Саманта Швеблин - Дистанция спасения

• Название: Дистанция спасения
• Автор: Саманта Швеблин
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-17-106161-6

Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы. В поиске этих ответов особая роль отводится читателям – за ними последнее слово.

Саманта Швеблин (1978) – аргентинская писательница, первые книги ее рассказов сразу привлекли к ней внимание публики и критиков и принесли несколько литературных премий. Британский журнал Granta назвал Швеблин в числе лучших молодых прозаиков, пишущих на испанском языке. Книга “Дистанция спасения” вошла в шорт-лист Международной букеровской премии и уже переведена на многие языки.

---

– Но ведь Давид…

– Пока я судорожно прокручивала в голове все, что от нее услышала, Давид снова подошел и обнял меня. Глаза у него распухли, веки покраснели и набрякли – совсем как у коня. Слезы просто катились у него из глаз, но моргнуть он не мог. Да и громко плакать тоже не мог. Он ослабел и казался страшно напуганным. Я поцеловала сына в лоб и сразу почувствовала, что у него жар, что он просто пылает. Пылает, Аманда. И в этот миг мой сын, наверное, уже видел ангелов.

Карла сидит вцепившись в руль и смотрит на ворота. В этот миг она снова теряет тебя, Давид: счастливая часть истории закончилась. Когда мы с ней познакомились, а было это всего несколько дней назад, я сперва подумала, что она, как и я, сняла здесь дом на время, пока ее муж работает где-то поблизости.

А почему ты решила, что она тоже неместная?

Пожалуй, у меня сложилось такое впечатление, потому что она выглядела очень нарядной в своих ярких блузках, а волосы собирала в большой пучок… И вообще очень располагала к себе. Короче, разительно отличалась ото всех, кто ее окружал. И вот теперь я с тревогой видела, что она снова принимается плакать, а еще я поняла, что она не намерена выходить из машины, а Нина между тем одна разгуливает по дому. Надо было сказать Нине, чтобы взяла чупа-чупс и сразу возвращалась к нам. Хотя нет, лучше держать ее отсюда подальше, эта история совсем не для детских ушей.

– Карла… – начинаю я.

– И тогда я сказала ей “да”, пусть она сделает это. Сказала, что мы просто обязаны сделать все, что нужно. Женщина ответила, что нам надо перейти в другую комнату. Я подняла Давида, и он, почти теряя сознание, припал к моему плечу. Он был таким горячим и таким опухшим, что руки мои его не узнавали. Женщина открыла дверь – последнюю по коридору. Потом знаком велела мне обождать на пороге, а сама вошла внутрь. В комнате было темно, и я скорее догадывалась, чем видела, чем она там занимается. Женщина поставила в центре большой низкий таз. Послышался шум воды, которую она сначала налила в ведро, и уже из ведра наполнила таз. Потом направилась на кухню, прошла мимо нас очень сосредоточенная, а миновав половину пути, обернулась и пару секунд глядела на Давида, глядела на тело Давида, словно хотела запечатлеть в памяти его очертания или, возможно, размеры. Вернулась она с большим клубком сизаля[2]и ручным вентилятором и снова исчезла в темной комнате. Давид весь пылал – он стал таким горячим, что, когда она забрала его, шея и грудь у меня были мокрые. Женщина проделала все очень быстро – ее руки вынырнули из мрака и снова там растворились, но уже вместе с Давидом. Это был последний раз, когда я держала сына на руках. Женщина снова вышла, уже без него, отвела меня на кухню и опять налила чаю. Сказала, что я должна ждать там. И добавила: если я двинусь с места, то могу невольно сдвинуть что-то мне неведомое. То, что ни в коем случае не должно сдвигаться. Во время процесса переселения, сказала она, в движение должно приходить только то, что приготовлено к отбытию. И тогда я схватила чашку чаю, откинула голову назад и уперлась затылком в стенку. Женщина ушла по коридору, больше ничего не сказав. Давид ни разу меня не позвал, я не слышала, чтобы он произнес хоть слово или заплакал. Вскоре, где-то минуты через две, я услышала, как закрылась дверь той комнаты. Прямо передо мной на кухонной полке стояла фотография в большой рамке, и все это время оттуда на меня смотрели семь сыновей женщины, уже совсем взрослых. На снимке они были по пояс голые, покрасневшие от солнца, и еще они улыбались, чуть наклонясь над своими граблями, а за их спиной лежало большое поле, где только что срезали сою. Так я просидела очень долго, не шелохнувшись, просто сидела и ждала. Думаю, часа два, не меньше, и ни разу не оторвала затылка от стенки и не сделала ни глотка из чашки с чаем.

– А ты что-нибудь слышала за это время?

