Максим Толмачёв - Урга и Унгерн

• Название: Урга и Унгерн
• Автор: Максим Толмачёв
• Жанр: Историческая литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-389-16413-0

На громадных просторах бывшей Российской империи гремит Гражданская война. В этом жестоком противоборстве нет ни героев, ни антигероев, и все же на исторической арене 1920-х появляются личности столь неординарные, что их порой при жизни причисляют к лику богов. Живым богом войны называют белого генерала, георгиевского кавалера, командира Азиатской конной дивизии барона фон Унгерна. Ему как будто чуждо все человеческое; он храбр до безумия и всегда выходит невредимым из переделок, словно его охраняют высшие силы. Барон штурмует Ургу, монгольскую столицу, и, невзирая на значительный численный перевес китайских оккупантов, освобождает город, за что удостаивается ханского титула. В мечтах ему уже видится «великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до самой Волги». Однако единомышленников у него нет, в его окружении – случайные люди, прибившиеся к войску. У них разные взгляды, но общий интерес: им известно, что в Урге у барона спрятано золото, а золото открывает любые двери, любые границы на пути в свободную обеспеченную жизнь. Если похищение не удастся, заговорщиков ждет мучительная смерть. Тем не менее они решают рискнуть…

---

– Вы скоро привыкнете, – ответил я с безразличным смирением.

– Что вы! Даже и пытаться не буду. В таких условиях мы до весны не протянем. Но я все же надеюсь на господина Хионина, он новый консул в Кобдо. Чиновник Ню за пару дней до моего перевода сюда организовал нам встречу. Это замечательный, душевный человек и изумительный дипломат, он скоро отбывает в Калган, а оттуда в Пекин. Там Хионин будет ходатайствовать о нашем освобождении. Скажите, а горячую воду тут выдают?

– Раньше давали… До трех раз в день… Теперь перестали.

– Ничего, мне жена будет приносить. Тут ведь можно получать передачи за доллар тюремщику?

– Бурдукову приносят еду его домашние, Рериху гашиш доставляли… Про тариф не скажу, мне приносить передачи некому.

– Как, и Рерих тут? – удивился Торновский. – Значит, гашишем мы, по крайней мере, будем обеспечены, не отчаивайтесь, Кирилл, не пропадем!

– Рериха недавно увели. Не знаю, радоваться за него или огорчаться.

– Сам Рерих, каким я его знаю, не огорчался, поэтому и мы будем крепиться, Кирилл. – В интонации Торновского не было большого оптимизма, но я крепился как мог.

Торновский не выглядел отчаявшимся, он охотно беседовал с офицерами, среди которых встретил и своего старого знакомого по Второму военному округу Оренбургского казачьего войска полковника Владимира Николаевича Доможирова. Это был лихой кадровый офицер, окончивший Второй Оренбургский кадетский корпус, а также Николаевское кавалерийское училище. За свою недолгую военную карьеру Доможиров умудрился поучаствовать в Русско-японской и германской войнах, получив кучу наград без единого ранения. Был он тощим, долговязым, длиннолицым и седым не по годам. Доможиров оказался интересным рассказчиком, помогал коротать время, весело и непринужденно описывая многочисленные вылазки своих отрядов в разведке, кровавые стычки с хунхузами при Мурукче и Фанконзе, бои против большевиков в Приморье. Судьба Владимира Николаевича изобиловала авантюрными историями, которым не было конца. Окончив военную службу, он прожил меньше года в китайской эмиграции. Поняв, что штатская жизнь не для него, в лютые морозы 1919 года пересек границу, раздобыл оружие и примкнул к проходящим через Троицк войскам Колчака. О том, как оказался в Урге, он не распространялся, да я и не особенно этим интересовался.

Через неделю Торновского и еще нескольких человек, включая Бурдукова, увели.

Казалось, что январь никогда не кончится. Трупы и замерзшее дерьмо в студеной полутьме помещений тюрьмы уже не тревожили оставшихся узников. Почти никто не двигался, попросту не имея на это сил. Разговоры и стоны тоже прекратились, царившая до этого возня переполненного барака сменилась редкими шорохами и кашлем умирающих. Счет дням я потерял некоторое время назад, за сырой чумизой и холодной водой к раздаче еще ходил, но желания есть и пить уже почти не испытывал. Да и сил жевать твердые зерна у меня не было. Недавно мне попался в чумизе камушек, и я сломал зуб. Ко всем злоключениям у меня вскоре возникла боль в том месте, где зуб откололся, временами я сплевывал кровь, десна неприятно ныла, напоминая мне о том, что я все еще жив.

Особого оживления среди узников не было даже тогда, когда стали слышны пулеметные очереди и залпы орудий. Перестрелка велась где-то вдалеке, но с каждым часом звуки стрельбы становились все громче. Так продолжалось два дня, а потом наступило затишье, которое длилось чуть меньше суток.

Еду и даже воду в день затишья нам не принесли, происходило что-то необычайное. Рано утром стрельба возобновилась, послышался шум – мимо нашего барака бежали китайцы, они кричали и отстреливались, лязгая затворами винтовок. Орудийный снаряд угодил рядом с нашей тюрьмой, с потолка посыпалась глина вперемешку со старой соломой, и в сыром холодном полумраке отчетливо запахло едким дымом жженого пороха.

