Вячеслав Прах - Храм мотыльков

• Название: Храм мотыльков
• Автор: Вячеслав Прах
• Жанр: Русское современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-17-108887-3

Новая психологическая драма Вячеслава Праха – это паутина загадок, интриг и тайн, умело переплетенных между собой. И когда вам начинает казаться, что все уже понятно, будьте уверены – вы попали в ловушку.

Доктор Браун, психиатр с двенадцатилетним стажем, приезжает в психиатрическую клинику, чтобы получить должность главного врача. Однако по приезду он понимает, что действующий главврач не готов уступить свое место просто так. И доктор Браун вступает в опасную игру с единственным условием – установить личность пациента, о котором не известно ничего…

---

– Хорошо.

Фредерик занес ручку над чистым листом, который был предназначен для важных пометок. Откровенно говоря, этот лист не нужен был доктору Брауну, так как он имел отличную память.

– Вы – писатель? – неожиданно спросил доктор, чтобы навсегда похоронить эту версию.

– Да.

Фредерик, откровенно говоря, был обескуражен таким ответом, но не подал вида.

– Вы пишете о любви?

– Да.

– Что в вашем понимании «любовь», Ричард?

– А в вашем, доктор?

Фредерик имел собственную тактику беседы с людьми, чьи болезни были невидимы глазу, но несомненны для слуха. Если его о чем-то спрашивали, он всегда предпочитал отвечать четко и правдиво. Важно было, чтобы его собеседник чувствовал себя на равных с доктором, но данный собеседник, по мнению Фредерика, не страдал какой-то глубокой болезнью, раздражителем и разрушителем «Я», жившего под его кожей. И если эти беседы будут продолжаться в том же духе, что и сейчас, то доктор Браун признает своего больного совершенно здоровым. И не забудет упомянуть о наличии незаурядного склада ума.

– Любовь – это состояние, при котором человек не способен видеть другого в точных и явственных деталях, каким его видят все окружающие. Например, некий Уильям не видит кругов под глазами у своей возлюбленной и не чувствует запаха ее немытых волос.

– Как сухо, – засмеялся Ричард Ло, разговаривавший с Фредериком лежа на боку. – А вы чувствуете запах грязных волос своей возлюбленной, доктор Браун? – Ричард Ло помолчал и добавил: – Вы вообще когда-нибудь любили?

– Да.

– И чем закончилась ваша любовь?

– Сыном, – спокойно ответил Фредерик.

– Сыном или на сыне она закончилась?

– Теперь ваша очередь ответить на мой вопрос, Ричард. Вы играете в одни ворота, позвольте и мне коснуться ногой вашего мяча.

– Пожалуйста. Вы спрашиваете, что такое любовь, у автора любовных романов? Да откуда ему об этом знать? – Пациент засмеялся еще сильнее прежнего, только эти внезапные приступы зловещего смеха вызывали у Фредерика небольшие сомнения относительно здравости ума своего собеседника.

– Странно. Вы же пишете о любви.

– А вы изучаете душевнозаблудших, доктор. Но вы ведь не относите себя к ним.

Фредерик хотел было ответить, но Ричард Ло его перебил.

– Или относите? Ведь согласитесь, что хладнокровие и безразличие к чувствам других людей – это один из симптомов шизофрении.

– Вы хорошо осведомлены, Ричард… Это так! Но если брать за основу только этот симптом, то каждого третьего прохожего можно смело брать за руку и вести к нам в лечебницу. Как вы здесь оказались, Ричард? Насколько мне известно, вы – знаменитый писатель, и вашему читателю вас, должно быть, не хватает.

– Моему читателю не важно, где я нахожусь, ему важно, чтобы я писал.

– А вы пишете сейчас?

– Конечно. Я не могу не писать.

– Каким образом вы пишете?

– Я пишу, держа в правой руке шариковую ручку. Но не стану язвить, доктор Браун, сейчас я пишу в кафе под названием «Хобот альбатроса» на печатной машинке Brother CE-50. Хорошая вещь, скажу я вам. Я нахожусь в Риме, на одной из центральных шумных улиц. Я сижу в уличном кафе, а мимо моего столика проходят люди самых разных национальностей – евреи, индусы, темнокожие американцы. Вы знаете, что кожа негров – мягкая и приятная на ощупь? А? Китайцы… В двухстах метрах от меня на саксофоне играет коренастый мужчина лет тридцати, в его шляпу бросают монеты. Немного ближе какая-то азиатка рисует на асфальте цветными мелками, к моему большому сожалению, что именно она рисует, я не вижу из-за своего столика. Чтобы сказать больше, мне придется встать и сделать хотя бы десять шагов по направлению к ней. Но я этого делать не стану, мне сейчас очень удобно на моем месте, в воздухе пахнет табачным дымом, свежезаваренным кофе и дохлой собакой, лежащей у бордюра напротив моего кафе. Да, Рим совсем не изменился… Совсем!

– Очень интересно. Могу ли я взглянуть на вашу печатную машинку, если, конечно, позволите.

– Нет.

– Почему? – сделал удивленный вид Фредерик.

– Потому что вы сейчас находитесь в клинике для душевнобольных, доктор.

Наступила странная и неловкая пауза.

