Валерий Золотухин - На плахе Таганки

• Название: На плахе Таганки
• Автор: Валерий Золотухин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-01858-1

"На плахе «Таганки» — уникальный по своей откровенности и драматизму документ, повесть о небывалой популярности любимовского театра в 60-80-е годы, история его раскола и заката, рассказ о его звездах — В.Высоцком, А.Демидовой, Н.Губенко, Л.Филатове, о Юрии Любимове и Анатолии Эфросе. О чем бы ни писал В.Золотухин — о взлетах и падениях Учителя-Мастера, об ошибках Друга-соратника, заблуждениях Друга-соперника, слабостях партнеров, — он всегда искренен и честен перед ними и самим собой.

---

«Дорогая Алла Сергеевна!

Происходит весьма странная ситуация, мне уже неудобно и перед коллегами. Одна история с хвостом лисьим чего стоит! Любимов делает замечания Вам (это еще с тех времен) — Вы относите их ко мне. О своих недостатках я знаю больше, чем кто-либо, но... Любимов просит меня помочь Вам: «Заставь ты ее заговорить по-человечески, сдерни ты ее со странных ее интонаций, как это делал мой учитель Щукин со своими партнерами („Клянусь вам Богом и детьми!“ — „Нет, Шуйский, не клянись!“). На это я ему, естественно, говорю, что мне, дай Бог, со своими заботами справиться, зная, как болезненно реагируют артисты на поучения своих коллег. Вы же ко мне постоянно с претензиями: то это не так, то то по-другому. Твердите мне постоянно о ритме, в котором я, как мне кажется, тоже что-то соображаю. Но, как видно, под этим термином мы разное разумеем. Вы понуждаете меня (зачем?) идти супротив моей природы актерской (и человеческой, кстати), которая лежит в стихии игры сегодняшней (а думать надо было вчера), и я начинаю соображать: угодил ли я демидовскому ритму. Я не пребываю в эйфории от своего исполнения, но предпочитаю не говорить об этом. И потом, делать поучения партнерам можно, конечно, но достойнее все же обращать внимание прежде всего на самого себя и „ложиться“, в хорошем смысле, под партнера, а не наоборот. Тогда выигрыш будет обоюдный. Если мы разрушим наши человеческие взаимоотношения, нам будет тошно выходить на сцену, и тогда пиши все пропало. Я люблю Вас, поэтому пишу, а не выясняю отношения на сцене.

И не выливайте ледяную воду на мою потную башку, пожалейте — у меня впереди огромная дистанция. 

С приветом В. Золотухин».

Теперь мы разрешим важный вопрос: отдавать ли ей это письмо, поможет ли оно или разрушит оставшееся — играть она по-другому не может, не умеет, значит, опять залупится в защиту-нападение. И тогда проиграю я и оба. После Финляндии отдам.

Так, теперь вышли первые рецензии — «триумф», «сенсационный театр», «самое выдающееся событие минувшего театрального года». А Любимов не пришел на вчерашний спектакль. Думаю, что не отпустили Катя с Петей, он их тоже не видел два месяца. Здесь ничто не мешает ему часами с Петей по-русски общаться. Но наши решили — стыдно ему стало после вчерашней репетиции. «Маргаритки» — клише. А я думаю, и какая здесь, в сущности, кроется мысль: сколько в результате минувшего года сделал Николай для воскрешения имени Юрия Любимова как в Москве (главное), так и за рубежом (Мадрид, Афины, Стокгольм). И ведь это еще только начало. Когда время топит Любимова (не без его собственной помощи), Николай один, как Атлант, на плечах своих мощных держит этот гибнущий «Титаник» под псевдонимом «Таганка». В буквальном смысле для воскрешения и очищения имени, чем, собственно, и разозлил многих.

Вместо симпозиума я написал письмо Демидовой. Вместе с письмом Бондаренко, народного артиста из Ялты, где он пишет:

«С Демидовой я не знаком лично, но, посмотрев ее на сцене, мне стало все абсолютно ясно. С Высоцким я подружился в Ялте и очень хорошо знаю от него лично, что ему устраивала Демидова. Но это на ее совести. Я в это не вмешиваюсь. Характер у Высоцкого тоже... можно желать лучшего».

Вместе с вышеуказанным письмом это уже серьезное обвинение. Ну да Бог ей судья.

Несмотря на мою взнервленность и серчание на партнеров (Николай шумел в антракте на артистов, на всех без исключения: «Обтуристились!»), голос у меня звучал не хуже, чем в первом спектакле. Если сегодня не поврежу (может быть, уже вчера это случилось; скажется это только, когда пойду в «келью» сегодня вечером), то, может быть, Стокгольм я проскачу, а это уже победа. Четыре спектакля подряд — это скажу вам... Как Николай выдерживает?

15 декабря 1988 г. Четверг

Во какие слова! Это что же такое получается, что действительно «вины отцов не должно вспоминать»! Тогда вся эта идея с мемориалом жертвам террора — выдумка законников?! С ума сойти!! Нет, я думаю, не стоит Демидовой это письмо показывать, это вроде как я над ней становлюсь, я ее вроде как унизить хочу, смирить... А не лучше ли самому вспомнить о смирении и помолиться Богу за нее и за себя. Кого теперь исправишь в таком возрасте и при том, что она находится в конфликте со всеми.

