Михаил Козаков - Рисунки на песке

• Название: Рисунки на песке
• Автор: Михаил Козаков
• Жанр: Биографии
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-17-110592-0

Михаилу Козакову не было и двадцати двух лет, когда на экраны вышел фильм «Убийство на улице Данте», главная роль в котором принесла ему известность. Еще через год, сыграв в спектакле Н. Охлопкова Гамлета, молодой актер приобрел всенародную славу. А потом были фильмы «Евгения Гранде», «Человек-амфибия», «Выстрел», «Обыкновенная история», «Соломенная шляпка», «Здравствуйте, я ваша тетя!», «Покровские ворота» и многие другие. Бесчисленные спектакли в московских театрах. Роли Михаила Козакова, поэтические программы, режиссерские работы – за всем стоит уникальное дарование и высочайшее мастерство. К себе и к другим актер всегда был чрезвычайно требовательным. Это качество проявилось и при создании книги, вместившей в себя искренний рассказ о жизни на родине, о работе в театре и кино, о дружбе с Олегом Ефремовым, Евгением Евстигнеевым, Роланом Быковым, Олегом Далем, Арсением Тарковским, Булатом Окуджавой, Евгением Евтушенко, Давидом Самойловым и другими.

---

– Вот так и мы будем работать над ролью, – закончил Николай Павлович. – Сначала очень общее, грубое, ясное, потом все тоньше, – выпятил губы, – все тоньше и сложнее. Понял? Ну, иди отдыхай…

Недлинная репетиция в лесу закончилась. На следующий день я позвонил у калитки его дачи. На меня залаяли два огромных дога, калитку открыла Е.И. Зотова и сообщила, что Николай Павлович уехал по срочным делам в министерство, «приходите завтра». Завтра так завтра. Но назавтра последовало свое «завтра». За двадцать дней переделкинской жизни было в общей сложности пять репетиций, во время которых Охлопков в основном рассказывал мне о роли, но одна из них – единственная настоящая – состоялась в репетиционном зале театра в Москве, куда мне пришлось поехать из Переделкина. Николай Павлович репетировал со мной первый монолог.

И вдруг я увидел, что он зевает! Естественно, я отнес это к своей бездарности. И только позже узнал, что Николай Павлович не создан для застольных репетиций, да еще один на один с актером. Его талант ярко проявлялся в другом. Он был режиссером-постановщиком. Когда на сцене декорации, свет, оркестр, в зале люди, актеры, практиканты – он попадал в свою стихию. Тут ему приходили неожиданные решения, Охлопков взлетал на сцену, и все становились свидетелями его необычных показов. Тогда он и творил подлинно вдохновенно.

Но все это мне только предстояло узнать. А после той злосчастной репетиции, когда я увидел, к своему ужасу, зевающего мэтра, я, по его же предложению, уехал отдыхать на юг, в Гагры. Николай Павлович напутствовал меня:

– Отдыхай, но роль учи. Самойлов может запить, и тут тебе придется лететь на гастроли и срочно вводиться. А если этого не случится, встретимся осенью в Ленинграде на сборе труппы в Выборгском дворце. Ну, будь здоров, Миша Козаков. Думай о роли…

На том мы расстались. Я был растерян. Как это можно срочно ввестись на роль Гамлета? Кто будет вводить? Для чего и зачем? Ерунда какая-то…

Я не знал, что на Урале, где проходили гастроли театра, после XX съезда прошло собрание, осудившее культ личности Сталина, а заодно и Охлопкова. Два члена партии, Е. Козырева и Е. Самойлов, выступили на собрании с критикой руководства театром Н.П. Охлопковым, о чем он, естественно, узнал. Чаша терпения переполнилась: Гамлета и Катерину надо было наказать. Сонька Зайкова и я попали в случай.

По счастью, все это тогда было мне неизвестно.

Мне был 21 год, я был молод и до неприличия верил в свои силы. А еще я знал, про что я намерен играть Гамлета и даже как буду играть. В Гаграх я мучил всех рассказами об этом. А.Б. Мариенгоф, его жена, тетя Нюша Никритина, Ляля Котова, завлит Театра Станиславского, а потом «Современника», с которыми я отдыхал, стали первыми моими жертвами. Я проверял роль на них, читая монологи и проигрывая отдельные сцены. Этот вынужденный тогда прием вошел в привычку, а впоследствии, к ужасу моих близких, стал методом в моей дальнейшей работе в театре, кино и на эстраде.

«Иудин день»

Сезон 1956 года Театр Маяковского открывал гастролями в Ленинграде. Сбор труппы проходил в фойе Выборгского Дома культуры. Охлопков тщательно подготовился к встрече с коллективом, которого не видел с весны. Да и актеры, помню, волновались порядком, и немудрено – сколько событий произошло за это время. К чему они приведут? Что за ними последует?

Сбор труппы кто-то очень остроумно окрестил «Иудиным днем». Подзабытые за отпуск взаимные обиды всплывают в памяти, но актеры встречаются шумно, целуются. Слышны экзальтированные реплики:

– Танечка! Как ты загорела, посвежела! Прелесть!

– А ты что-то похудела, Женя! Снималась? Хорошая роль? Рада за тебя! Но отдыхать надо, Женя. В нашем возрасте пора уже думать о себе…

– Здорово, Борис Никитич!

– Здравствуй, Александр Александрович!

– Ну что, «сам» приехал, не знаешь?

– Приехал, это же не Пермь, а Питер.

– Интересно, чем порадует.

