Анника Брокшмидт - Научный баттл, или Битва престолов: как гуманитарии и математики не поделили мир

• Название: Научный баттл, или Битва престолов: как гуманитарии и математики не поделили мир
• Автор: Анника Брокшмидт
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-105961-3

Вы когда-нибудь задавались вопросом, что важнее: физика, химия и биология или история, филология и философия? Самое время поставить точку в вечном споре, тем более что представители двух этих лагерей уже давно требуют суда поединком. Из этой книги вы узнаете массу неожиданных подробностей о жизни выдающихся ученых, которые они предпочли бы скрыть. А также сможете огласить свой вердикт: кто внес наиценнейший вклад в развитие человечества – Григорий Перельман или Оскар Уайльд, Мартин Лютер или Альберт Эйнштейн, Мария Кюри или Томас Манн?

---

И вот на ринг опускается тишина. Кто же займет место беспристрастного судьи? Кто рассудит бойцов и определит победителя? Читатель, читательница! Они посчитают истории, которые им понравятся и, что еще важнее, их убедят. Кому лучше удается прямой удар? Правда ли, что у Лессинга был дрянной хук слева, а Гёте славно орудовал кулаками? Верно ли говорят, что Эйнштейн отличался первоклассной работой ног, а Ньютон умел держать противника на дистанции? Кому грозит нокаут? У кого перед последним гонгом, оповещающим о конце поединка, окажется больше очков? Увлекательного вам зрелища. И – бокс!

Первый раунд Незаурядные личности

Кусачие натуралисты, бессловесные математики и наркотики в пластиковом пакете

Среди ученых так много эксцентричных людей. Но те, чьи имена знают и почитают великими, кого цитируют и ценят, слишком часто оказываются художниками, философами, графоманами… словом, лириками всех сортов. Между тем эксцентрический потенциал естественных наук огромен. Даже Оскару Уайльду приходилось одеваться потеплее: физики, химики и их коллеги определяют общественные нормы, задавая тон уличной моде!

Мой первый кандидат Пал Эрдёш – в поношенном пиджаке, форменной одежде всех математиков, – уже разминается на ринге. Он родился в Будапеште в 1913 году, и большинство знает только то, что впоследствии он стал математиком – и это, без сомнения, достойно порицания. Ведь его биография могла бы лечь в основу какого-нибудь математического романа Джека Керуака. Шестьдесят лет своей жизни он переезжал из одного математического института в другой, каждый раз пакуя свой единственный поистершийся чемодан, куда помещалось все его добро – немного одежды и гигантский радиоприемник, уже почти не оставлявший места. Он стучал в двери математических знаменитостей – и не важно, званым он был или незваным гостем, ненадолго селился рядом, чтобы поработать с ними вместе. Результат: более 1000 открытий. Даже через семь лет после его смерти выходили статьи, где он значился в числе соавторов. Потому что он был одним из немногих математиков, которые даже в старости неутомимо трудились и двигали вперед свою науку.

Представим, что кто-либо занимается математикой и в один прекрасный день распахивает дверь, чтобы застать на пороге Эрдёша – худого и долговязого, с голубыми глазами за стеклами больших очков, – восклицающего, как повелось: «My brain is open». Этот кто-то испытает прилив смешанных чувств. Профессиональные ожидания были однако более-менее ясны: многие математики благодаря его визиту смогли справиться с очень специальными вычислениями. Но с бытовой точки зрения появление Эрдёша было сравнимо с нокаутом. Ему хватало трех-четырех часов сна. Математик Майкл Пламмер вспоминает, что до часу ночи продолжался их застольный разговор об актуальных задачах. И всего через три с половиной часа, около половины пятого утра, его разбудило громыхание кастрюль на кухне – Эрдёш сообщил ему, что уже отдохнул и готов считать дальше. Примерно в шесть утра Пламмер нашел в себе силы подняться и отправился на кухню, чтобы услышать не «Доброе утро», а «Предположим, что n – целое число…»

Нематематикам, или «заурядным существам», как назвал их Эрдёш, не было места в его жизни. Да и вообще он смотрел на мир совершенно иначе: люди не рождаются, а «приходят», чтобы после «исчезнуть», а не умереть. Слово «умереть» он берег для тех случаев, когда кто-то переставал заниматься математикой. Люди были у него «рабами», женщины – «боссами»: кто женился, попадал «в заточение». Слово «Бог» он также не использовал – непостижимую сущность он называл «НФ», то есть «наивысший фашист». Этот сверхфашист, по мнению Эрдёша, наказывал его слишком часто: он поспособствовал утере паспорта, мучил его простудами и – что уж совсем возмутительно – владел книгой, где были описаны элегантнейшие из математических доказательств, и никому ее не показывал.

