Хлоя Бенджамин - Бессмертники

• Название: Бессмертники
• Автор: Хлоя Бенджамин
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-86471-782-0

1969-й, Нью-Йорк. В Нижнем Ист-Сайде распространился слух о появлении таинственной гадалки, которая умеет предсказывать день смерти. Четверо юных Голдов, от семи до тринадцати лет, решают узнать грядущую судьбу. Когда доходит очередь до Вари, самой старшей, гадалка, глянув на ее ладонь, говорит: “С тобой все будет в порядке, ты умрешь в 2044-м”. На улице Варю дожидаются мрачные братья и сестра. В последующие десятилетия пророчества начинают сбываться. Судьбы детей окажутся причудливы. Саймон Голд сбежит в Сан-Франциско, где с головой нырнет в богемную жизнь. Клара после встречи с гадалкой с каждым годом все глубже будет погружаться в мечты, желая преодолеть грань между фантазией и реальностью. Дэниэл станет военным врачом, и жизнь он будет вести размеренную, пока не вмешается та самая судьба. Варя посвятит себя изучению проблемы бессмертия, балансируя между наукой и вымыслом. Удивительной глубины роман о связи неизбежности и свободы выбора, о переплетении иллюзии и реальности, о силе семейных связей и силах, их разрывающих.

---

Но ришика, преградив Варе путь, щиплет её за руку.

– Всё у тебя будет хорошо, милая. – В голосе её звенит угроза, будто она силой добивается, чтобы Варя услышала, поверила. – Всё будет хорошо.

На руке у Вари остаётся белый след.

– Пустите меня, – просит она, и голос звучит неожиданно холодно.

Взгляд гадалки мгновенно заволакивается, будто занавесом. Посторонившись, она пропускает Варю.

Варя, стуча двухцветными туфлями, стремглав сбегает вниз по пожарной лестнице. Ветерок ласково обдувает руки, от золотистого пушка, недавно появившегося на ногах, щекотно. Спустившись в узкий проулок, Варя видит, что нос у Клары красный, на щеках дорожки от слёз.

– Что с тобой?

– Разве непонятно? – шмыгает Клара.

– Да, но ведь это непра… – Варя с надеждой смотрит на Дэниэла, но тот застыл с каменным лицом. – Неважно, что она тебе сказала, враньё это. Она всё выдумала. Верно, Дэниэл?

– Ага. – Дэниэл, развернувшись, шагает прочь. – Пошли.

Клара тянет за руку Саймона. Тот несёт матерчатую сумку, по-прежнему полную.

– Ты же должен был заплатить! – спохватывается Варя.

– Я забыл, – отвечает Саймон.

– Не заслужила она наших денег. – Дэниэл стоит на тротуаре, руки в боки. – Пошли!

Домой они возвращаются молча. Варя чувствует себя всем чужой, никогда раньше такого не было. За ужином она ковыряет говяжью грудинку, а Саймон и вовсе к еде не притрагивается.

– Что случилось, сынок? – беспокоится Герти.

– Есть не хочется.

– Почему?

Саймон пожимает плечами. Его льняные кудри при электрическом свете кажутся белоснежными.

– Ешь без капризов, что приготовила мать, – велит Шауль.

Но Саймон ни в какую – сидит, подложив под себя ладони.

– Да что же такое, м-м? – кудахчет Герти, вскинув бровь. – Стряпня моя не нравится?

– Не трогайте его. – Клара треплет Саймона по макушке, но тот отшатывается, со скрипом отодвинув стул.

– Ненавижу вас! – Он вскакивает. – Ненавижу, всех ненавижу!

– Саймон. – Шауль тоже встаёт из-за стола. Он в костюме, недавно пришёл с работы. Волосы у него необычного оттенка – светлее, чем у Герти, с рыжинкой. – Нельзя так разговаривать с родными.

Роль строгого отца ему несвойственна. Дисциплину в семье поддерживает Герти, но на этот раз она молчит, разинув рот.

– А я разговариваю! – кричит Саймон. На лице у него застыло изумление.