– Нет, ничего. Только как открылась дверь, когда все уже было закончено. Я резко выпрямилась, отодвинула чашку в сторону, но тела своего не чувствовала, оно словно одеревенело, и я не могла заставить себя встать. Да и вообще не знала, что мне теперь позволено, а что нет. Я услышала ее шаги, которые уже без труда узнавала, и больше ничего. Шаги остановились где-то на полпути, но мне все еще не было ее видно. И тогда она позвала: “Пойдем, Давид, я отведу тебя к маме”. А я ухватилась обеими руками за край стула, потому что не хотела видеть его, Аманда. Мне хотелось убежать. Отчаянно хотелось убежать. Я даже стала быстро прикидывать, успею ли добраться до входной двери, прежде чем они дойдут до кухни. Но на самом деле не могла и шевельнуться. И тут я услышала его шаги, очень легкие шаги по деревянному полу. Мелкие и неуверенные, совсем не похожие на шаги моего Давида. Четыре-пять шажков – и он останавливался, и тогда ее шаги тоже затихали словно в ожидании. Они уже почти дошли до кухни. Его маленькая ручка, испачканная то ли грязью, успевшей высохнуть, то ли пылью, тыкалась в стену в поисках опоры. Мы посмотрели друг на друга, но я сразу отвела глаза. Женщина подтолкнула его ко мне, и он сделал еще несколько шагов, очень неуклюжих, а потом быстро ухватился за стол. Кажется, все это время я не дышала. А когда снова смогла вдохнуть и когда он сделал шаг в мою сторону, теперь самостоятельно, я отпрянула. Он был очень красный и весь в поту. Ножки у него были мокрые, хотя следы, которые он оставлял, уже начали высыхать.

– И ты не схватила его и не обняла, Карла? Не прижала к себе?

– Нет. Я сидела и смотрела на грязные руки Давида. Он крепко держался за край стола, как будто шел по вязкому болоту, и я могла разглядеть его запястья. На запястьях, а также чуть повыше, остались полоски, похожие на браслеты, сделанные, кажется, из тех самых ниток сизаля. “Наверное, это жестоко, – сказала женщина, тоже подходя ко мне и внимательно следя за моей реакцией, как и за следующим шагом Давида, – но надо удостовериться, что уходит одна только душа”. Она погладила его запястья и, словно извиняясь, добавила: “Но тело-то должно остаться”. Она зевнула, и я отметила про себя, что, с тех пор как вернулась на кухню, она не перестает зевать. По ее словам, зевота – эффект переселения, и точно так же будет зевать Давид, как только окончательно проснется, – надо, чтобы все вышло наружу, надо зевать и при этом разевать рот пошире, “чтобы освободить выход”.

– А что Давид? – спросила я.

– Женщина отодвинула стул, который стоял рядом с моим, и жестом велела Давиду сесть.

– А ты? Неужели так и не прикоснулась к бедному ребенку?

– Потом женщина опять начала наливать чай, а сама все время незаметно на нас поглядывала, следила за тем, как мы встретимся. Давид с трудом вскарабкался на стул, а я не могла заставить себя подсадить его. Теперь он сидел и рассматривал свои руки. “Скоро непременно начнет зевать”, – повторила женщина, сама зевая во весь рот и прикрывая его рукой. Она тоже села за стол, взяла свой чай, но по-прежнему очень внимательно следила за Давидом. Я спросила, удачно ли все прошло. “Лучше, чем я ожидала”, – ответила она. При переселении ушла и половина яда, яд разделен пополам между двумя телами и уже не так опасен.

– И что это значило?

– Давид, скорее всего, выживет. Как тело Давида, так и Давид в своем новом теле.

Я смотрю на Карлу, и Карла тоже смотрит на меня. У нее сейчас ужасно фальшивая улыбка, прям как у клоуна, но на миг ее улыбка меня обманывает: я готова поверить, будто только что рассказанная история была всего лишь очень длинной и очень неудачной шуткой. Но она добавляет:

– Так что это и есть мой новый Давид. Это чудовище и есть мой Давид.

– Карла, не сердись, но мне надо пойти взглянуть, чем там занимается Нина.

Она кивает и снова смотрит на свои руки, лежащие на руле. Я поворачиваюсь к дверце, собираясь выйти из машины, однако Карла, судя по всему, и не думает последовать моему примеру. Несколько секунд я сижу в нерешительности, но ничего не происходит, и тогда меня охватывает настоящая тревога за Нину. Как измерить дистанцию спасения, если я не знаю, где сейчас находится моя дочь? Я выхожу из машины и спешу к дому. Дует легкий ветерок, чувствую, как он пробегает по спине и по влажным после долгого сидения в машине ногам. И тут же через окно вижу Нину, вижу, как она толкает сзади кресло, двигая его из гостиной в кухню. Все в порядке, думаю я, но назад не иду. Все в порядке. Поднимаюсь по трем ступенькам на галерею, открываю дверь, затянутую москитной сеткой, вхожу в дом и закрываю дверь за собой. Закрываю на задвижку, потому что делаю так всегда, и это получается у меня уже машинально. Потом, уткнувшись лбом в москитную сетку, долго смотрю на машину, на рыжий пучок, который слегка возвышается над спинкой кресла. Я боюсь пропустить любое движение Карлы.

Она назвала тебя чудовищем, и теперь я думаю еще и об этом. Наверное, очень грустно быть таким, каким ты стал теперь, что бы это ни значило, и грустно, что твоя мама называет тебя чудовищем.