В мире математики Эрдёш был как рыба в воде. Неудивительно, что ему не хотелось выбираться на сушу. Свой первый бутерброд он сделал в возрасте 21 года. Его мать сопровождала его всюду, во всех поездках. После ее смерти, которую сын крайне тяжело переживал, заботу о нем взяла на себя чета известных математиков: Фан Чжен и Рональд Грэм пытались сладить с его корреспонденцией (а это более 1000 писем в год), устраивали его поездки и даже расширили свой дом, чтобы у Эрдёша была собственная спальня с библиотекой. Хозяин Грэм и гость Эрдёш, должно быть, составляли занятную пару: в то время как Эрдёш мог просиживать за вычислениями часами, Грэм был увлеченным спортсменом – во время математических дискуссий он вдруг делал стойку на руках, любил подумать, совершая сальто на трамплине, и с удовольствием перемещался по кабинету при помощи тренажера «кузнечик».

Неистощимая энергия Эрдёша, его, казалось, постоянно готовый к свершениям дух не были, впрочем, даны ему от рождения, а являлись результатом употребления некоторых наркотических веществ: бензедрин и риталин позволяли ему посвящать математике по девятнадцать часов в сутки. Разумеется, его друзья беспокоились. И предложили Эрдёшу такое пари: если он продержится без амфетаминов месяц, они выплатят ему 500 долларов. Он согласился – и выиграл. Но как только месяц подошел к концу, он тут же принялся за старое. «Я просыпался каждое утро, – рассказывал Эрдёш, – чтобы таращиться на чистый лист бумаги. В моей голове не было никаких мыслей, как у самого обыкновенного человека». Другу, который предложил ему пари, он сказал: «Ты задержал математику на целый месяц».

Деньги, вырученные в результате этого спора, он потратил не на себя: он многое пожертвовал на цели, которые считал важными, например на радиостанцию, которая передавала классическую музыку, или на зарождавшееся движение коренных жителей. Когда он раздал благотворителям почти все 50 000 долларов – премию Вольфа, оставив себе только 720 долларов, кто-то из его друзей заметил, что и это для него огромная сумма.

Не менее занятную пару, чем Грэм и Эрдёш, составляли лауреаты Нобелевской премии по физике 1933 года. Эрвин Шрёдингер и Поль Дирак были отмечены за свои работы по квантовой механике. Хотя их научные интересы лежали в одной и той же области, сложно было представить себе двоих людей, менее сходных по характеру. Шрёдингер был известным ловеласом, любившим вечеринки и практиковавшим свободные отношения. Дирак же, наш следующий боксер-тяжеловес, напротив, был крайне неуклюж в социальной жизни. В его профессиональной компетенции сомневаться однако не приходится. Он получил высшую научную награду в 31 год, став самым молодым нобелевским лауреатом. Он был сооснователем квантовой физики, и целый ряд его выводов и заключений ученые держат под рукой до сих пор. Кроме того, он предсказал существование антиматерии. Многие ставят его на один уровень с Эйнштейном… Но все же большинству его имя неизвестно. Почему?

Когда все вокруг жаждали славы, он бежал от нее. Окружающие знали его как интровертного, сдержанного и холодного человека. Даже самым чудаковатым из его коллег было не по себе в его компании. Эйнштейн как-то заметил: «У меня проблемы с Дираком. Жутко оттого, что он все время балансирует на то и дело исчезающей грани между гением и безумцем». Сам Дирак зачастую объяснял свое поведение воспитанием, которое получил от авторитарного отца, швейцарца по происхождению. Уже за завтраком, отделившись от остального семейства, он занимался с сыном французским. Если тот делал незначительную грамматическую ошибку, ему отказывали в пожеланиях, о которых он смел говорить по-французски вслух. В результате ребенок почти перестал разговаривать. Эта особенность будет отличать и взрослого Поля Дирака. Позже его биограф Грэм Фармело напишет: «Он не произносил ни слова, если ни одно из слов не могло выразить его мысль». Нильс Бор, знаменитый датский физик, а позже и близкий друг Дирака, замечал ворчливо: «Кажется, этот Дирак много чего понимает в физике, но и словом об этом не обмолвится». Его коллеги в Кембридже выдумали величину, обозначавшую наименьшее количество слов, которое человек может произнести в обществе, и назвали эту единицу дираком: 1 дирак равнялся одному слову в час. Когда это было возможно, физик ограничивался односложными «да» и «нет» или, как максимум, «мне все равно».

Если всех звали позировать для официального снимка, он спешил исчезнуть вовсе или затеряться в заднем ряду. На одной из встреч он так и не смог уклониться от фотографирования, но все же не стал смотреть в объектив камеры, а погрузился в изучение научного журнала. Но рассказывают также и о некоторых его привязанностях: он питал нежное чувство к классической музыке, а позже – к творчеству Шер. Его воодушевление от выступлений американской певицы было столь велико, что он купил второй телевизор, чтобы не ссориться с супругой: она тогда непременно хотела посмотреть трансляцию церемонии вручения премии «Оскар», которая шла одновременно с концертом Шер.