– Порадует, за ним не залежится. Я утром его со Штейном в «Астории» видел. К чему бы это?

– Боря, ты вечером играешь?

– Нет, сегодня Евгений Валерьянович ваяют. Так что, может, опосля сообразим?

– Именно, Боря, именно.

– Вы сегодня – могильщик?

– Ну, одно другому не помеха, Боря. Я в третьем акте. И вообще способствует.

Поцелуи, объятия, восклицания. «Иудин день», да и только! Я скромно примкнул к семье Жени Козыревой и ее тогдашнего мужа, актера Саши Бурцева, которого узнал еще во время съемок. Они знакомили меня со своими коллегами.

Я ловил на себе любопытные взгляды. Видать, уже разнесся слух о новеньком, приглашенном в театр на роль Гамлета…

Ровно в одиннадцать появились Николай Павлович, директор театра Н.Д. Карманов и драматург А.П. Штейн. Их, разумеется, встретили аплодисментами.

Когда я виделся с Николаем Павловичем летом, то, при всем уважении к нему, не вполне чувствовал расстояние, которое между нами создавала субординация, а в его отношении ко мне было что-то покровительственное, что внушало мне веру в благополучный исход той умопомрачительной авантюры, на которую я пошел. Здесь же, в Выборгском ДК, сидя в задних рядах фойе, я наблюдал, как Л.Н. Свердлин, А.А. Ханов, Е.В. Самойлов, Б.Н. Толмазов и другие народные артисты явно неспокойны пред его светлыми очами. Во вступительном слове Охлопков нашел место, чтобы упомянуть каждого, обратиться к кому-нибудь с шутливым замечанием или вопросом; остальные реагировали по обстоятельствам, в зависимости от шутки или ответа осчастливленного, примеченного Николаем Павловичем. Я ловил себя на том, что тоже хочу перехватить его взгляд, обратить на себя внимание. Все во мне кричало: «Вот он я! Ну глянь в мою сторону! Ну приласкай меня взглядом!» Напрасно. Мне стало стыдно за себя, и я, стараясь держать себя в руках, пытался вслушаться в то, что он говорит, и разобраться в ситуации.

А новостей было много. Николай Павлович говорил о том, что сезон будет ответственный и очень, очень интересный. Он говорил о прошедшем XX съезде партии как о событии выдающемся. Все замерли: помнили злополучное собрание в Перми, но Охлопков о нем, конечно, ни слова. Зачем? Знают кошки, чье мясо съели. Говорил, что это грандиозное событие налагает обязательства на театр в целом, на каждого в отдельности, обязывает трудиться ответственно, творчески, граждански смело. Что оно развязывает руки самому дерзкому эксперименту, чуждому театральной рутине и штампам устаревающего (подчеркнуто) актерского искусства! «Дело надо делать, господа, а не разговоры разговаривать!» (Намек?) В фойе затаились. Сейчас врежет. Но нет, пронесло, слава богу.

И он, Охлопков, многое продумал за это время и считает: все, что произошло, пойдет на благо процветания нашего театра, который не случайно назывался когда-то Театром Революции, а теперь так же не случайно носит имя поэта-реформатора Владимира Маяковского. И как бы предчувствуя, что XX съезд должен был произойти, театр, чем он вправе гордиться, еще два года назад поставил «Персональное дело» присутствующего здесь А.П. Штейна, пьесу смелую, острую. А как примеры в области поиска новых форм Охлопков называл «Грозу», «Гамлета» и привел фразу из идущего в театре «Клопа»: «Театр – не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло!» Так что еще смелей, еще острей, как учит нас партия и ее первый секретарь Н.С. Хрущев, столь своевременно и принципиально, с подлинно партийных, ленинских позиций разоблачивший культ личности Сталина…

Слушают. Слушает и Лев Наумович Свердлин, всего несколько лет назад игравший на сцене Величайшего из Великих в постановке Охлопкова. Вспоминают ли он и другие участники спектакля знаменитую десятиминутную паузу, о которой писалось в газетах: Сталин – Свердлин «думал» наедине с самим собой, спокойно, медленно, но с огромным внутренним напряжением мерил кабинет шагами, минуты три набивал, раскуривал и дымил трубкой, присаживался, вставал, снова вышагивал, подходил к столу, что-то записывал и снова вышагивал по кабинету в мягких сапогах. А в зале стояла благоговейная тишина. Попробуй закашлять, сморкнись или скрипни стулом.

Потом мне рассказывали, как перед гастролями в Болгарию Свердлин всерьез ставил вопрос об охране, которая должна сопровождать его, исполнителя роли И.В. Сталина. А мало ли что? Все-таки хоть и Болгария, а заграница… Анекдот? Не думаю. Уж очень похоже на правду. (В середине 60-х, после убийства Кеннеди, МХАТ собирался в США и вез «Кремлевские куранты» с Б.А. Смирновым в роли В.И. Ленина. Борис Александрович, правда, не требовал охраны, но абсолютно всерьез внимал версии о возможном покушении на него. Актер Владлен Давыдов нарисовал ему живописную картину того, как в случае кончины такого рода (что, конечно, маловероятно, Боже упаси!) свинцовый гроб с телом Бориса Александровича будет доставлен в Москву и прах его после сожжения заключат в Кремлевскую стену с подобающими почестями, как и полагается исполнителю роли Ленина, погибшему от пули врагов. Наивный Смирнов со слезами на глазах выслушал изобилующий мельчайшими подробностями рассказ Владлена и, потупившись, сказал: «А все-таки, Владик, пожить-то еще хочется…»)