Фредерик Бегбедер - Вечная жизнь

• Название: Вечная жизнь
• Автор: Фредерик Бегбедер
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-389-15538-1

Герой нового романа Фредерика Бегбедера уже не тот, каким мы видели его в «99 франках» или «Любовь живет три года». Он известный тележурналист, отец двух прелестных дочек и… очень хочет остаться молодым – если не обрести бессмертие, то уж во всяком случае продлить жизнь до бесконечности. Лично для него это сверхактуально, особенно учитывая, что жена у него юная и красивая. И вот в возрасте, когда прочие уже начинают подумывать о душе, новый Дориан Грей устремляется к вечной молодости. Смерть, по его мнению, всего лишь проблема, которую нужно технически отрегулировать. Цель поставлена, и главный герой, его десятилетняя дочка Роми и их спутник робот по имени Пеппер пускаются в странствие. Париж, Женева, озеро в Альпах, Иерусалим, Нью-Йорк… Неужто ему и впрямь удастся продлить себе жизнь лет этак до трехсот?… Поживем – увидим!

---

У меня создалось впечатление, что современный мир застрял в одном общем коллапсоидном заторе, казалось бы, мы в пробке, но слипшиеся машины не двигаются потихонечку, а стартуют в пустоту на скорости 200 км/ч, как в фильме «Форсаж 7», когда Ликан Гиперспорт[117] с Вином Дизелем за рулем прыгает в Абу-Даби с крыши одного небоскреба, приземляется на семьдесят четвертом этаже другого здания, но оно рушится, а Вин на тачке продолжает полет и заканчивает его в третьем небоскребе. Впечатляющий каскад, что и говорить, но подходит ли нам жизнь каскадера? Процесс старения ускоряется: мы уже в тридцать лет не понимаем следующее поколение, которое говорит на каком-то диком сабире[118] двадцать первого века, его образ жизни темен, оно жаждет выпихнуть старших и занять их место. В Средние века люди едва доживали до пятидесяти, а сегодня в пятьдесят мы записываемся в тренажерный зал и наматываем мили на велотренажере, глядя Bloomberg TV[119] с его цифрами, мечущимися по странам и континентам. Уверен, захоти я открыть спортивный клуб под названием «Камера смертников», отбоя от желающих не будет.

Если считаете меня сумасшедшим, закройте книгу прямо сейчас. Этого не будет, потому что вы – как и я – «автономный субъект» (по определению социолога Алена Турена), то есть свободный современный индивид, не связанный ни с сельской общиной, ни с религиозным сообществом. Маркетинговое исследование, проведенное по заказу моей студии, показало, что я нравлюсь городским холостякам, всякого рода «беспочвенным»[120], атипичным особям, представителям списка PCS+[121] и атеистам с высокой покупательной способностью. Научный сотрудник – назовем его «дознаватель», – задавший вопрос о моем экранном образе, процитировал в отчете немецкого философа Петера Слотердайка[122], который пишет о современном человеке как о «самостоятельно развивающемся гражданине»[123] и «бастарде без генеалогии». Сначала я разозлился, но после презентации ехал на лифте вниз, посмотрелся в зеркало и увидел морду «создания дисконтинуума»[124]. Я принадлежу к первому поколению, воспитанному без патриотизма, гордости за семью, глубинных корней, привязанности к месту и какому-то определенному верованию (если не считать катехизиса в начальных классах католической школы). Заметьте – у меня нет ни одной реакционной жалобы на общество, я всего лишь констатирую историческую реальность. Я являюсь следствием вышедшей из моды утопии семидесятых, когда жители западных стран пытались избавиться от вериг предыдущих столетий. Я – первый человек без ядра на ноге. Или последнее ядро на ноге следующего поколения.

Никто не хочет смерти, кроме тех, у кого депрессия, а также идейных камикадзе. Если есть один шанс на восемь миллиардов, что мне удастся продлить жизнь на два-три века, всем захочется последовать моему примеру. Запомните, как Отче наш… вы умрете, потому что позволили себе так поступить. Вы умрете – не я. Человечество укротило все: самые глубокие океаны, самые неприступные горы, даже Луну и Марс. Пора медицине объявить эвтаназию смерти, потом мы победим перенаселенность. Уж потеснимся как-нибудь. Через двадцать лет исчезнет социальное страхование. Массированное старение населения, чудовищный дефицит социальных счетов компаний и предприятий заставит всех жить по принципу «каждый за себя»: богатые перестанут платить за спасение бедных – если возраст выхода на пенсию не перенесут на 280 лет… Что до обществ взаимопомощи и страховых компаний, быстрое секвенирование нашей ДНК обозначит для них уровень рисков, связанных со здоровьем, и они выработают новый реальный алгоритм взносов. Продление жизни будет иметь положительные последствия финансового толка: все смогут покупать очень дорогие дома – в кредит, на много веков (за исключением тех, у кого обнаружится несовершенный геном). Пример: десятимиллионный кредит выплачивается за 300 лет с ежемесячным взносом в 2700 евро. Хотите яхту? Да ради бога, у вас впереди столетия.

