Андрей Караулов - Русское солнце

• Название: Русское солнце
• Автор: Андрей Караулов
• Издательство: Коллекция Совершенно секретно
• Жанр: Публицистика
• Год: 2001
• ISBN: 5-89048-087-1

Беловежье 1991 года, последние дни Советского Союза, время судьбоносных, как любили тогда говорить, решений... Вот та историческая реальность, которую с азартом принимается осваивать в этой книге Андрей Караулов — известный, очень одаренный и очень осведомленный журналист, автор быстро исчезающих с прилавков книг и популярный ведущий телепередач. Свой «момент истины» он предпочитает искать на этот раз не на привычных ему маршрутах прямой документалистики, а в жанре исторической романной прозы, где причудливо перемешаны всем нам известные факты и очевидный художественный вымысел (или домысел), психологические гипотезы и реконструкции. Все это делает чтение этого необычного, эпатирующего, изобилующего множеством любопытнейших наблюдений и подробностей политически-бытового романа из нашей совсем недавней истории занятием по-настоящему увлекательным.

---

Самое главное: Лисов уже знал, а Горбачев подтвердил: после того как друзья-заговорщики объявили ему о ГКЧП, он (на прощание) крепко пожал им руки и задумчиво произнес: «Кто знает, может, у вас и впрямь что-то получится…»

Горбачеву не спалось — дрожали нервы.

После Фороса Ельцин стал главным человеком в государстве, — это значит, что рано или поздно Ельцин выкинет его из Кремля.

Если рано, то когда?

Горбачев зажег лампу и вдруг почувствовал, что он хочет есть. В-вот ведь… — сейчас это проблема: нужно вызывать охрану, она свяжется с дежурной сестрой-хозяйкой, — короче, через полчаса, не раньше, он получит бутерброд. Можно, правда, поднять с постели Ирину, дочь, но Горбачев не мог вспомнить, была ли Ирина на даче. Днем она ездила в ЦКБ, навещала мать, оттуда звонила ему на работу: дела у Раисы Максимовны были… хуже не придумаешь.

Когда на дачу в Форос прилетели Лукьянов, Крючков, Язов и К°, Раиса Максимовна была совершенно спокойна, но когда передали, что явился Руцкой, у неё случился истерический приступ.

Те хоть и сволочи, но все же свои, понятные, а вот эти…

У Горбачева никогда не было друзей — никогда. Он не умел любить, но в тот год, когда родилась Ира, он вдруг понял, что без Раисы Максимовны он не может, он не будет жить. Но ч-черт возьми: Раиса Максимовна так пеклась о нем, что ему все чаще и чаще становилось неловко и стыдно. Раиса Максимовна проникала всюду, как раковая опухоль, от её внимания, от её заботы можно было сойти с ума… И все равно он был готов стерпеть все, что угодно, потому что после каждой ссоры с ней (ссоры случались довольно часто), ему становилось так одиноко, так неуютно, что он не мог работать — все валилось из рук.

Врачи молчали. Это было ужасно.

«Переворот невозможен, — рассуждал Горбачев, — и убить не убьют, Ельцин не убийца, Ельцин садист, ему б меня… мордой об лавку, с размаха, чтоб зубы повылетали, чтоб кровь была…»

После Фороса, утром 24-го, Горбачев позвонил Ельцину: «Борис Николаевич, тебе присвоено звание Героя Советского Союза…»

— Еще чего, — огрызнулся Ельцин. — Подпишете — и это будет ваш последний Указ…

Так и сказал. Сблизиться не получилось: обещая дружбу, Горбачев мог обмануть кого угодно, но не Ельцина.

А водка? Горбачев знал, что если Ельцин пьет, он пьет по-черному.

Пьяный Ельцин мог принять любое решение.

Горбачев отлично помнил этот документ: весной, в конце апреля, Александр Яковлев принес ему подробную, страниц на двадцать, выписку из «истории болезни» Ельцина. Цикл запоя — до шести недель. Жуткая абстиненция. Резко слабеет воля, и в этом состоянии он легко поддается на любые уговоры.

И Яковлев, главное, хорош; подождал, пока Горбачев прочтет, и спрашивает:

— Что с этим делать-то?

— В газеты отдай! — разозлился Горбачев. — Что… — что… Хочешь, отдай пациенту…

И действительно: Яковлев поехал в Белый дом и отдал папку Ельцину.

А что здесь сделаешь, в самом деле?

«Убить… не убьют, — значит, будут играть с Конституцией. Но это ж смешно, в самом деле… я ж все вижу… да? А если… не вижу? Тогда? Нет, вижу. Вижу! Я не позволю превратить себя в английскую королеву… черта лысого! И ведь провернут, сволочи, все тихо, по-воровски, и тут же — мордой об лавку…»

Горбачев всегда, не только в мыслях, молча, но даже во сне ругался матом.

— Ничего-ничего… выдержим, — вдруг громко, вслух, сказал он самому себе.

Горбачев позвонил дежурному и приказал вызвать на утро маршала Шапошникова. Потом подумал и добавил:

— Вадим Бакатин тоже пусть придет.

6

Маршал был трус. Приказ явиться в Кремль застал его в самый неподходящий момент, но Земфира Николаевна, супруга министра обороны, не обиделась, потому что это все пустяки, а Кремль — это Кремль, ничего не поделаешь.

