Игорь Каберов - В прицеле свастика

• Название: В прицеле свастика
• Автор: Игорь Каберов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

В основе книги — наиболее значительные события фронтовой жизни Героя Советского Союза И.А.Каберова и его боевых друзей — летчиков. Правдиво и ярко рассказывает автор о воздушных сражениях на подступах к Ленинграду в годы Великой Отечественной войны.

---

Когда мы приземлились, было уже совсем светло.С нам подошли командир эскадрильи майор Новиков и старший политрук Исакович. Их обступили летчики,техники, мотористы. Все хотят знать, почему объявлена боевая тревога. До кого-то дошли нелепые слухи о таинственной мине, якобы брошенной на Кронштадт. Новиков и Исакович утверждают, что ничего не знают об этом. Связисты натянули антенны, слушают радио, а кто-то прямо возле землянки завел патефон.

Неожиданно рев мощного мотора заглушил все остальные звуки. С противоположной стороны аэродрома разбежался и взлетел истребитель МИГ-3 из эскадрильи капитана Азевича. Он промчался над нашими головами и, словно метеор, ушел в синеву. Это лишь усилило общее чувство настороженности. Мысль, что случилось что-то серьезное, теперь не покидала никого. Кто-то позвонил оперативному дежурному, но не услышал в ответ на свой вопрос ничего определенного. Кто-то уверял, что через пять — десять минут будет отбой тревоги, что он якобы слышал это чуть ли не от самого командира полка. Но над стоянкой взлетела еще одна ракета — сигнал очередного вылета нашего ззена. Почти час мы кружили над Кронштадтом, но не обнаружили ни посторонних самолетов в воздухе, ни кораблей на заливе.

Возвращаемся. Зеленый ковер аэродрома снова ложится под колеса бегущего по земле истребителя. На стоянке почти не видно людей. «Видимо, объявлен отбой тревоги», — думаю я. Легко и радостно на душе. Сейчас же к Вале — и в город!..

Зарулили, выключили моторы. Багрянцев оказался немного впереди, а машина Федорова стоит рядом с моей.

— Ну как, Миша? — кричу я ему.

— Отлично! — вылезая из кабины, говорит он.

Да, сегодня здорово поработали. О таких полетах еще недавно мы могли только мечтать. Я обнимаю подбежавшего к самолету техника Дикова:

— Спасибо, Володя, за самолет.

— Товарищ командир! — прерывает меня Диков. — Товарищ командир, война!

— Как война? — Я растерялся. — Ведь мы же только что…

Война с Германией, товарищ командир. Идите скорей туда, — показывает он на людей, окруживших установленный возле землянки репродуктор. — Москва передает…

Сняв шлемы, мы подходим к землянке.

ЭТО ДРЕВНЕЕ СЛОВО «ВОЙНА»

Передавали Заявление Советского правительства о нападении германских войск на нашу страну. В Заявлении выражалась непоколебимая уверенность в том, что наши доблестные армия, флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору…

Я стоял, боясь пошевелиться. В голове все перепуталось. Хотелось куда-то бежать, что-то немедленно предпринимать.

В суровом молчании слушали Заявление мои товарищи — летчики, техники, мотористы.

— Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Доносившийся из репродуктора голос умолк, а мы> еще некоторое время молча стояли как бы прикованные к земле. Потом все придвинулись к командиру стоявшему рядом с ним Исаковичу. Завязался сбивчивый разговор о сложившейся обстановке. Мы, молодые летчики, тоже обменивались мнениями. Обычно койный и неторопливый, младший лейтенант Петр Хрипунов неожиданно громко и задорно выкрикнул:

Ребята! А у меня, откровенно говоря, давно уже на эту сволочь руки чешутся. Подраться не в учебном, а в настоящем бою с фашистами — это же здорово!

— Конечно, здорово! — поддержал Хрипунова подошедший к нам адъютант эскадрильи лейтенант Аниниканов — А пока, друзья, — он указал на только что устроенную палатку, — вас приглашает парикмахер. Кому нужно — пожалуйста.

Мы дружно ввалились в палатку.

— Шевелюра на войне — помеха — Давай под Котовского, девушка!

Жену я проводил в два часа дня. От Диковых мы шли молча. Возле клуба в тени густой акации остановились.

— Ну что, Валюша, — как-то скованно начал я. — Не складно все получается…

Не верилось, не укладывалось в сознании, что нет больше мирного времени, что слово «война» наполнилось реальным для каждого из нас смыслом. Над клубом с ревом пронеслись взлетевшие с аэродрома истребители. Валя подняла голову и, загораживаясь от солнца ладонью, проводила их взглядом. Стать летчицей было ее заветной мечтой. Может быть, в эти минуты она вспомнила родной новгородский аэроклуб, где сама вот так же не раз поднималась в небо на легкокрылом У-2 и где продолжала учиться, готовясь стать инструктором. Ко всему тому взлетевшие истребители усилили чувство тревоги, которое она испытывала.

