Гай Стагг - Кроссуэй. Реальная история человека, дошедшего до Иерусалима пешком легендарным путем древних паломников, чтобы вылечить душу

• Название: Кроссуэй. Реальная история человека, дошедшего до Иерусалима пешком легендарным путем древних паломников, чтобы вылечить душу
• Автор: Гай Стагг
• Жанр: Религия
• ISBN: 978-5-04-098857-0

Эта книга – прекрасная возможность узнать о религии в современном мире не из пафосных проповедей, учебных пособий по религиоведению и официальных идеологических источников, а из первых рук, от самих верующих, из мест, которые называют культовыми и святыми. Привычная лондонская жизнь доводит молодого человека по имени Гай до нервного срыва, и он оказывается в шаге от самоубийства. В последний момент он все-таки берет себя в руки, решает бросить все и пешком пройти 5500 км по легендарному пути древних христианских миссионеров и паломников, чтобы исцелить свою душу. Его путь пролегает от Лондона через Ватикан, альпийские деревушки, Афон, Турцию, Египет и Сирию в Иерусалим. В пути он общается с монахами, священниками, паломниками, местными жителями, сомнительными типами и авантюристами и узнает о том, что сегодня происходит в мире на самом деле. Вдруг перед ним открывается мир, о котором Гай даже не подозревал. В результате получилось бесценное актуальное полевое исследование современной религиозной жизни как она есть.

---

С первых же минут, как только я вышел на равнину, возникло стойкое чувство, что за мною следят. Каждый раз, когда по полям прокатывался ветер, я оглядывался, а один раз даже влез на шлюзовые ворота, пытаясь рассмотреть вдалеке незримого чужака. Серое небо. Серая земля. Протоки сплетались в узор, точно рисунки в долине Наска. Мертвенно-бледный свет солнца, крахмальная белизна почвы, безликая пустота, куда ни посмотри – конечно же, я был один. В тот миг, стоя на шлюзе, я ощутил себя ничтожной пылинкой на пейзаже, и резвая самоуверенность, охватившая меня во время спуска с Альп, сменилась тревожными уколами нерешительности и сомнений.

А так я шел быстро и по сторонам не глазел. Шла третья неделя поста. Я должен был наверстать время. До Рима идти два месяца? Да ладно. Альдо и соврать мог на голубом глазу. Правда, я много дней потерял из-за снега, и это тревожило. Да, сейчас небо было ясным, но я не видел и следа весны – лишь мертвую пустошь, которая не давала забыть, что здесь по-прежнему властвует зимний холод.

Ночевал я в пресвитериях или приходских домах, и мне почему-то показалось, что священники, которые соглашались меня приютить – неимоверно занятые люди. Они беспокоились об Италии, о Европе, о Церкви – и просили прощения за отставку папы, словно сами были за нее в ответе.

Брат Нунцио в аббатстве Сан-Альбино стал исключением из правил. Обитель находилась неподалеку от Мортары: впереди – романская церковь, позади – готические развалины, а между ними – корпус, похожий на амбар. За всем здесь присматривала суетливая супружеская пара. Жену звали Гиги, мужа – Франческо, обоим было за пятьдесят. Зал был заполнен то ли антиквариатом, то ли хламом – что-то валялось на полу, что-то стояло у стен. Коллекция была довольно невзрачной: икона, написанная чернилами на деревянной доске, заржавевший меч и металлический штандарт с порванным флагом. Когда я спросил, зачем они, Франческо вздрогнул. Он не мог объяснить… Мне лучше подождать… Скоро будет брат Нунцио…

Священник приехал вечером. У него были широкие брови и вялая улыбка, и когда он говорил, то ломал запястья, словно птица с перебитым крылом. Работали мы так: Франческо примерял реликвии к стене, Гиги задавала направление при помощи восклицаний и визга, а я отмечал, куда вешать. И вот, мы трудились, а брат Нунцио сочинял истории о каждой реликвии: икона была из Ломбардии, куда ее принесли шествия кающихся грешников, а штандарт – из Иерусалима, и когда-то принадлежал крестоносцам. А меч? О, да это же святой клинок святого Альбана!

Ужинали мы на кухне. Франческо и Гиги слушали радио: там говорили о выборах папы. Потом они обсуждали кандидатов, дымили сигаретами и тушили их, не докурив и до половины. Я слышал все эти разговоры в каждом итальянском приходе, какие мне только довелось посетить. Судачили обо всем – о банковских махинациях Ватикана, о рождаемости в Южной Америке, о том, какую политику ведут их прелаты, обсуждали архиепископа Миланского, примаса Канады, высшего иерарха курии и австрийского кардинала, по совместительству графа. Сперва я слушал с интересом, но вскоре стало скучно: все эти пересуды ни к чему не вели, а переливать из пустого в порожнее – это удовольствия не доставляло.

Наконец смотрители затихли, и заговорил священник:

– На приходе болтают, у нас должен быть черный папа, как президент Америки. Иные говорят, папа нужен молодой – сорок пять, пятьдесят, не больше. У меня племяш, ему нет и одиннадцати, так сегодня утром сказал: «Я буду папой! Я!» И так каждый день – вот этот может быть папой! И вот этот! И вот этот тоже! Сегодня кардинал из Африки, завтра из Мексики, потом из Бразилии! И все почему? А я скажу! Потому что журналисты превратили выборы в политику! Они берут все проблемы мира – не только проблемы Церкви, но и нищету, и болезни – и говорят: «Ой, кто же их решит? Ой, кто же исправит мир?» Но мы не выбираем политиков. Мы не выбираем правительство. Мы хотим узнать волю Божию!

