А. Говард - Магия безумия

• Название: Магия безумия
• Автор: А. Говард
• Жанр: Иностранное фэнтези
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-090476-1

Серия книг А. Говард переведена на 10 языков! Книга «Магия безумия» вошла в топ-10 лучших книг 2014 года и удостоилась восторженных отзывов в самых известных журналах: «Publishers Weekly», «Kirkus Review», «Booklist» и др.

Страна Чудес далеко не такая, какой мы ее себе представляли. Она куда более мрачная и зловещая и таит в себе множество неразгаданных тайн. Много лет назад это место наложило свое проклятие на Алису Лидделл, девочку, спрыгнувшую в кроличью нору. Спустя десятилетия ее правнучка Алисса Гарднер начинает слышать разговоры цветов и насекомых, а ее мать сходит с ума. Чтобы спасти свою семью, Алисса должна отправиться в Страну Чудес и остановить действие проклятия. Для этого ей придется осушить море слез, сразиться с Бармаглотом и противостоять коварству местных жителей. Но исправить ошибки прошлого не так просто, как и узнать, что же натворила Алиса Лидделл и что навсегда изменило некогда прекрасный подземный мир.

---

Светлая коса Элисон, переброшенная через спинку стула, почти касается земли. Челка убрана под черную головную повязку. Одетая в синий халат с фартуком, как у ребенка (чтобы не запачкаться), Элисон похожа на Алису во время Безумного Чаепития. Она лучше любой иллюстрации.

И этого достаточно, чтобы я ощутила физическую тошноту.

Поначалу мне кажется, что она разговаривает с медсестрой, но тут сестра, оправляя на себе халат, встает, чтобы поздороваться с нами. А Элисон ничего не замечает – она слишком сосредоточена на металлической вазе с гвоздиками, которая стоит перед ней.

Тошнота еще усиливается, когда до меня сквозь неумолчный белый шум доносятся голоса гвоздик. Они говорят, как это больно, когда у тебя обрезан стебель, жалуются на качество воды, в которой стоят, и просят, чтобы их воткнули обратно в землю, чтобы они могли умереть спокойно.

Во всяком случае, это то, что слышу я. Остается лишь гадать, как разговоры гвоздик отражаются в поврежденном мозгу Элисон. Таких подробностей врач не знает, и я до сих пор помалкивала, не желая признаваться, что унаследовала ее болезнь.

Папа ждет медсестру, не сводя с Элисон взгляда, полного тоски и разочарования.

Кто-то касается моей руки, и я замечаю неестественно загорелое лицо сестры Мэри Дженкинс. От нее исходит смешанный запах талька и подгорелого тоста, каштановые волосы собраны в пучок, а ослепительно-белая улыбка буквально выжигает глаза.

– Привет, как дела? – певуче спрашивает она.

Сестра Дженкинс полна задора и энергии, прямо как Мэри Поппинс. Она рассматривает мои костыли.

– Ого! Ты ушиблась, лапочка?

«Нет, эти штуки сами выросли у меня из подмышек».

– Каталась на скейте, – отвечаю я, решив ради папы вести себя примерно, как бы ни докучала мне болтовня цветов на столе.

– А ты все еще катаешься на скейте? Интересное хобби…

Взгляд сестры Дженкинс, полный сожаления, очень красноречив. «Интересное хобби – для девушки». Она мрачно рассматривает мои синие дреды и густой макияж.

– Ты должна помнить, что всякие эксцессы могут расстроить твою маму.

Интересно, что она имеет в виду – костыли или мой стиль?

Медсестра смотрит через плечо на Элисон, которая, не обращая внимания на нас, по-прежнему перешептывается с цветами.

– Она сегодня уже слегка на взводе. Надо дать ей лекарство.

Сестра Поппинс вытаскивает шприц из арсенала, припрятанного в кармане. Вот за что в том числе я ее не терплю: по-моему, она обожает делать пациентам уколы.

Со временем врачи поняли, что успокоительные средства помогают держать приступы под контролем. Но они же превращают Элисон в полутруп, который ни на что вокруг не реагирует. Лично я предпочту видеть ее бодро беседующей с тараканом.

Я хмуро смотрю на папу, но он этого не замечает, потому что и сам хмурится.

– Нет, – говорит он, и его строгий, властный голос заставляет взмыть кверху подведенные карандашом брови медсестры. – Я пошлю за вами Алиссу, если что-нибудь случится. А если понадобится применить силу, тут есть садовники.

Он указывает на двух грузных мужчин, которые стригут куст. Усатые, похожие на моржей, на которых напялили коричневые комбинезоны, они могли бы сойти за близнецов.

– Ну ладно. Я буду у себя за столиком, если понадоблюсь.

Еще раз сверкнув фальшивой улыбкой, сестра шагает в здание и оставляет нас втроем. Ну или ввосьмером, если считать гвоздики.

По крайней мере, они наконец замолчали.

Когда папина тень падает на вазу, Элисон поднимает голову.

Бросив взгляд на мои костыли, она срывается с места, так что чайный сервиз дребезжит.

– Он был прав!

– Кто был прав, милая? – спрашивает папа, поправляя выбившиеся пряди у нее на висках.

Даже после многолетних мучений он не в силах устоять.

– Кузнечик.