– Вы вчера перед моим уходом сказали, что я не уделил должного времени вашему миру. Я готов изучить ваш мир сейчас, Ричард. Расскажите мне, как выглядит кафе «Хобот альбатроса»…

– Оно совсем не выделяется среди других уличных кафе. Несколько столиков, если хотите, я могу даже подсчитать для вас их точное количество в этом кафе. Один. Два. Пять… Восемь, если считать вместе с моим. Итак, восемь столиков, все заняты, если бы вы захотели побывать вместе со мной в этом кафе, так вам, доктор Браун, попросту не хватило бы места. Я занял одиночный столик в самом отдаленном углу этого заведения, здесь достаточно уединенно, если не брать в расчет итальянца, сидящего недалеко от меня, он много курит, и весь дым идет мне в лицо. Мимо проходят люди и разговаривают на разных языках, чаще всего я слышу итальянскую речь, много также французов, греков и арабов. Вот слышу еще сербский, но понимаю плохо, я удовлетворительно владею только пятью языками, хотя знаком практически со всеми, но это не важно, доктор. Я писатель, и моей образованности не стоит удивляться.

– Что вы себе заказали, Ричард?

– Несколько минут назад я допил кофе с виски.

– Как кофе?

– Неплох. Бывает лучше и хуже, как и с людьми. Виски слишком слабый, разбавленный, а впрочем, это Рим. Я стучу клавишами своей машинки достаточно громко, но не привлекаю посторонних взглядов. Знаете почему, доктор?

– Потому что на улице слишком шумно.

– Правильно. Никому нет дела до меня, внешность у меня незапоминающаяся, и мое лицо вряд ли кто вспомнит в этом городе.

– Опишите себя. Как вы выглядите, сколько вам лет, какая одежда сейчас на вас.

Это уже была не простая беседа, а настоящий сеанс психотерапии. Фредерик погружался в глубины души пациента, лежавшего перед ним.

– Мне восемьдесят лет. Мои волосы – белые, мои брови – тоже белые и густые, у меня белые даже глаза. Мои руки дрожат не так сильно, как у Гарри, пальцы уверенно стучат по знакомым клавишам. Я пишу пьесу «Родимое пятно». Меня вдохновляет не Рим, нет, меня вдохновляет молодая особа в красивом платье с родимым пятном на оголенной шее, итальянка лет двадцати. Она сидит в середине кафе за столиком рядом с каким-то неуместным типом, итальянцем, плохо одетым. Конечно же, красит мужчину не одежда, но женщина всегда обращает внимание на то, дорого мужчина одет или нет. Так вот, я страдаю провалами в памяти, у меня обнаружена болезнь Альцгеймера, да, это не раковая опухоль, доктор, но доставляет немало неудобств. Вот ты сидишь, отдыхаешь в кафе и пьешь кофе. А когда ставишь чашку на стол, то забываешь, где ты и почему у тебя такие морщинистые руки, почему они в коричневых пятнах и что это за суета вокруг тебя, что за город такой, в котором температура воздуха выше тридцати и где задыхаешься, даже сидя в тени.

– Когда у вас обнаружили болезнь Альцгеймера?

– Не помню когда.

– Вы мне врете сейчас?

– Нет.

– Вы пишете пьесу о женщине, она ведь пустышка, дешевка. Согласны?

– Согласен. Но объясните, прошу вас, с чего вы сделали такой вывод, доктор.

– Все просто. В вас давно угасла сексуальная энергия, двигатель вашего душевного подъема…

Ричард Ло его оборвал.

– Порыва… Не «подъема». Ваша фраза слишком пошло звучит и все портит.

– Пусть будет «порыва». Я не против.

– Да, порыв слаб, и мои чувства туманны, но ведь пальцы помнят, какие на ощупь родимые пятна у женщин, тело, возможно, помнит…

На этот раз доктор Браун забрал пешку.

– Ваше тело не имеет памяти. Кожа и все, что под ней, реагирует лишь на сигналы мозга.

– Я слишком стар, доктор. И через несколько минут я умру.

– Вы еще не стары, Ричард Ло. И хватит передо мной разыгрывать комедию.

– Я не разыгрываю перед вами комедию, доктор Браун, – произнес пациент каким-то поникшим и жалобным голосом.

– Вы мне нагло врете. Я верю в то, что вижу своими глазами. А вижу я сейчас вас, лежащего на полу, а не восьмидесятилетнего старика в уличном кафе Рима.

– Хотите, я покажу вам старика, доктор?

– Бессмысленный вопрос. Вы абсолютно здоровы и отнимаете у меня время, которое я мог бы потратить на пациента, действительно нуждающегося в моей помощи. Вам не нужна помощь, вам нужен лишь зритель. Пусть санитары вас слушают. С меня хватит.

Фредерик встал со стула и направился к выходу. Почему он так поступил? Да хотя бы потому, что все, сказанное в этой комнате, было не то чтобы абсурдным, а скорее – неуместным, неестественным. Да, такое поведение имело место быть у человека с расщеплением личности, но перед ним сидел не Билли Миллиган, не Дорис Фишер, и не было у его пациента диссоциативного расстройства, которое доктор изучал в мельчайших деталях уже два десятка лет, его собеседник был способен лишь на пустой лепет. Его голос не менялся, не перенимал старческий хрип, его тело даже не содрогнулось, когда он якобы «переключился» и стал вдруг стариком. Не верил доктор Браун, хорошо изучивший людей за всю свою многолетнюю практику, ни единому слову Ричарда Ло. Да, он мог бы его рассматривать как соперника, даже как коллегу, но как больного – нет. Этот человек с повязкой на глазах был абсолютно здоров.