— На войну пошли, — негромко сказала Валя, все еще не сводя глаз с самолетов.

А истребители поднимались все выше и выше. Когда они растворились в синеве неба, жена повернулась ко мне. Она молча смотрела на меня, как бы стремясь во всех подробностях запечатлеть в своей памяти, каким я ухожу на войну. А вид у меня был, прямо скажу, не рыцарский: мешковатый, не по росту, комбинезон и стриженая голова.

Солдатик мой! — сказала она ласково, проведя рукой по моему колючему затылку. — Сейчас и ты улетишь… — Губы ее дрогнули, глаза повлажнели. Слезы сорвались с ресниц.

А вот это ты зря, — я обнял жену, — успокойся, Валюша. Все будет хорошо. Не надо волноваться. Мы же с тобой летчики, родная, да еще моряки.

Не буду больше, — приложив платок к глазам, тихо сказала она.

В клубе звенел звонок. Там с минуты на минуту должен был начаться митинг членов семей военнослужащих. Дежурный командир просил собравшихся пройти в зал.

— Ну, мне пора, Игорек, — поспешно приведя себя в порядок, сказала жена. На мгновение она прижалась ко мне. — Какой ты смешной, без волос-то. Отрастут — не стриги больше. Ладно?

— Есть, товарищ командир! — Я рассмеялся, приложив руку к «пустой» голове.

— Ладно тебе, еще чего выдумаешь — «командир”, — ласково упрекнула она. — Что ж, я пойду. Об одном прошу тебя, Игорек: будь внимательным в полете. У тебя хорошие друзья. Держитесь крепче, и все будет хорошо. О нас не беспокойся, пиши.

Жена ушла, а слова, сказанные ею на прощание, все еще звучали в моих ушах: «У тебя хорошие друзья. Держитесь крепче, и все будет хорошо…»

На улице жарко, знойно припекает солнце. Я медленно иду к аэродрому. Все вокруг кажется каким-то другим. Впрочем, нет. И клуб, и аллея, где мы с Валей гуляли минувшей ночью, и дома, и высокая водонапорная башня стоят, как стояли вчера и позавчера. В кустах по — прежнему неугомонно прыгают с ветки на ветку воробьи. Небо заполнено привычным рокотом истребителей. Но как ни приветлив этот июньский день, на душе пасмурно, и временами кажется, будто все посерело вокруг.

Война. Война с Германией. Я пытаюсь представить себе, что собой представляет она, Германия, захватившая почти всю Западную Европу. Вообразить это нелегко. Одно ясно — у фашистов немалая сила. Об этом нам говорили еще в Ейском училище. Лекторы подчеркивали, что, подчинив себе военную промышленность европейских стран, Германия представляет собой большую силу и что не считаться с этим мы не можем. «Ничего! — говорю я себе. — У нас Красная Армия. Весь народ поднимется на защиту своей Советской Родины. Враг непременно будет разбит». Потом я начинаю припоминать некоторые известные мне со школьной скамьи исторические факты. Я думаю об Александре Невском, разбившем псов — рыцарей на льду Чудского озера, о сражении при Кунерсдорфе, когда русские войска наголову разгромили прусскую армию, о взятии ими Берлина в 1760 году. А первая мировая? А гражданская война?

Потом мне почему-то вспомнился старый снимок из нашего семейного альбома. Мой отец запечатлен на этом снимке. Бравый, черноусый, в форме прапорщика, он сидит на вороном коне. На боку у отца шашка. Георгиевский крест, Георгиевская медаль и орден Святой Анны украшают его грудь. Мне всегда казалось, что он на этом фото чем-то похож на Чапаева. Да отец и в самом деле храбро воевал. Ему было двадцать четыре года, когда он пошел на германскую. Мне тоже двадцать четыре, и вот я вскоре должен буду вступить в первый бой…

Прихожу на стоянку самолетов. Она похожа на растревоженный муравейник. Идет ремонт старых укрытий. Кое — кто уже копает новые. Летному составу отвели штабную землянку. Федоров и Годунов решили для своего звена приспособить огромный фанерный контейнер, в котором когда-то с завода прибыл в разобранном виде самолет.

— Не дом — мечта! — прибивая дверную петлю, говорит Годунов.

Ужинаем мы, что называется, по — фронтовому, в полевых условиях, ночуем в землянке. Уставшие за день, да еще после бессонной ночи, все быстро засыпают. Конечно, после уютного кубрика, белоснежных простыней и мягкой постели спать на жестких нарах не особенно удобно. Но летчик привычен ко всему. Был бы при себе реглан. Он — что шинель у солдата: на него лег, им укрылся, его и в изголовье положил.