Себастьян Фолкс - Энглби

• Название: Энглби
• Автор: Себастьян Фолкс
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-00131-070-9

Майк Энглби – человек незаурядный. В самом деле, как бы иначе выходец из «низов» в 1970-е поступил в Кембридж, а затем сделал карьеру журналиста? Его исповедальный рассказ о собственной жизни, перемежаемый тяжелыми воспоминаниями, – это свидетельство из первых рук, доказывающее, что перед нами – человек, терзаемый комплексами и одновременно наделенный парадоксальным аналитическим умом и феноменальной памятью, человек, способный глубоко понимать литературу и чувствовать музыку. Тем более странными кажутся провалы в памяти Энглби, едва речь заходит о студентке Дженнифер Аркланд, в которую он был тайно влюблен и которая таинственно исчезла ветреной осенней ночью. Косвенные улики, собранные полицией, вроде бы указывают на Энглби, но главный герой не намерен никому давать подсказки – ни следствию, ни читателю.

---

В городках Северной Франции было нечто, усугублявшее одиночество. Я наблюдал за сморщенными, как изюм, вдовами, за молодыми мамашами с детьми. За краснолицыми стариками в кафе – молодых мужчин там не было, все работали. Думаю, Курбе и Милле видели примерно то же: крестьянина посреди ландшафта, серые городки со ставнями, церкви. С виду незыблемый, отлаженный механизм буден, так пугавший поколения романистов (тот самый «детский ужас перед лавочником», упомянутый Генри Джеймсом), – а на самом деле пугающе хрупкий.

Кремень у homo erectus, пустая церковь у homo sapiens как видоразличительные признаки.

И повсюду одинаковые boucheries,[13] с их вечным запахом крови и очередями, с неизбывным катехизисом приветствий и прощаний, сопровождающим каждую покупку. Мощенные булыжником площади и tricolores,[14] свисающие с крыш hôtels de ville.[15] Мигающая красная лампочка в окне таверны, где готовят блюда местной кухни. Звяканье супниц с potage de jour[16] и непременная бутылочка сент-эмильона.

А главное – церкви. Их пустота. Побывал Бог на земле – и ушел. Вот от этого правда иногда делалось одиноко.

Худшее, что может случиться в путешествии, – когда твое сознание слишком уж старается, чтобы ты почувствовал себя как дома. Помню, со мной это случилось на автобусной остановке в турецком Измире. (Кстати, между Туром и Измиром ничего особенного не произошло. В Италии и Греции было прекрасно.)

Была ночь, и я ждал автобуса. На изгаженном гудроне, под стеклянным навесом, в свете натриевых фонарей. Играла местная, с завыванием, музыка, потом громкость прибавили, и к пронзительному вибрато исполнителя добавилось жестяное дребезжание дешевых динамиков. На любого начинающего путешественника, ожидающего ночного автобуса до Стамбула, там приходится два-три навязчивых мужика, усатых, с четками, с сигаретой во рту, которые подходят к ожидающим путешественникам, вкрадчиво и бесцеремонно заводят разговор своими гортанными голосами, агрессивно дергая головой, рассчитывая… на что? На деньги? Интим? На то, что ты поможешь им скоротать время? Один подошел ко мне и заговорил про «девочек с желтых страниц». Продать он их хотел или купить? Он цеплялся за мой рукав, пока я не отдернул руку.

Был час ночи, серый свет фонарей, скулящая музыка и черный гудрон, весь в пятнах жвачки и окурках. Я смотрел на них с внезапным и болезненным интересом, словно вдруг начал различать составляющие их молекулы. А еще эта жуткая музыка. Видимо, сознание мое отчаянно пыталось овладеть этим местом, закрепить меня в нем, поскольку отчетливо казалось, что я уже начал выключаться из пространства и времени: враждебность незнакомой, чуждой среды подавляла и растворяла мою личность. Я таял. Моя индивидуальность, мой характер – все это распалось. Я превратился в элементарную частицу страха.

Думаю, в тот момент мне все-таки было немножко одиноко.

Вообще говоря, в менее экстремальных ситуациях одиночество в состоянии само о себе позаботиться. Оно помогает тебе разрабатывать стратегии его защиты. Уютный мрак кинозала и общество актеров на экране – защита от ненужных встреч. Как всякий организм, одиночество агрессивно и изобретательно борется за самосохранение.

Не помню, как я добрался до Стамбула.

* * *

В понедельник состоялось собрание Джен-кружка, и Дженнифер, теперь уже официальный его секретарь, никак не могла отсутствовать на заседании собственного кружка. Она чуть короче постриглась, на ней была вельветовая юбка до колен, ковбойские сапоги и темно-синие колготки. Не люблю, когда люди после долгих каникул сильно меняются. Конечно, перемены не такие, как в школе, когда майский мальчишка возвращается в сентябре взрослым парнем, но все равно действует на нервы.

Среди самых обсуждаемых тем были: участие самолетов расположенной неподалеку американской авиабазы в войне Судного дня (я слышал рокот их моторов над парком Паркерс-Пис, когда шел из паба с сырными пирогами; очень впечатлило; надеюсь, летчики тоже заявятся в «Кречет» и распишутся на потолке) и заговор ЦРУ, из-за которого свергли чилийского президента Альенде.

О чилийском вине следовало забыть, но под руководством Дженнифер мы благополучно добыли несколько бутылок красного Hirondelle, выходило по десять пенсов за бокал. По-моему, hirondelle по-французски «ласточка». Очень мило со стороны дома «Петер Доминик»!

Когда мы перед уходом прибирали за собой, я увидел, что из сумки Дженнифер выпал конверт.