Часть первая Будешь танцевать, малыш

1978–1982. Саймон

1

Когда умирает Шауль, Саймон сидит на уроке физики, рисует концентрические круги, призванные изображать электронную оболочку атома, и сам не понимает, что они означают. Саймону, с его дислексией и витанием в облаках, учёба никогда не давалась, и что такое электронная оболочка – зачем эти орбиты электронов вокруг ядра атома, – он не улавливает. В этот самый миг его отец хватается за сердце посреди пешеходного перехода на Брум-стрит. Сигналит и останавливается такси. Шауль падает на колени, от сердца отхлынула кровь. Смерть его представляется Саймону столь же бессмысленной, как переход электронов от атома к атому: раз – и нет.

Из колледжа Вассара приезжает Варя, из Бингемтонского университета – Дэниэл. Оба в полном недоумении. Да, Шаулю приходилось нелегко, но худшие времена для Нью-Йорка – финансовый кризис, перебои с электричеством – наконец позади. Профсоюзы спасли город от банкротства, и жизнь налаживается. В больнице Варя спрашивает о последних минутах отца. Страдал ли он? Совсем недолго, отвечает медсестра. Он что-нибудь говорил? Никто не слышал. Жену и детей, привычных к его молчанию, этим не удивишь, и всё же Саймона будто обокрали, лишили воспоминаний об отце, таком же безмолвном в последние мгновения, как и всю жизнь.

Следующий день приходится на шаббат, поэтому хоронят Шауля в воскресенье. Встречаются в синагоге Тиферет Исраэль, где Шауль был прихожанином и жертвователем. У входа рабби Хаим протягивает каждому из Голдов пару ножниц для криа[9].

– Нет, не буду, – упирается Герти, которую приходится проводить через всю церемонию похорон за руку, как на таможне при въезде в чужую нелюбимую страну. Платье-футляр сшито для неё Шаулем в 1962-м: плотный чёрный хлопок, вытачки на талии, ряд пуговиц впереди, съёмный пояс. – Не дождётесь, – добавляет она, а взгляд мечется от рабби Хаима к детям, покорно разрезавшим себе одежду над сердцем, и сколько ни толкуй рабби Хаим, что не он от неё этого ждёт, а Бог, кажется, её и сам Бог не заставит. Наконец рабби протягивает ей чёрную ленту, и Герти, разрезав её, победно садится на место.

Саймону никогда здесь не нравилось. В детстве он думал, что под каменными сводами синагоги, тёмными и сырыми, обитают призраки. Службы, те были ещё хуже: бесконечное немое поклонение, горячие молитвы о возрождении Сиона. Сейчас он стоит у закрытого гроба, воздух холодит кожу сквозь разрез на рубашке, и Саймон понимает, что никогда больше не увидит лицо своего отца. Он представляет отцовские глаза, взгляд будто обращён внутрь, и улыбку, кроткую, почти женственную. Рабби Хаим называет Шауля “человеком большой души и твёрдой воли”, но Саймону отец всегда казался чопорным и боязливым; всю жизнь он избегал неприятностей и ссор – человек без страстей, уму непостижимо, почему он выбрал в жёны честолюбивую, вспыльчивую Герти: на ней можно было жениться только по большой любви, но уж никак не по расчёту.

После службы все идут за гробом на кладбище Маунт-Хеброн, где похоронены родители Шауля. Девочки обе плачут: Варя – тихо, Клара – в голос, как мать; Дэниэл держится – видимо, машинально, из одного чувства долга. А Саймон не может плакать, даже когда гроб опускают в яму Всё, что он чувствует, – горечь утраты, скорбь не просто по отцу, а по тому настоящему Шаулю, которого уже не суждено узнать. За ужином они сидели на разных концах стола, каждый был погружён в раздумья. Когда кто-то из них поднимал голову и взгляды встречались, Саймона всякий раз словно ударяло током – вроде бы случайность, но их отдельные миры вновь объединял на миг общий стержень.