– А на Пасху будет новый папа? – спросил Франческо.

Брови брата Нунцио нервно дрогнули, но он ничего не сказал.

– Завтра мы попрощаемся с Бенедиктом. У нас не будет ни папы, ни премьера, ни правительства. Италия станет как Бельгия! Кто знает, как долго это продлится? Хотите мой прогноз? Я вам так скажу: Бог нас удивит!

ХОТИТЕ МОЙ ПРОГНОЗ? Я ВАМ ТАК СКАЖУ: БОГ НАС УДИВИТ!

Гиги курила. Франческо дергался. Брат Нунцио ломал запястья. Радио все еще болтало, но сигнал слабел, и мы слушали белый шум, словно ожидая роковой вести. И да, я хотел прервать поток сознания обитателей аббатства, но знал: сейчас их не пробудит ничто.

Папа Бенедикт ушел в отставку. Я добрался до Павии, университетского городка на северном берегу реки Тичино, царства тускло-оранжевых домиков и светло-коричневых площадей. Хотелось зайти в базилику Сан-Пьетро, где под куполом с золотым небом покоился святой Августин, но я не мог ее отыскать. Все церкви на моем пути походили друг на друга как две капли воды – жженый кирпич фасадов и контрфорсы из песчаника по углам, – и я больше часа болтался между Дуомо ди Павия, Сан-Микеле-Маджоре и Санта-Мария-деи-Кармине. Наконец я вышел на мощеную площадь к северу от городского центра и вдруг взбесился: базилика была здесь, сбоку, прикрытая строительными лесами!

Двери были закрыты. Я сел на рюкзак и стал ждать. Прошло три часа, и ничего не изменилось.

Я стал читать газетную заметку о последнем дне папы. Оставив Ватикан, Бенедикт улетел на самолете в Кастель Гандольфо, где собралась толпа, чтобы с ним попрощаться. В заголовок были вынесены его слова: Я больше не понтифик. Я просто паломник на последнем отрезке земного пути. В газете напечатали профиль папы и сказали, что он, как теолог, отстаивал для Церкви термин «странники Божии». Потом, когда он стал кардиналом, его герб разместили на раковине гребешка, символе пилигримов. Но мой взгляд все время выхватывал дату рождения Бенедикта: 16 апреля. День прославления Бенедикта-Иосифа Лабра. Павия, папа, покровитель пилигримов – все это было связано, как путаные водотоки Паданской равнины, но я еще не поднялся столь высоко, чтобы увидеть узор, и мог только ждать, пока будущее решит себя раскрыть – точно так же, как ждали его бездомные скитальцы в Иврее и смотрители Мортары.

Я отправился на восток вдоль По. Землю у реки оградили насыпью, защищавшей от наводнений, и мой путь пролегал по верху набережной. К северу, на холмах, сгрудились поселки с неказистыми каменными домиками, а вот пойма была совершенно пустой. По утрам все окутывал туман. Он развеивался к полудню и открывал безжизненный пейзаж, похожий на абстрактное полотно.

Днем в воскресенье я пришел в поселок под названием Корте Сант-Андреа. Неподалеку к По спускалась причальная лестница. Вода ушла и теперь отдавала сероватым блеском, словно жир на вареном мясе.

Брат Нунцио сказал, что здесь собирались паломники, желавшие пересечь реку на лодке: моста не было до самой Пьяченцы. Пятнадцать лет назад, когда возродилась Дорога франков, местный лодочник Данило Паризи стал перевозить пилигримов на другой берег По. Священник спросил, не перевезти ли меня, но я ответил, что вроде как собирался идти пешком. Впрочем, он все равно настаивал на том, что именно так шли паломники в Средние века, потом дозвонился лодочнику и все устроил. Сперва Данило не проявил особой охоты – в воскресенье у него был выходной, – но в конце концов согласился. Три часа. На причале. Не опаздывать.

Данило появился около пяти. Тучный, красный от стыда, он выкрикивал извинения, пока подъезжал ко мне на своей битой моторке. Из этих криков я понял, что у него были гости, и они засиделись.

Лодка остановилась у причала, и Данило протянул мне массивную руку. На его мозолистых пальцах я заметил следы подагры.

Я ухватился за его ладонь, он втянул меня в лодку, и мы поплыли.

Река была настолько мелкой, что казалось, будто лодка скребет по дну. Благо, глубину показывал шест: восемь метров, шесть, три… Данило лавировал между отмелями и каждые несколько минут глушил мотор – мол, вылезай, приплыли! Каждый раз я отказывался – и моя улыбка становилась все более раздраженной, – а он закатывался смехом и снова заводил двигатель. В иное время он сыпал шутками, или распевал песни, или рассказывал байки о пилигримах, которых перевозил до меня. Он упомянул съемочную группу из Нидерландов, взвод швейцарской стражи и еще одного паломника-англичанина. Последний говорил примерно как я, только был старый и толстый. Мой папа? Я покачал головой, и лодочник опечалился. А когда я похвастался, что хочу добраться до Рима к выборам папы, на его лице отразилась мука. Бенедикт ушел! Берлускони ушел! Сердце Данило разбито!

Вдоль берегов, по зарослям деревьев, вился туман, скрывая границы канала. Желтовато-серый ил напоминал шпатлевку, матовый блеск гальки роднил ее с глиной, цвет воды колебался от серого к голубому и обратно, вверху раскинулось небо с грудой облаков, и те куда-то неслись – то ли мир вращался быстрее, то ли год решил сменить времена.