Не раздумывая, я поднял его и сунул в карман. Вернувшись к себе в Клок-Корт, я рассмотрел конверт под рабочей лампой «Энглпойз». Адрес был написан от руки, лимингтонский, мистеру и миссис Р. П. Аркланд. Марка на конверте второго класса, для несрочной отправки.

Надо было вернуть конверт Дженнифер, но потом я решил сам отнести его на почту, завтра. Встал в одиннадцать, тут же вспомнил, что в привратницкой есть ксерокс; но все эти седые угрюмые дядьки страшно любопытны и суют свой нос в каждую бумажку. Другой ксерокс есть на стойке выдачи в университетской библиотеке, но там надо заполнять бланк заказа. Чуть позже всплыл в памяти почтамт на улице Сент-Эндрю.

Встав с кровати, я первым делом поставил чайник. Подержал конверт над паром и осторожно провел ножом под краями клапана.

Письмо я скопировал на почте. Из боковой щели вылетели тонкие посеревшие листки. Вернувшись к себе, я сложил листочки по старым сгибам, сунул в уже высохший конверт, осторожно освежил клеевой слой клеем из банки и заклеил. Потом я снова сходил на почтамт (не хотелось опускать письмо в почтовый ящик колледжа), опять вернулся и наконец-то сел его читать, прихлебывая «Нескафе». Вот что там было:

Дорогие мама и папа!

Спасибо за письмо, за чек и за колготки. Все как нельзя кстати.

Жить в отдельном доме очень здорово. Правда, Энн и Молли сейчас живут со мной, в их комнатах какая-то протечка. Ник даже не подвинулся, хотя у него самая лучшая комната. Очень по-мужски! Но это и к лучшему, жить в одной комнате с Ником все равно никто бы не согласился…

Мам, я послушалась твоего совета, покрасила кухню, так гораздо веселее. В комиссионке нашла симпатичное старое кресло для своей комнаты.

Все бы ничего, только жуткий холод! Одному Господу известно, что тут будет в январе. Газовый камин в гостиной на счетчике, платить никому не хочется. Ник вечно твердит, что сегодня не ночует, и камин ему не требуется.

В результате гостиной мы практически не пользуемся и расползаемся по комнатам заниматься, что похвально, но малосоциально.

Готовим по очереди, продукты в складчину. Энн готовит лучше всех, но Ник ворчит, что она слишком много тратит (особенно на мясо), поэтому мы стали практически вегетарианцами. Энн говорит, что плотоядные инстинкты можно удовлетворить днем за обедом. В холодильнике у каждого своя полка, однако молока в доме вечно нет, хотя целых четыре хозяина.

Еще проблема с ключами. Замок один, с защелкой. Ник и с этим нас достает. Свой ключ он часто отдает Ханне, которая все собирается сделать копию, но до сих пор не сделала. А Ник среди ночи колотит в дверь.

Сплю под пуховым одеялом, сверху еще плед, в лыжных носках, в комнате постоянно горит газовый обогреватель, выключаю в самый последний момент. В три прыжка к нему, гашу и бегом в кровать.

Но просыпаться утром все равно приятно. Напротив живет черепаховый кот, он нас почти признал. Отдернешь штору и видишь, как он потягивается на крыше под слабыми утренними лучами. Мне так нравится смотреть на россыпи серых сланцевых крыш – тут вокруг множество маленьких кирпичных домишек. Несколько минут валяюсь и гляжу в окно, пока «бестолковый дискжокей», как выражается папа, что-то бормочет по радио. Надеваю другие носки, тапки, свитер и пальто, спускаюсь в кухню, пока греется чайник, открываю заднюю дверь и зову кота. Он плюхается с крыши сарая и робко взбирается на ступеньку, где (если повезет) ему предложат блюдечко молока и погладят.

Завариваю чай, беру кружку и для Энн (у Молли лекции только в одиннадцать), поднимаюсь, чищу зубы (не жалея пасты, тщательно: оч. б. расх.). Неужели тебе все это интересно?! Мам, пропускай, если скучно…

Дальше ищу подходящую одежду (толстую и шерстяную), проверяю, те ли книги положила, забегаю еще разок в кухню, схватить тост с раств. кофе, и выкатываю из прихожей на улицу свой верный велик.

На улице дымка и холод, но все как-то светло, дома такие крохотные. Как кукольные домики. Еду медленно (берегу сапоги) по закоулкам, смотрю, как знакомые уже люди выходят из дома, идут на автобусную остановку, забирают с порога бутылки с молоком. Пожалуй, это мое самое любимое время дня. Иногда вижу, как какой-нибудь первокурсник, воровато озираясь, бредет в колледж после ночной отлучки. Безобразник…

Как здорово наблюдать за просыпающимся городом. Открываются магазины, от станции отходят автобусы и едут по центральной, Сент-Эндрюс. Но мне больше нравятся маленькие улочки. Я пересекаю Пембрук-стрит и Силвер-стрит, и вот я уже на том берегу реки, и думаю о тех, кто бывал тут прежде, – о сотрудниках Кавендишской лаборатории, о нобелевских лауреатах, о Мильтоне, Дарвине и Вордсворте, конечно, но больше – о поколениях молодых мужчин и женщин, которые ничем не прославились, но были настолько счастливы наконец попасть сюда и встретить родственные души, что плевать хотели и на промозглый холод, и на нехватку денег на газ, и на жирные завтраки. Я думаю о живших тут мужчинах в твидовых пиджаках с заплатами на локтях и женщинах в синих чулках и грубых башмаках и до сих пор за них радуюсь.