Орсон Кард - Подмастерье Элвин

• Название: Подмастерье Элвин
• Автор: Орсон Кард
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0441-4

Путь Мастера долог и извилист. Что ждет его в конце дороги? Элвину предстоит встретиться лицом к лицу с врагом всего живого, с тьмой, наползающей на мир. Первый бой выигран, но это еще не победа.

---

Это оказалась девушка. Даже не девушка, а скорее девочка, ведь она была младше Пегги. Очень необычная девочка, потому что Пегги сразу увидела, что раньше она говорила на другом языке, хотя сейчас говорила и думала только по-английски. Поэтому мысли ее были путаными и невнятными. Однако есть чувства куда более глубокие, нежели те следы, которые оставляют в уме слова; малышка Пегги мгновенно поняла, что за ребенка девочка держит в руках, почему она стоит на берегу реки, готовясь к смерти, какие ужасы ей пришлось пережить на плантации и на какие жертвы она пошла, чтобы убежать оттуда прошлой ночью.

Посмотрите на солнце, что зависло в трех пальцах над деревьями. Посмотрите во-он туда, где на берегу Гайо, укрывшись по пояс в кустарнике, стоит чернокожая девочка-беглянка, прижимающая к себе малыша-полукровку, незаконнорожденного сына. Она видит, как плоты, управляемые бледнолицыми, спускаются вниз по реке, она испугана, она понимает, что собаки ее не отыщут, но вскоре по ее следу пустят ловчих беглых рабов. А как ей переправиться на другой берег, когда на руках малыш?

Она ловит себя на ужасной мысли: «Оставлю ребенка здесь, спрячу в дупло вот этого сгнившего бревна, переплыву через реку, украду лодку и вернусь. Вот что надо сделать».

Однако чернокожая девочка, которую никто и никогда не учил материнству, все же знает, что настоящая мама не бросит ребенка, которого надо прикладывать к груди столько раз на дню, сколько пальцев на обеих руках. Она шепчет про себя: «Хорошая мама не оставит малыша там, куда могут забраться лисица, хорек или бобер. Ведь они могут найти его, начнут откусывать от него по кусочку, и беспомощный малыш умрет. Нет, мэм, только не я, никогда я так не поступлю».

Поэтому она бессильно опускается на землю, по-прежнему прижимая к себе ребенка, и смотрит на реку, которая с таким же успехом может быть морем, поскольку девочке все равно не перебраться на другой берег.

А может, кто-нибудь из бледнолицых поможет ей? Здесь, в Аппалачах, тех, кто помогает беглым рабам, вешают. Но эта чернокожая рабыня-беглянка слышала на плантации о белых, которые считают, что люди — это не собственность, ими нельзя владеть. Есть и такие, которые говорят, мол, чернокожие девочки обладают теми же правами, что и белые леди, а значит, она вправе отказывать всем, кроме собственного законного мужа. Такие люди скажут, что у этой девочки нельзя отнимать ребенка, нельзя допускать, чтобы белый хозяин продал его в праздник и отослал малыша воспитываться в какое-нибудь рабовладельческое поместье в Драйденшире, где мальчик будет целовать ноги каждому господину, который скажет ему: «У-тю-тю!»

— О, твой малыш счастливчик, — твердят девочке. — Он вырастет в особняке какого-нибудь важного лорда из Королевских Колоний. А там до сих пор правит король, может быть, твой сын когда-нибудь увидит его.

Она ничего не отвечает, только смеется про себя. У нее нет никакого желания встречаться с королем. Ее папа был африканским королем, и его убили, застрелили из винтовки. Португальские работорговцы показали ей, что такое быть королем — это означает, что умираешь ты, как и все, кровь твоя такого же красного цвета, как и кровь остальных людей, и точно так же ты кричишь от боли, боишься — о, как замечательно быть королем, как здорово встретиться с королем. Неужели белые люди верят этим вракам?

«Я им не верю. Я говорю, что верю, но на самом деле вру. Я не позволю им забрать моего сыночка. Он внук короля, и я буду говорить ему об этом каждый день, пока он будет расти. А когда он станет высоким, настоящим королем, никто не ударит его палкой, иначе тут же получит сдачи. Никто не заберет его женщину, чтобы разложить ее, как свинью на бойне, и засунуть в нее ребенка-полукровку. Он не будет сидеть в своей хижине и плакать. Нет, мэм, нет, сэр».

После этого она совершает запретную, злую, страшную, очень плохую вещь. Она крадет две свечи и нагревает их над огнем. Потом мнет, как тесто, добавляет молока из собственной груди, после того как ребенок пососал, плюет в воск, а затем принимается месить и валять мягкую массу в пепле, пока не получается куколка, похожая на чернокожую девочку-рабыню. На нее саму.

Она прячет чернокожую куколку и идет к Толстому Лису, чтобы попросить перьев огромного старого черного дрозда, которого Лис поймал намедни.

— Чернокожей девочке не нужны перья, — говорит Толстый Лис.

— Я делаю куколку для моего мальчика, — твердит она.

Толстый Лис смеется, он знает, что она врет.

— Из перьев черных дроздов куколок не делают. Никогда не слышал о таких.

