Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

• Название: Обитатели потешного кладбища
• Автор: Андрей Иванов
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-098685-9

Новая книга Андрея Иванова погружает читателя в послевоенный Париж, в мир русской эмиграции. Сопротивление и коллаборационисты, знаменитые философы и художники, разведка и убийства… Но перед нами не историческое повествование. Это роман, такой же, как «Роман с кокаином», «Дар» или «Улисс» (только русский), рассказывающий о неизбежности трагического выбора, любви, ненависти – о вопросах, которые волнуют во все времена.

---

– Да, – сказал Вересков, – Анатоль прав. Все это очень серьезно. Того гляди и нас загребут.

– И к стенке, – подытожил Гвоздевич, в голосе его послышался ледяной цинизм, он, казалось, хотел, чтоб его взяли и расстреляли. – И откуда про все это тебе известно, Анатоль?

– Кое-кто есть у меня… Мы собираемся газету открывать. Что скажете? Будете у нас работать? – Игумнов хитро посматривал на всех.

– Я-то не против, – сказал Серж. – Идея хорошая. Только есть один нюанс: разрешительная система. Дозволение из министерства нужно. Ордоннанс Временного правительства прошлого года обязывает[24]. Вряд ли дадут… то, что ты предлагаешь печатать, Анатоль, сочтут антибольшевистской пропагандой, боюсь, что это не пройдет…

– Все это формальности, Серж, ордоннанс нам не помеха. – Игумнов преобразился, его глаза горели. – Придумаем способ, как обойти разрешительную систему, и не такое бывало, и не на такие ухищрения шли!

Он погладил увлажнившиеся ладони, припомнил двадцатые – годы борьбы, годы настоящего подполья, с обысками, арестами, побегами…

Гвоздевич тяжело вздохнул и посмотрел в сторону выхода. Серж вытянул из кармана платок и вытер пот со лба. Грегуар тихонько постукивал тростью: стук… стук… стук… Крушевский завороженно смотрел на Игумнова.

– Ну, мне пора, – сказал я, поднялся, все посмотрели на меня, – вечером на смену заступать…

Грегуар спросил:

– В театр или куда?

– Я на пневматической почте, un facteur tubist, à vos services! – И шутливо поклонился, все заулыбались.

– Под землей или на велосипеде?

– Когда как. Больше под землей. Я уже не в том возрасте, чтоб по улицам носиться.

– Какой ужас!

– Мне нравится. Там хорошо. Прохладно и тихо. Слышно, как по трубам летят послания, с легким мистическим свистом…

Вересков захохотал.

– Ну, поэт!

Серж поднялся, подал Крушевскому сигнал, стали прощаться.

– Насилу место нашли для человека… пока то да се, документы делают, не все ж в гаражах ночевать… на смотрины идем… Ну, нам пора, господа.

– Как! И ты, Илья, уходишь?

Гвоздевич вышел, не прощаясь; в его походке было что-то вызывающее. Кажется, Игумнов это принял на свой счет, он ринулся к дверям, Вересков его обнял и потянул за собой.

– Анатоль, Анатоль, не обращай на него внимания. Господа, приезжайте к нам на пленэр в Бержерак! Ну, просто райский уголок! Природа, тишь, спокойствие. Альфред, поиграешь нам что-нибудь, а? Давно я не слушал, как ты играешь. Славный у тебя Дебюсси выходит.

– Я давно не упражнялся…

Не сговариваясь, мы решили пройтись. Медленно шли по Монпарнасу. Как прежде, было трудно расстаться. Я хотел сказать Сержу, что не поеду с ними в Аньер, но не мог решиться, достал сигарету, пытался закурить. Не получалось. Был ветреный, яркий день. Небо было всклокоченное и какое-то легкомысленное. Навстречу шло много военных с девушками. Серж отставал, останавливался, шарил по карманам, искал бумажку с адресами, именами и номерами телефонов, которую приготовил для Крушевского. Гвоздевич шел впереди всех и грубовато передразнивал Верескова:

– На почте под землей? Какой ужас! А ты, Илья, все там же – ткани? Эх! Приезжайте к нам в Бержерак на пленэр! Видали позера? Поиграй нам, Альфред, славный у тебя Дебюсси!

– Да брось, Илья, – сказал Серж. – Он почти святой по сравнению с Усокиным. Вот это горе. Просто напасть. Ах, вот она. Держи, Саша. Вот тут все мы, и Боголеповы, и Тумановы, все по именам-отчествам, чтоб ты знал, с кем будешь жить, чтоб не потерялся…

Крушевский смотрел на бумажку и тихо благодарил.

– А этот Игумнов! – продолжал Гвоздевич.

– Да что тебе он?

– Монстр!

Серж махнул рукой и ничего не сказал. Гвоздевич продолжал ругаться: «монстр», «маньяк», «психопат»… Я курил и думал об Усокине; мне было интересно, как он пережил оккупацию. Спросил.

– А ты не знаешь? – воскликнул Гвоздевич. – Он объедками питался, могилы копал, гробы грузил. Немцам помогал хоронить заключенных. Вот как он перенес оккупацию.

– Нет, нет, он на гробовой фабрике работал, – поправил Серж.

– А это не одно и то же?

– Ну, нет, Илья, нет.