Избавлю вас от разглагольствований церковников на тему жизни после смерти. Я не любитель казино и парижского тотализатора и не заключаю пари. Мне плевать на жизнь после смерти, я хочу продлить мое существование до бесконечности, натянув нос Безносой с косой. Католики молятся о «жизни вечной» – мне нужна жизнь без конца, причем без всяких предварительных условий. Проблема с Богом в том, что, если в Него не веришь, выглядишь очень жалко. Особенно в пятьдесят, когда тело начинает разваливаться. Несмотря на все усилия, антивозрастные кремы, инъекции ботокса, сосудистые импланты и аюрведические массажи, состояние будет только ухудшаться до полного и окончательного поражения. Именно поэтому почти всем ревностным католикам за пятьдесят. Церковь – СПА для души.

Неужели я утратил пристрастие к суете?

2. Gonzo медицинский опрос (Европейский госпиталь имени Жоржа Помпиду, Париж)

«Но как жить? Как же жить?»

М. Булгаков. Белая гвардия. 1926

* * *

У Роми и Лу впереди было много-много лет: я уважал их долголетие. Обе мои девочки уже при рождении были постгуманистками. Дети – изумительные многоклеточные организмы, бегающие по гостиной и радующие наш глаз.

Рождение Лу значительно осложнило работу над этой книгой. Когда ваш малыш лепечет «папа, папа, папа», требуются колоссальные усилия, чтобы устоять перед улыбающимся существом, жаждущим внимания. Я печатал на компьютере этот параграф, а Лу пряталась за шторами и ждала, когда я ее «найду» и защекочу, а она будет звонко смеяться, встряхивая соломенными волосиками. Как прикажете сочинять «Войну и мир» в подобных условиях? По слухам, Диккенсу удалось высидеть «Оливера Твиста», когда вокруг бесились его сыновья. Может, и так, но это роман о несчастных детишках – своего рода отплата маленьким бесенятам, мешавшим великому англичанину творить. Я мщу менее замысловато – покусываю ушки Лу и пухлые подушечки пальчиков, пока она не запросит пощады: «Хватит, папа, ну хватит уже!» У моей девочки нежнейшая в мире кожа, а щель между маленькими зубками, как у Ванессы Паради[125] (та, правда, старше на сорок пять лет). Профиль крутолобой богини, задорный носик, капризный рот и умопомрачительные ямочки на щечках. Легко ли творить нетленку, когда вокруг вас прыгает самое совершенное существо на свете? Прошу прощения, отвлекусь – нужно поменять памперс, работать продолжу завтра. Литература подождет: маленькая ладошка в моей руке мешает писать.

Не хочу, чтобы Лу взрослела, и боюсь дня, когда Роми меня покинет. Лу шалит в дýше; с восторгом выясняет, что клаксон издает громкие звуки; пробует вишню – сначала недоверчиво (из-за косточки), потом с удовольствием; сбрасывает с полки все мои DVD, я протестую и – о радость! – нахожу «Ребро Адама» Джорджа Кьюкора. Роми в этом возрасте совершала те же «чудеса», сам я развлекался, переворачивая столы в Нейи… Детство, заново переживаемое в третий раз, – это великое чудо и счастье. Я молодею с рождением каждого ребенка.

* * *

Я разрешаю Роми все, что запрещает ей мать: есть перед ужином арахисовое масло и Mi-cho-kos, смотреть телевизор до полуночи, разговаривать по телефону, лежа в кровати, общаться с подружками-одноклассницами на «Фейстайме»… Перед Лу никто не может устоять, особенно я. Ее акварельки важнее моих передач. Дочери научили меня не тратить время попусту. В 2000-х иерархия моих приоритетов переменилась коренным образом: сделать морского конька из пластилина куда важнее, чем групповушка с двумя словачками.

Удачный день, это когда Лу смотрит Кролика Питера, а я смотрю на Лу, попивая пиво (я заметил, алкоголь расслабляет меня и ставит на один уровень с дочерью, пьяный взрослый – тот же ребенок).

Вчера мне приснилось, что родителей кремировали. Лу играла в гостиной с двумя урнами, вывалила мамин прах на ковер, и кучка серой пыли разлетелась по полу. Потом я заметил, что папин прах оказался там же, и родители образовали горку пыли на белом ковре посреди комнаты. Я проснулся в тот момент, когда мой робот-пылесос Dyson 360 Eye в мгновение ока всосал моих предков.

Уже сегодня cуществует множество способов победить смерть, но они остаются достоянием нескольких китайских и калифорнийских миллиардеров. Лучше быть живым постгуманоидом, чем человеком в виде праха. Я понял, что не так уж дорожу моей человечностью, иначе выбрал бы другое занятие, чем быть телеведущим. Я не фундаменталист, не непримиримый сторонник биологического тела. Если для выживания нужно превратиться в машину, я без лишних ахов-охов отказываюсь от весьма приблизительной человечности. Я ничем не обязан Природе, этой жестокой убийце. Сам испортил все, что мог. Мне необходим второй шанс: много не прошу – всего-то лишние сто лет. Успею наверстать упущенное.

Лу строго смотрит мне в глаза и требует «бабочковых» поцелуев. Я моргаю ресницами по ее бархатным щечкам. Потом она хочет зверушку, «которая карабкается-карабкается». Я исполняю – щекочу ей шею, и она хихикает. «Еще!» Обожаю этот сладостный утренний момент, когда Лу предпочитает меня Tchoupi[126].