Синие глаза Элисон блестят от тревоги и радостного возбуждения, когда она указывает на густую паутину, оплетающую спицы зонтика. По паутине бежит садовый паук размером с долларовую монетку, торопливо укрепляя под порывами ветра белый кокон – несомненно, свой будущий обед.

– Прежде чем паук его поймал, кузнечик успел кое-что крикнуть.

Элисон стискивает руки перед собой.

– Кузнечик сказал, что ты ушиблась, Элли. Он видел тебя на выходе из скейтпарка.

Я смотрю на запакованного, как мумия, пленника. Значит, это тот кузнечик, который пытался вскарабкаться по моей ноге в «Подземелье». Неужели он приехал сюда на машине?

В животе у меня что-то переворачивается. Нет. Невозможно, чтобы это был тот самый кузнечик. Элисон, наверное, случайно услышала наш разговор с сиделкой. Иногда мне кажется, что Элисон просто притворяется, будто ничего не понимает, ведь это проще, чем честно признать свою болезнь. И весь тот вред, который она причинила семье.

Она так крепко стискивает руки, что костяшки пальцев белеют. С того самого дня, когда она причинила вред мне, Элисон избегает любого физического контакта со мной. Она думает, я такая хрупкая, что могу разбиться. Вот почему я ношу перчатки – чтобы она не увидела шрамы и не вспомнила про тот случай.

Папа разводит ее руки и переплетает пальцы Элисон со своими. Она смотрит на него и понемногу успокаивается.

– Привет, помидорчик, – произносит она ровным тихим голосом.

– Привет, медвежонок.

– Ты привез мороженое. У нас свидание?

– Да. – Он целует костяшки ее пальцев и улыбается, как Элвис Пресли. – И Алисса будет праздновать вместе с нами.

– Прекрасно.

Элисон улыбается в ответ, и глаза у нее сияют от радости.

Неудивительно, что папа безнадежно влюблен. Она красива, как фея.

Папа помогает Элисон сесть. Он стелит ей на колени полотняную салфетку, кладет в чайную чашку порцию подтаявшего мороженого, ставит чашку на блюдце и подвигает к Элисон, вместе с пластмассовой ложкой.

– Il tuo gelato, signora bella, – говорит он.

– Grazie, фрикаделька! – выпаливает она с непривычной веселостью.

Папа смеется, Элисон хихикает, и этот звенящий звук наводит на мысль о серебряных колокольчиках, висящих у нас дома над задней дверью. Впервые за долгое время Элисон кажется здоровой. Я начинаю думать, что визит пройдет удачно. Учитывая все то, что в последнее время произошло в моей жизни, очень приятно обрести стабильность хоть на минуту.

Я сажусь. Папа кладет мои костыли наземь, потом помогает мне положить ногу на пустой стул рядом с Элисон. Он похлопывает меня по плечу и, наконец, усаживается напротив.

Несколько минут мы смеемся и едим из чайных чашек липкий суп со вкусом чизкейка. Разговор идет о самых обычных вещах – о конце школьного года, предстоящем бале, вчерашнем выпускном вечере, о папином магазине спорттоваров.

Такое ощущение, что у нас нормальная семья.

А потом папа все портит. Он достает бумажник, чтобы показать Элисон фотографии моих картин, которые получили приз на окружной выставке. В пластиковых кармашках, вместе с разнообразными карточками и чеками, лежат три снимка.

Первая картина – «Луна убийцы», всё в синих тонах. Синие бабочки, синие цветы, кусочки синего стекла. Вторая – «Последнее дыхание осени», круговорот осенних красок. Коричневые мотыльки, оранжевые, желтые, красные лепестки цветов. Третья мозаика, «Сердцебиение зимы», – это моя гордость, хаотическая путаница нитей перекати-поля и серебристых стеклянных бусин. Всё уложено в форме дерева. На кончике каждой ветки – сухая ягода остролиста, как будто мое дерево истекает кровью. Фон состоит из угольно-черных сверчков. Выглядит зловеще, но сочетание фантастического и естественного как раз и делает картину красивой.

Элисон взволнованно ерзает.

– Как там музыка? Алисса не забросила виолончель?

Папа прищуривается, глядя на меня. Элисон мало занималась моим образованием. Но единственное, на чем она всегда настаивала, – это чтобы я поступила в школьный оркестр, может быть потому что она сама когда-то играла на виолончели.

Я бросила в этом году, потому что у меня оставалось время только на один курс по выбору. Но Элисон мы не сказали – потому что для нее, очевидно, очень важно, чтобы я продолжала заниматься музыкой.

– Потом поговорим, – отвечает папа, пожимая ей руку. – Оцени, как она умеет подмечать детали. Совсем как ты с твоими фотографиями.

– Фотографии рассказывают историю, – бормочет Элисон. – Но никто не помнит, что нужно читать между строк.

Она выдергивает руку из папиной руки, и наступает мертвая тишина.

С глазами, полными печали, папа уже собирается закрыть бумажник, но тут Элисон замечает освежитель воздуха с фотографией бабочки… тот самый, который он так и не повесил в машине. Дрожащей рукой она выхватывает его.

– Зачем ты носишь это с собой?

– Мама… – в попытке произнести это слово, неестественное и негибкое, у меня немеет язык, как будто я пытаюсь завязать им черенок вишенки в узел. – Я это заказала для папы. Чтобы какая-то частичка тебя оставалась с нами.