– Ну и ну, – не выдержал я, – чем человек только не занимался: и тараканов в Константинополе ловил, и гробы грузил! Боже мой, вот так жизнь! Одно страдание…

– Да, – сказал Крушевский, – в гаражах холодно…

– А жил бы он в собственной квартире, – подхватил Гвоздевич, – где-нибудь на Сен-Мишель, плевал бы он на Россию.

– Не соглашусь, Илья, – сказал Шершнев, – Усокин не такой человек…

– Погодите-ка минутку, – безразличный к Шершневу, Гвоздевич отвел за руку Александра в сторону – и от потока людей, что спешили в метро, и от нас с Сержем. Переменившись в лице, он о чем-то просил Крушевского, говорил тихо, но настойчиво, молодой человек растерянно озирался, наконец, сильно гримасничая, он кивнул. Гвоздевич отпустил его и воскликнул: – Тут я вас оставлю, господа. Прощайте! Удачи вам с Боголеповыми! Они добрые люди, животных любят.

И резво побежал по ступенькам вниз. Крушевский беспомощно пытался что-то сказать.

– Что? Что? – спрашивал его Серж.

– Господа, я не врач, – проговорил робко Александр. – Я могу только… первичный осмотр делать… Ничего серьезного…

– Вот черт, – ударил себя по лбу Серж. Я спросил, в чем дело. – Илья его уговорил жену осмотреть. Ну ты подумай! И как это я так! Альфред, ты же ее смотрел?

– Да, и Френкель, и кто только…

– Ну?…

– Два-три месяца.

– Ах, беда какая!

Крушевский опять повторил, что он не врач.

– Так нельзя. Так нельзя. Альф, слушай, проводи нашего гостя к Боголеповым, а я должен догнать Илью.

И побежал вниз. Я крикнул, что не могу! не могу туда идти!

– К соседям проводи! К Тумановым! К Севастьянову! Илья! Илья, постой!

Я от досады бросил сигарету. Вот человек! Александр твердил, что не может смотреть жену Гвоздевича. Я его успокоил: ему не придется этого делать. Все дело в Шершневе. Он это уладит… У нас так всегда. Одно уладит, что-нибудь другое всплывет. Такая натура, обширная. Предложил пойти куда-нибудь. На Разбойничий остров я ехать не мог. К Тумановым или Севастьянову – какая разница? Все равно по мосту Клиши идти, а он у Боголеповых из окна как на ладони. Старик меня обещал пристрелить. Ружье у него есть. Смотрителем на кладбище работает. Могилы копает. Рука не дрогнет. Человек слова. Обещал пристрелить, значит, пристрелит.

– А может… я тогда… к себе?..

– Куда? В Сент-Уан? Ну, нет. Давайте ко мне! Знаете, Рута прекрасно готовит. У меня переночуете сегодня.

Александр согласился, и мы направились ко мне. Когда вошли в мою комнату, я предложил выпить вина и послушать музыку. Ему было все равно. Я налил себе и ему, потянулся к пластинкам. Он вдруг как-то странно сложился и сел на пол. У него начался эпилептический припадок.

II

1

В Париже мне снятся необычные сны: я гуляю по подземным стеклянным коридорам, по бесконечным широким улицам среди разноцветных небоскребов, летаю над городом в открытом поезде на искрящем в густой синеве монорельсе, словом, со мной происходит нечто невообразимое, потому что я каждый день сталкиваюсь с невообразимым. Похожие видения случались в Чистополе, разве что чудеса были гоголевские – с нечистью, чернеющим на горизонте лесом или лохматой тучей над головой. Не забуду мое первое похмелье в Америке. Я не собирался нализаться, меня что-то будто подталкивало, сдуру вошел в кафе и стал притворяться: достал записную книжку, бросил на стол перед собой, заказал кофе и – ни с того ни с сего – бурбон, еще и, кажется, еще; тут я перестал собой владеть, какая-то сила понесла меня в магазин, я купил бутылку вина, – и все это чудачество приключилось натощак! На следующее утро мне было плохо. Моя от лекарств уставшая печень плохо приняла алкоголь. В комнате было страшно, на улице тоже. Ноги завели в старенькую уютную библиотеку на Eastern Parkway, в небольшом зале периодики, каталогов и картотек меня поймал дежурный библиограф, пожилой русский эмигрант, он здорово вправил мне мозги. Я просидел в библиотеке почти весь день, забывшись совершенно. После беседы с ним я долго пил минеральную воду в скверике через дорогу, шалея от простора, воздуха, голосов, птиц; скамейка подо мной мерно покачивалась; я снял ботинки и закрыл глаза, на какое-то время провалился в карусельный сон, вынырнув из которого, сделал свою первую после побега запись: нет, это не похмелье, а осень крадется по венам, по трущобам моей души, осень – слепая и старая, с забинтованной совестью и плотно набитым палой листвой воспоминаний чемоданом – все, что нужно для побега, все, что нужно, чтобы начать новое восхождение по вьюну жизни, я слышу, слышу, как она шлепает из каземата в каземат, шаркает сандалетами по моим легким, карабкается по позвонкам, слепо пробирается по гладко выскобленной временем камере, чует тягу, чует отверстие, прилаживает свое бельмоватое око к дыре, не догадываясь, что это мой глаз.