А завтра, если что... Завтра закрытие, и наверняка будут Любимов, пресса и пр. И снова захочется отдохнуть. Но где вот сейчас девушки гуляют, смотрят Стокгольм? А я «от отроческих лет по келиям скитаюсь», по номерам и, запершись, пишу!..

Шацкая — странно! — не была ни на премьере, ни на репетиции «Мастера». Вообще не появляется на глаза. Я понимаю — друзья, путешествия, магазины. Но ведь есть и человечьи проявления. Странно, странно, и хоть я видел ее во сне и был счастлив за нее, что у них с Ленькой будет ребенок, я радуюсь, что разошелся с ней. Счастлив ли я с Тамарой? Был, конечно. Сейчас какой-то странный период. И не Ирбис, да простит она меня, виной тому. Я сам. А кто же еще? Я приучил Тамару к спиртному, еще когда она была замужем за одним из своих мужей. Из-за меня случались у нее припадки эпилепсии, из-за меня нажила она себе полипы и попала под нож Харченко... Все я! Это уже Годунов...

Нет, я не пытаюсь себя оправдать, но она же ничегошеньки не сделала, чтоб от чего-то избавиться, чтоб поправить здоровье свое и тем укрепить дом и постель. Нельзя же объяснить все несчастья одной только моей половой распущенностью, как это именуется в судебной медицине.

16 декабря 1988 г. Пятница

Я не отдал письмо, и вовремя пришедшая мысль о смирении спасла меня — мы с Аллой как ни в чем не бывало. Попросил я не лить на меня воду — она справилась о моем здоровье, нет ли у меня температуры, и все покатилось путем, и нет у меня к ней уже никакой обиды. Второй акт целиком смотрела вся семья Любимова. Игралось мне, как кажется, более-менее удачно, хотя не хватало голосовых мощностей. После спектакля шеф был в хорошем, деловом настроении, сделал пару предложений: мне — надеть парик, Алле — по существу сцены. Катя в очень хорошем расположении, ласкова и разговорчива со мной. Петя очень плохо или совсем не говорит по-русски, Николай общался с ним по-английски. Шеф доволен, что Катя добра и вежлива со всеми. Николай спросил, когда завтра забрать чемоданы у них, чтоб отправить с багажом театра, а потом со смехом:

— А когда будем переезжать из Иерусалима?

Катя:

— Ну, вы очень спешите!

В общем, взаимоотношения, как мне кажется, с семьей улажены. Катерина чувствует, что СССР ей не миновать, аренда дома в Иерусалиме закончилась 15 декабря (1000 долларов в месяц), им надо до Москвы где-то прокантоваться, ему еще лететь в Лондон закрывать свои дела — и в Москву, в Москву... Но Петя в Союз не хочет, не говоря о Кате.

18 декабря 1988 г. Воскресенье. Хельсинки

Провожая, дали нам шведы по бутерброду, бутылке пива и пластинку с песнями Высоцкого в их исполнении.

Вечер. Прилетел в 17.00 Любимов и, бросив чемоданы, понесся в театр. Записывали с 18.30 до 24.00 световую партитуру. Теперь видно, что у него гора с плеч свалилась. Рецензенты хвалят Мастера, а «артисты до уровня его требований не дотягивают».

20 декабря 1988 г. Вторник. После завтрака

Борис Глаголин:

— На Петровича я не могу смотреть. Каждое слово вызывает во мне злость, раздражение. Вчера включил лампу, дирижирует вами, потом увидел, что его не снимают, — сник и лампу выключил. Все играет, играет... И то, что он писал в КГБ, — для меня это сейчас абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чем не спросил. Значит, они все знали от него самого, и ему было многое позволено, и все это была игра.

Вчера на пресс-конференции вопрос о «Ковент-Гардене» был ключевым, как рассказывают. До того шло обычное интервью, а как дошло дело до «Ковент-Гардена» — зажглись все лампы, заурчали все теле— и кинокамеры, защелкали все фотоаппараты. Про шведских артистов в «Мастере»: «Я не жалуюсь, как доктор на своих пациентов».

Куда он едет? А куда ему теперь ехать? Ему надо скорее цепляться за Москву. Ну, поедет он в Венгрию показывать Петю родне, восстановит и там что-нибудь, вроде очередного «Мастера» или «Обмена». Коротенький контракт, быть может, и возьмет.

Губенко:

— Начал читать то, что ты дал мне, с огромным интересом, но вчитываться не стал. Надо думать и некогда...

А раз начал — значит, прочитает. Этот материал притягивает.

Переписка Маяковского с Брик заставит меня, кажется, полюбить Маяковского и прочитать его. Он нежнейший мужчина. Вся его животно-звериная символика весьма по мне. И у меня ведь есть мой Ирбис.

Долго перелистывал я книжку у «русского» прилавка. Набокова нет. Много Высоцкого.

Приходил Николай, справлялся о моем горле. Так я его напугал, что он всю ночь повторял текст Самозванца, представляя в роли Бориса Шопена. Ничего, как-нибудь с Божьей, и только с Божьей, помощью доиграем мы эту игру.