Оззи Осборн - Оззи. Автобиография без цензуры

• Название: Оззи. Автобиография без цензуры
• Автор: Оззи Осборн
• Жанр: Публицистика
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-094345-6

Оззи Осборн – один из самых известных рок-музыкантов планеты. Его образ и песни знакомы миллионам людей, а билеты на концерты моментально раскупают по всему миру. «Великий и ужасный» Оззи породил множество мифов о себе – о том, что он откусывал головы живым летучим мышам, тратил больше денег на наркотики, чем на запись альбомов, о сатанизме, алкоголизме и многом другом.

В своей книге Оззи Осборн расставил все точки над «i» в своей уникальной манере. Каким бы зловещим Оззи ни казался на сцене, его острое чувство юмора и самоирония делают эту автобиографию настоящим кладом для любого ценителя рок-музыки.

«Они говорили, что я никогда не напишу эту книгу. Ну и черт с ними, потому что вот и книга. Теперь мне остается только что-нибудь вспомнить…».

Он вспомнил все, что смог, и книга этих воспоминаний получилась невероятно увлекательной и личной.

Вы узнаете:

[ul]Как Оззи пришла идея начать музыкальную карьеру;

Как он со школьным другом мастерил самодельные бомбы;

Как провел два месяца в тюрьме еще до совершеннолетия.[/ul]

---

Но парни на скотобойне не уставали подшучивать друг над другом. Например, когда ты наклоняешься над баком, они разрезали завязки на фартуке, и фонтан из крови и черт знает какого еще дерьма брызгал тебе прямо на одежду. Мне это быстро надоело, а один перец меня особенно бесил. И вот однажды я наклоняюсь над баком, а этот парень подкрадывается сзади и разрезает мне завязки на фартуке. Я, недолго думая, разворачиваюсь и бью его по голове столбом для просушки сала. Я просто потерял хладнокровие, приятель, пойми. Это была довольно жестокая сцена. Я ударил его несколько раз, так что парня всего в крови пришлось увезти в больницу.

На этом закончилась моя работа на скотобойне. «Вали на хрен и не вздумай возвращаться», – сказал начальник.

Вот так я стал Джоном-вором. О том, чтобы снова пойти на завод, даже речи не было. Сама мысль о Гарри, его золотых часах и двух фунтах в неделю была невыносима.

Но в Уинсон Грин мне преподали хороший урок. В этом адском месте даже час – очень долго, а уж три месяца… Первым делом я спросил у кого-то, что имели в виду надзиратели, говоря о душе и моих длинных волосах. Всю следующую неделю я умолял дать мне ножницы, чтобы не быть похожим на девчонку. Каждое утро в душе я стоял, плотно прижавшись спиной к стене и закрывая яйца рукой, настолько, черт возьми, мне было страшно. Если я ронял мыло, то просто оставлял его на гребаном полу.

Я не собирался никуда наклоняться.

Но я волновался не только о том, что меня поимеют. В этом месте человека могли убить просто за то, что он будет бесить кого-нибудь не того. Мордобой был делом повседневным, а я дрался как кусок дерьма. Поэтому я поступил так же, как с хулиганами на Берчфилд-роуд: нашел самого крупного и крутого ублюдка на спортплощадке и смешил его, вытворяя всякую херню.

Это было моим спасением.

В самой тюрьме всё было так, как я себе и представлял: лязгали двери, гремели ключи, на разных этажах сидели преступники всех мастей, и на каждом этаже был балкон, который выходил в середину здания. Меня посадили в «Крыло YP», которое предназначалось для малолетних преступников, а этажом выше располагались камеры предварительного заключения, в которых ждали суда или приговора убийцы, насильники, грабители банков, словом – нежелательные элементы всех мастей. В камеру могли пронести все что угодно. Пиво, сигареты и какое хочешь дерьмо – но выше всего ценился любой табак. Курение помогало убивать скуку, которая была твоим злейшим врагом. Даже старые сырые, обслюнявленные окурки стоили целое состояние.

Набивать себе татуировки – еще один способ скоротать время. Один из парней показал мне, как это делать без иголки и туши. Он нарисовал мне на руке изображение Святого шариковой ручкой – я был поклонником этого сериала еще с 1962 года, – а потом с помощью швейной булавки, которую стащил из мастерской, и расплавленной краски с решетки набил по рисунку татуировку.

После выхода из Уинсон Грин, я стал набивать себе татуировки повсюду. Я даже сделал себе по улыбающейся рожице на каждом колене, чтобы они веселили меня утром, пока я сижу на толчке. Еще в тюрьме меня научили делить спички. Они были дефицитным товаром, так что ребята придумали, как сделать из одной спички четыре, расщепив ее булавкой. Помню, как все время удивлялся – почему они до сих пор не стали миллионерами?

Мое самое яркое воспоминание об Уинсон Грин – это Брэдли. Он был известным педофилом, сидевшим в камере этажом выше моего крыла. Над его дверью висела табличка с надписью «ПРАВИЛО 43». Это означало, что с заключенным 24 часа в сутки должен находиться охранник, чтобы защитить его от других. Иначе при первой возможности остальные повесили бы педофила на ближайшем светильнике. Но надзиратели ненавидели Брэдли так же сильно, как и другие заключенные – он находился в предварительном заключении по семнадцати обвинениям в сексуальном насилии над детьми, в том числе над своими собственными, – и они делали всё, чтобы превратить жизнь насильника в ад. Как-то раз я видел, как один верзила с татуировкой змеи на лице выбивал из педофила душу, а охранники просто смотрели в сторону. Первый же удар наверняка сломал Брэдли нос. Он жевал собственную кровь, сопли и хрящи и, мать его, выл от боли.

