедале и прожить здесь на покое до конца своих дней. Кроме того – немаловажная деталь! – он привез деньги. Часть из них он подарил дочери, другую – сестре, которая ее воспитала, а немного денег оставил себе, чтобы открыть на них маленькую столярную мастерскую. Он обещал, что никого не побеспокоит, и сдержал свое слово. Люди его приняли. Поняли, что зла он никому же желает, что пришел с миром. Странными казались только две вещи: он абсолютно не желал, даже если к слову приходилось, говорить о своей жизни в Париже, а еще он не говорил о поэзии. «Я не поэт, – утверждал он. – И никогда поэтом не был. Столяр я». – И, говоря это, смотрел на собеседника так, что у того пропадало всякое желание еще раз спросить об этом.