Шапошников был душа-человек. Он всегда открыто, широко улыбался, но инстинкт самосохранения был у Шапошникова самым главным инстинктом — он боялся всех, особенно собственных генералов.

Утром 23 августа, в тот самый момент, когда Шапошников, главком ВВС, собрал Главный штаб, чтобы (на всякий случай) выйти из партии, ему позвонил генерал армии Моисеев, первый заместитель неизвестно какого министра обороны (Язов с ночи был в Лефортово), передал, что Шапошникова вызывает Горбачев, и, прикрывая трубку ладонью, спросил:

— Это правда, что ты с билетом расстался?

— Так точно… — дрогнул Шапошников.

— Ну-ну… А вот я бы не торопился, — бросил Моисеев и положил трубку.

В кабинете Горбачева были Ельцин, Бурбулис и два-три человека, которых Шапошников не знал.

— Доложите, что вы делали 19 — 22 августа, — сухо приказал Горбачев.

Шапошников заявил, что он сразу же возненавидел ГКЧП и был готов разбомбить к чертовой матери Кремль, если начнется штурм Белого дома.

Ответ понравился.

— Из партии вышли? — спросил Горбачев.

Шапошников смутился, но отступить было некуда:

— Принял… такое решение.

Горбачев посмотрел на Ельцина:

— Что будем делать, Борис Николаевич?

— Назначить министром обороны! — сказал Ельцин.

Главный военный летчик Советского Союза чуть не упал.

— Приступайте к своим обязанностям, — приказал Горбачев. — Вам присвоено воинское звание маршала авиации.

Выйдя из кабинета, Шапошников наткнулся на Моисеева. Лицо нового министра обороны было как взорвавшаяся плодоовощная база.

— Аг-га, — скрипнул Моисеев. — Говорил тебе, с партией не торопись!

Через несколько минут Горбачев своим Указом отправит Моисеева на пенсию.

На самом деле Евгений Иванович Шапошников был не глупым человеком, отнюдь. С годами он все чаще и чаще задумывался над интересным парадоксом: в России так трудно получить генеральские звезды и тем более власть, что потом, когда эта власть уже есть, все, абсолютно все, усилия тратятся только на то, чтобы эту власть сохранить. Иными словами, честно работать — уже невозможно. Любой журналист, который зарабатывает, подлюга, на твоих же пресс-конференциях, сильнее, чем ты, министр обороны. Это не он боится говорить с тобой, а ты с ним, потому что тебя, министра обороны Советского Союза, за одно неосторожное слово, которое он — будьте спокойны! — тут же выкатит в газеты, могут выкинуть не то что из армии… из жизни, а ему, гаду, — хоть бы хны! Ему не грозит отставка, нет; тебя, может быть, последнего боевого маршала в Европе, можно уничтожить, как козявку, а он будет только смеяться; у тебя власть, а у этой мелюзги сила — вон как!..

Ельцин несколько раз приглашал Шапошникова к себе на дачу. Шапошников видел: у Горбачева уже нет власти, у Ельцина — ещё нет. Они намертво, морским узлом связали друг другу руки. Объективно Горбачев нравился Шапошникову больше, чем Ельцин. Встречая Ельцина из поездки в Америку, Шапошников собственными глазами видел, в каком состоянии Президента России вывели из самолета, — пожалуй, это было самое сильное впечатление за всю его жизнь. Но если Ельцин боролся за власть потому, что он хотел работать, то Горбачев боролся за власть только потому, что он хотел уцелеть. Да, Ельцин не обладал умом, какой необходим Президенту России, но у Горбачева не было совести, — что хуже? И никто — ни Горбачев, ни Ельцин… — никто не знал, что же все-таки делать с этим кошмарно-огромным ядерным государством, которое называется Советский Союз.

Испокон веков Россия жила хуже некуда, испокон веков! Территория России всегда была её гордостью, её достоинством… а тут вдруг выясняется, что это, на самом деле, обманчивая гордость и обманчивое счастье. Когда рядом, кучей, живет такое количество совершенно разных народов (и многие из них веками ненавидят друг друга), в этом государстве либо будет порядок, но не будет демократии, либо будет демократия, но никогда не будет порядка. А как, как? Если в России действительно появится демократия, то якуты, например, ни за что на свете не будут платить Москве 600 миллионов долларов в год за свои же собственные алмазы (такие налоги), — не будут! Или калмыки: зачем им бесплатно отправлять в Москву две трети своей черной икры, — они что, дураки, что ли? Если (не дай бог!) демократия, то есть этот грабеж, закончится, быстро выяснится, что Москва им, якутам, калмыкам и К°, вообще не нужна — в принципе! И их, между прочим, невозможно убедить, что Москва, например, охраняет государственную границу, содержит огромную армию… — они живут так далеко, что им вообще не нужно, чтобы их охраняли! А нападет кто, легче обратиться к США, как это сделал Кувейт (хоть толк будет). Иными словами, когда одни регионы (их в России десять) имеют все, а другие, извините, все остальное, в такой стране нет и не может быть демократии, ибо неравенство между людьми (целыми землями, на самом деле) здесь от Бога! Не дай Бог, если Москва перестанет обирать богатые земли и поддерживать бедные… — не дай Бог! Что тогда будет с государством?