В тюрьме меня поставили на раздаче харчей… Заключенным выдавали специальные подносы, разделенные на секции, в которые я, зачерпывая ложкой, шлепал заливные потроха, горох и другое отвратительное дерьмо, которое там готовили. Всякий раз, когда входил Брэдли, дежурный охранник говорил мне: «Осборн, не давай ему ни хрена». Так что я ему почти ничего не накладывал. Брэдли приводили в столовую под конвоем, чтобы по пути с ним ничего не случилось, но это не всегда помогало. Помню, однажды ему несколько недель почти не давали еды, и он сказал парню на раздаче: «Пожалуйста, можно мне еще?» Парень уставился на него, а затем опустил большой тяжелый половник в кастрюлю, размахнулся и влепил им Брэдли по морде. Никогда не забуду звук, с которым этот чертов половник с кашей врезался Брэдли в голову. Шмяк! У него еще нос не успел зажить после прошлого нападения, и тут его расквасили снова. Брэдли плакал, кричал и шатался от боли, но охранник только ударил его по заду палкой и велел не задерживать очередь. Это было сильно.

После этого Брэдли отказывался выходить из камеры. Для охранников это стало проблемой, потому что по правилам тюрьмы нужно было каждый вечер обыскивать камеру, выносить парашу и натирать пол. Поэтому, когда начальник тюрьмы заметил, что Брэдли не выходит поесть, заорали все звонки-свистки, случился дикий кипеш. Я в это время был на кухне. Охранник подошел ко мне и еще одному парню и сказал: «Ты и ты, мне нужно, чтобы вы вытащили этот отвратительный кусок дерьма из камеры и отвели в душ и там начисто отдраили».

Не знаю, как долго Брэдли дали гнить в камере, пока не включили сигнализацию, но, судя по ее состоянию, прошло несколько дней. Ведро с парашей перевернулось, и повсюду были моча и дерьмо. Да и сам Брэдли был весь в дерьме. Мы вытащили его, отправили в холодную ванну и оттирали уличными метлами. Всё лицо у Брэдли почернело и опухло, на месте носа была каша, и он дрожал и плакал. К концу дня я уже испытывал жалость к этому парню. Говорят, педофилам легко живется в тюрьме. Поверьте мне, это не так. Я до сих пор удивлен, что Брэдли не покончил с собой. Может, он слишком трусил, а может, у него просто не было запасных лезвий.

Как-то, уже в конце своего срока в Уинсон Грин, я гулял по двору и вдруг увидел знакомого парня.

«Эй, Томми!» – крикнул я.

Томми поднял глаза, улыбнулся и пошел мне навстречу, куря сигарету и потирая руки, чтобы согреться.

– Оззи? – удивился он. – Черт побери, парень, это ты?

Томми работал со мной на скотобойне в Дигбете – был одним из тех парней, которые связывали коров перед тем, как я стрелял им в голову. Он спросил, на сколько меня упекли, и я рассказал, что мне дали три месяца, но за работу на кухне и помощь с Брэдли выпускают через полтора.

– За хорошее поведение, – сказал я. – А тебя на сколько?

– На четыре, – ответил он, затягиваясь.

– Недели?

– Года.

– Черт побери, Томми. Что ты сделал, ограбил королеву?

– Нет, всего лишь несколько забегаловок.

– И сколько ты украл?

– Ни черта, мужик. Но я взял пару сотен пачек сиг, шоколадных батончиков и всякой херни.

– Четыре года за сиги и шоколадки?

– Третий привод. Судья сказал, что я не усвоил урок.

– Черт побери, Томми.

Раздался свисток, и один из охранников велел нам пошевеливаться.

– Увидимся, Оззи.

– Увидимся, Томми.

Мой старик поступил правильно, не оплатив мой штраф. После Уинсон Грин я ни за что не хотел возвращаться в тюрьму, и не вернулся. Меня арестовывали, да. Но не сажали.

Хотя, надо признать, я был к этому близок.

Я не горжусь тем, что отбывал срок, но что было, то было, понимаете? Просто я, в отличие от других, не пытаюсь притворяться, что этого никогда не было. Если бы не те полтора месяца за решеткой, черт знает, во что бы я еще вляпался. Может, пошел бы той же дорогой, что мой приятель Пэт с Лодж-роуд, с которым мы воровали яблоки. Парень покатился по наклонной, связался с очень плохой компанией. Думаю, наркотики тоже сделали свое дело. Я не знал подробностей, потому что никогда не спрашивал. Когда я вышел, то практически перестал общаться с Пэтом, так как больше не хотел связываться со всякой херней. Но время от времени мы пересекались, выпивали, болтали. Он был хорошим парнем, приятель. Легко осуждать других людей, но Патрик Мерфи был действительно хорошим чуваком. Просто он несколько раз сделал неправильный выбор, а потом стало поздно. В итоге Пэт прошел по «королевскому свидетельству» – это значит, что тебе сокращают срок за то, что ты стучишь на более важного преступника. А потом, когда выходишь из тюрьмы, дают новые документы. Пэта поселили в Саутенде или где-то еще. Он находился под защитой полиции двадцать четыре часа в сутки. Но жена не выдержала и, не дождавшись его, подала развод. Пэт пошел в гараж, завел машину, подсоединил шланг к выхлопной трубе и вставил другой конец в водительское окно. Затем сел в машину и дождался, когда монооксид углерода не сделал свое дело.