А черная девочка и говорит ему:

— Мой папа — король в Умбаване. Я знаю очень большую тайну.

Толстый Лис качает головой, он смеется и смеется.

— Что ты можешь знать? Ты даже по-английски толком говорить не умеешь. Я дам тебе столько перьев черного дрозда, сколько пожелаешь, но когда твой ребенок перестанет сосать, ты придешь ко мне, и я подарю тебе другого малыша, на этот раз черненького.

Она ненавидит Толстого Лиса не меньше, чем Белого Хозяина, но у него есть перья черного дрозда, поэтому она отвечает:

— Да, сэр.

Две полные пригоршни черных перьев уносит она. И смеется про себя. Она будет далеко и давно мертва, Толстый Лис не засунет в нее своего ребенка.

Она покрывает чернокожую куколку перьями, и та превращается в маленькую девочку-пташку. Очень сильная кукла, в ней есть молоко, слюна, а покрыта она черными перьями. Очень сильная, всю жизнь из девочки высосет, но мальчику не придется целовать ноги Белого Хозяина, Белый Хозяин никогда не коснется его кнутом.

Темная ночь, луна еще не показывалась. Девочка выскальзывает из своей хижины. Малыш сосет, поэтому не издает ни звука. Она привязывает ребенка к груди, чтобы он не упал. Швыряет куколку в огонь. И тут начинает выходить сила перьев, они пылают, горят, обжигают. Она чувствует, как огонь вливается в нее. Она раскидывает в стороны свои крылья, о, как они велики, и начинает бить ими, как бил тот старый дрозд, которого она видела. Она поднимается в воздух, высоко в темное ночное небо, поднимается и летит далеко-далеко на север, а когда восходит луна, она держит ее справа, чтобы донести своего малыша до земли, где белые говорят, что чернокожая девочка — не рабыня, мальчик-полукровка — не раб.

Наступает утро, появляется солнце, и она не может больше лететь. Это как смерть, это как заживо умирать, думает она, шагая по земле. Тот дрозд со сломанным крылом, он, наверное, молился, чтобы Толстый Лис нашел его, только сейчас она это понимает. После того как ты познал чувство полета, ты не можешь идти, ты грустишь, тебе больно ходить, земля под ногами похожа на рабские оковы.

Но все утро она идет, неся на руках своего малыша, и наконец она выходит к широкой реке. "Вот как далеко я улетела, — говорит чернокожая девочка, рабыня-беглянка. — Я долетела до этой реки, могла перелететь и воду, но солнце взошло, и я опустилась на землю. Теперь мне никогда не перебраться на другой берег, ловчий найдет меня, забьет до полусмерти, отнимет моего ребенка, продаст его на юг.

Но нет. Я обману их. Умру первой.

Вернее, второй".

Другие сколько угодно могут спорить, то ли рабство смертный грех, то ли всего лишь причудливый обычай. Другие сколько угодно могут напускаться на противников рабства, говоря, что те вообще с ума сошли выступать за равноправие, хотя рабство — это очень, очень плохо. Другие люди могут жалеть чернокожих, но где-то внутри они все равно радуются, что черные живут в основном в Африке, Королевских Колониях или Канаде — вот и пускай там живут, где-нибудь подальше от нас, чтоб духу их здесь не было. Но Пегги не могла позволить себе роскошь иметь собственное мнение по этому вопросу. Она знала лишь, что ни одно сердце не болело, не пылало так, как душа чернокожей девочки, которая столько раз склонялась под тонкой черной тенью хлыста надсмотрщика.

Пегги выглянула из чердачного окошка и крикнула:

— Пап!

Он показался из-за дома и вышел на дорогу, откуда было видно ее окно.

— Пегги, ты звала меня? — поднял голову он.

Она просто посмотрела на него, ни слова ни сказала, однако он сразу сообразил. Распрощавшись, он быстренько выставил за ворота адвоката — бедняга даже не понял, что такое на него обрушилось, а очнулся от потрясения, только когда проехал аж полгорода. Спустя несколько мгновений папа уже бежал по лестнице на чердак.

— Девочка с ребенком, — объяснила Пегги. — На том берегу Гайо, она очень испугана и убьет себя, если ее схватят.

— Где именно она находится?

— Неподалеку от устья Хатрака, где-то там, насколько я могу судить. Пап, я с тобой.

— Ни в коем случае.

— Мне придется поехать, пап. Ты не сможешь найти ее, даже если возьмешь в помощь еще десятерых. Она очень боится белых людей, и у нее на то веские причины.

Папа нерешительно посмотрел на Пегги, не зная, что и делать. Он никогда не брал ее с собой, но обычно бежали с плантаций не девочки, а мужчины. Кроме того, раньше она обнаруживала беглецов на этом берегу Гайо, где они плутали в лесах, а это было куда безопаснее. Ведь если они переберутся на территорию Аппалачей и их уличат в пособничестве беглым рабам, то наверняка бросят в тюрьму. В лучшем случае в тюрьму, а то перекинут веревку через сук и вздернут без суда и следствия. Противников рабства не особо приветствовали к югу от Гайо, а еще меньше любили тех, кто помогал черным переправиться на север, к французам, в Канаду.