Потом я услышал конское ржание и топот копыт. Невидимые всадники пронеслись мимо нашей тюрьмы в сторону китайских казарм, треск пулемета раздавался совсем рядом; я переглянулся с полковником Доможировым, который за последние дни чрезвычайно похудел, оброс щетиной и не переставая кашлял. Он нашел в себе силы и, опираясь на нары, привстал. Глядя на меня с дикой улыбкой, почему-то шепотом произнес:

– Система «Кольт»!

Судя по удаляющимся выстрелам, бой перенесся в сторону Маймачена, вокруг тюрьмы все стихло. Я смотрел на застывшего Доможирова, он – на меня.

– Унгерн? – поинтересовался я шепотом.

– Больше некому, – закивал полковник и, собравшись с силами, поплелся, опираясь на нары, поближе к выходу.

Несколько часов с разных сторон доносились крики, стрельба, топот копыт, а потом кто-то сбил прикладом амбарный замок с двери и дал команду выходить наружу. Не многим удалось выйти самостоятельно. Мне помогал явившийся с улицы молодой казак, который морщился от вони и, дико озираясь по сторонам, старался не наступить в дерьмо и не споткнуться о трупы, лежащие в проходах между рядами нар. Снаружи было солнечное утро, чистый морозный воздух непривычно пьянил, даже легкая горечь пороховой гари была приятнее зловония темного барака. Узников выстроили по возможности в ровную шеренгу, вид они имели жалкий и щурились, привыкая к яркому свету, которого были лишены последние месяцы.

– Тубанов, вот этого жида я знаю! – Щуплый казак с рыжей бородкой вывел под локоть из строя грязного человека в рваной обуви.

Тубанов соскочил с коня, подошел к бывшему узнику и достал из-за пояса кривой нож. Резким движением снизу вверх распорол бедолагу от паха до груди. Все произошло очень быстро, фигурка человека дернулась, жертва издала не то стон, не то шумный вдох и, осев на землю, завалилась набок.

Зарезанный некоторое время еще тряс головой, а Тубанов уже шел дальше вдоль шеренги, вглядываясь в лица. Был он коренастым и плотно сбитым. Его разбойничья физиономия с глубоко сидящими волчьими глазами не выражала ни удовольствия, ни озлобления, на ней отпечаталась скука и усталое равнодушие. Толстые негритянские губы делали Тубанова похожим на кровожадного мавра из женских романов, в которых непременно такой типаж играл роль главного злодея. В нем чувствовалась сила, власть и решительность, очевидно, именно Тубанов был командиром тех бойцов, которые освободили нас из неволи.

– Ба-а-альшивики есь? – нараспев произнес он с монгольскими интонациями, хотя, скорее всего, был калмыком или бурятом, а может быть, полукровкой.

Внимательно обвел взглядом шеренгу. Никто не ответил на его вопрос. Некоторые, правда, потупили взор или отвели глаза в сторону. Тубанов это заметил и, указав на тех, кто отреагировал, дал знак вывести их вперед.

Его подручные наверняка знали, что делать в таких случаях. Это были странные люди с плоскими лицами, низкорослые и жилистые. Судя по нарядам, головным уборам и украшениям в ушах, это были тибетцы. Действовали они очень проворно и слаженно. Ловко сбили пленников с ног, перерезали им горло и, выпустив на землю кровь, обезглавили. Головы собрали в брезентовый мешок, который Тубанов приторочил к своему седлу. После этого отряд оседлал лошадей, и всадники, не сказав на прощание ни слова, ускакали прочь. Некоторое время бывшие узники стояли в нерешительности, растерянно переглядываясь и стараясь не смотреть на обезглавленные тела. Потом, как бы опомнившись, стали расходиться в разные стороны. Через несколько минут перед зданием тюрьмы не осталось никого, кроме меня. Мне некуда было спешить, я не знал, куда идти, кроме того, я был так истощен своим долгим заключением и неожиданной кровавой развязкой, что не нашел ничего умнее, чем сесть рядом со входом в тюрьму на лавочку, где раньше коротала время охрана. Солнце светило мне в лицо, я был жив и, судя по всему, улыбался.

Мнимая свобода

К зданию тюрьмы подкатил «фиат» цвета хаки. Оттуда бодро выскочил, хлопнув дверцей, офицер и направился ко мне:

– Ивановский?! Кирилл, ты обрился наголо! – Это был Рерих.

Я улыбался и молчал, он улыбался в ответ.

– Бурдуков тут? – озираясь, спросил Рерих, я отрицательно покачал головой. – Ну-ка давай помогу. – Рерих взял меня под руки и довольно легко поднял со сторожевой скамейки. – Серега! Хитун, ты что, заснул? Подсоби!

С водительского места соскочил боец в очках авиатора и, придерживая дверцу, помог мне забраться на заднее сиденье.

– Давай на Захадыр к дунганам, сейчас устроим Ивановского и потом в штаб!

Хитун кивнул, и автомобиль, выбрасывая из-под колес промерзший щебень, с шумом понесся прочь.

Урга сильно изменилась за эти месяцы. Мы с трудом объехали пару перевернутых телег, на первом же перекрестке заметили несколько трупов китайских гаминов. В воздухе пахло пожаром, ставни домов были закрыты, лавки заперты. Вдоль всей дороги лежало множество стреляных гильз, валялись в беспорядке трупы лошадей и обезглавленные человеческие тела.