Сейчас общего стержня нет. Шауль, хоть дома и держался особняком, позволил им принять роли: он сам – добытчик, Герти – командир, Варя – примерная старшая дочь, Саймон – младший, беззаботный. Если отцовский организм, надёжный и внешне здоровый – холестерин ниже, чем у Герти, сердце как мотор, – попросту отказал, каких новых бед ждать? Что ещё может пойти прахом? Варя прячется от всех, забившись под одеяло. Двадцатилетний Дэниэл, еще совсем мальчик, встречает гостей, раскладывает еду, читает молитвы на иврите. Клара, чей угол в спальне самый захламлённый, драит кухню до блеска, так что руки болят. А Саймон присматривает за Герти.

До нынешнего дня всё было наоборот – Герти нянчилась с Саймоном больше, чем со старшими. В юности она мечтала о карьере учёного, любила лежать у фонтана в парке Вашингтон-сквер с томиком Кафки, Ницше или Пруста. Но в девятнадцать встретила Шауля, который, окончив школу, вошёл в дело отца, а в двадцать забеременела. Она ушла из Нью-Йоркского университета, где получала стипендию, и перебралась в квартиру неподалёку от “Швейной мастерской Голда”, которая перейдёт к Шаулю, когда его родители отойдут от дел.

Вскоре после рождения Вари Герти устроилась в юридическую фирму администратором – до неприличия рано, по мнению Шауля. По вечерам она по-прежнему уверенно правила их семейной лодкой, а по утрам надевала платье, подкрашивалась румянами из круглой коробочки и, оставив детей у миссис Альмендингер, неслась со всех ног на работу. Зато когда родился Саймон, Герти вместо обычных пяти месяцев задержалась дома на девять, а там и на полтора года. Она везде носила его на руках, в ответ на его плач не выходила из себя, а тетёшкала, пела ему песенки – занятия, прежде для неё тягостные, теперь вызывали сладкую грусть. Ведь она знала, что это не повторится: вскоре после рождения Саймона, когда Шауль был на работе, Герти сходила к врачу, вернулась с пузырьком пилюль – “Эновид” было написано на этикетке – и спрятала его поглубже в ящик с бельём.

– Саймон! – завывает она как сирена. – Подай мне вот это! – И указывает на подушку, лежащую на кровати прямо возле её ног. Или зловещим шёпотом: – У меня пролежень – слишком долго с постели не вставала.

И Саймон, превозмогая отвращение, осматривает её заскорузлую пятку

– Это не пролежень, ма, – объясняет он, – это мозоль.

Но Герти уже не слушает, а требует текст кадиша, или кусочек рыбы, или шоколад с поминальной тарелки, принесённой рабби Хаимом.

Саймон мог бы подумать, что Герти нравится им командовать, если бы она не плакала по ночам – в подушку, чтобы дети не слышали, но Саймон всё равно слышал – и не лежала бы, сжавшись в комок, на постели, которую двадцать лет делила с Шаулем, и не выглядела бы беспомощной девочкой, словно в тот день, когда они встретились. Шива[10] она соблюдает с неожиданным для Саймона рвением, ведь Герти всегда верила в приметы сильнее, чем в Бога: встретит похороны – трижды сплюнет; рассыплет соль – бросит щепотку через плечо, а когда была беременна, старалась не ходить мимо кладбища, и вся семья постоянно меняла маршруты с 1956-го по 1962-й. Шаббат она всегда встречала обречённо, как нежеланного гостя, однако всю траурную неделю не пользуется косметикой, не носит украшений и кожаной обуви. Будто бы в знак покаяния за отказ от криа, день и ночь ходит в чёрном платье-футляре, не замечая пятна от подливки на юбке. Так как деревянных табуреток в доме нет, кадиш она читает, сидя на полу, даже Книгу Иова пытается читать, щурясь и поднося поближе к глазам Танах. Отложив книгу, она дико озирается, как потерявшийся ребёнок; затем следует крик: “Саймон!” – и какая-нибудь будничная просьба: принести фрукты, кекс, открыть или закрыть окно, подать одеяло, тряпку, свечу.