Аланна Окан - Проклятие свитера для бойфренда

• Название: Проклятие свитера для бойфренда
• Автор: Аланна Окан
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-096202-0

Аланна Окан – писатель, редактор и мастер ручного вязания – создала необыкновенную книгу! Под ее остроумным, порой жестким, но самое главное, необычайно эмоциональным пером раскрываются жизненные истории, над которыми будут смеяться и плакать не только фанаты вязания. Вязание здесь – метафора жизни современной женщины, ее мыслей, страхов, любви и даже смерти. То, как она пишет о жизненных взлетах и падениях, в том числе о потерях, тревогах и творческих исканиях, не оставляет равнодушным никого. А в конечном итоге заставляет не только переосмыслить реальность, но и задуматься о том, чтобы взять в руки спицы. И узнать наконец, что такое «синдром второго носка»» и чем грозит «проклятие свитера для бойфренда». Смешная, причудливая и душераздирающая книга, которую вы захотите читать, перечитывать и поделиться ею со всеми своими лучшими друзьями.

---

Мои воспоминания о курортном городке Фенуик – Айленд[21] слились воедино в вихрь из прогулок по пляжу и экспедиций по сбору ракушек. Я, как самая старшая и самая главнокомандующая, возглавляла эти походы, стойко сопровождаемая бабушкой с металлодетектором и прочими, плетущимися в хвосте этого шествия. Я даже не знаю, где теперь эти ракушки, но у меня осталось три отчетливых воспоминания.

Мне семь или восемь лет, решающий момент на последних минутах игры в шарады. Это излюбленная игра нашей семьи, никаких поблажек никому, неважно, маленьким или взрослым. Я очень люблю соревноваться, хоть и не преуспела ни в играх, ни в спорте (факт, который остается со мной до настоящего момента времени и уже ощущается как некое небольшое проклятие). Но в этом раунде я угадала и выиграла, чуть ли не с первой закорючки, что разгадкой на вопрос было на самом деле «Шар – ады». Это было мое первое представление о метаконцепции, и я была очень довольна собой.

Несколько лет спустя на одной из моих прогулок к заброшенному дому с привидениями мой обычно добродушный дедушка потихоньку прокрался за мной. Он накинул себе на голову пальто и схватил меня. Я так испугалась, что разревелась. Он чувствовал себя ужасно и через несколько дней привел меня опять к этому дому с привидениями, чтобы показать, что мне нечего бояться. («Смотри, вот краска облупилась, вот даже гвозди видно!») Я рассказала эту историю на его похоронах, и все смеялись, потому что он был такой внимательный, такой заботливый, такой чуткий и воспитанный профессор, а это прозвучало, словно я застукала Санта-Клауса курящим сигарету.

И тот год, когда мне было шесть. Шел дождь. На самом деле практически буря – ураган «Флойд», дурацкое прозвище для стихийного бедствия, из-за которого все дощатые настилы на пляже были разрушены, и поиски ракушек пришлось отложить на неопределенный срок. Мэттью еще не родился (он появится только в феврале), а с трехлетней Морайей после нескольких дней заточения в доме мне стало скучно. Я скулила и хныкала, пока моя бабушка не усадила меня на диван рядом с собой и не дала мне пару темно-синих алюминиевых спиц. Я буду хранить их вечно.

Она показала мне, как набрать первые петли на спицы. Она показала мне, как держать нить (за спицей), как выполнять петлю (над, вокруг и сквозь) и как отпустить старую петлю (осторожно, уверенно, с надеждой, что все будет в порядке). Она объяснила мне, что сильно затягивать не нужно, иначе петли получатся слишком плотными, и терпеливо помогала мне провязывать следующий слишком плотный ряд, раз я ее не послушалась. Поначалу я расстроилась – я всегда расстраиваюсь, если сразу не могу в чем-то разобраться, будь то шарады или рукописный текст, – но вскоре уже сама провязывала ряды, без помощи пальцев бабушки на моих руках.

И мне все меньше кажется, что я бреду пешком, и все больше – словно я плыву в океане, а затем – словно я возвращаюсь домой в конце долгого путешествия.

Мы так и сидели, я даже не знаю, как долго, но я помню, что в конце, когда бабушка показала мне, как закончить полотно, закрыв петли, у меня получилось… что-то. Это не шарф и не подставка под горячее, слишком куцее и маленькое, чтобы быть хоть чем-нибудь, но это определенно была вещь. Кто-то, кажется, тетя Кейтлин предположила, что это могло бы быть одеялком для плюшевой игрушки и что такое применение ничуть не хуже любого другого.

В последующие поездки на Фенуик-Айленд и в наш дом в Вирджинии бабушка показывала мне новые техники: как вязать изнаночные, как вязать по кругу. Это открывало для меня безграничный мир шапок, рукавов, рукавичек и, в один прекрасный день в далеком будущем, носков. Поначалу я была слишком нетерпелива, чтобы научиться читать схемы и инструкции, поэтому импровизировала, нащупывая свой путь через шапки и шарфы, пока они становились все менее корявыми, менее бугристыми и все больше напоминали собой ту форму, которая и должна быть у вещей для нормальных человеческих тел.

Вскоре я переместилась за пределы бабушкиного дивана и начала учиться с помощью стопки книг по вязанию и целой россыпи веб-сайтов. Я без особого желания училась расшифровывать схемы и вскоре уже не могла вспомнить, как это – не уметь, так же как мы не совсем помним, как оно было до того, как мы научились читать. Я даже внесла парочку своих изменений в схемы. Я становлюсь лучше, я теряю интерес, я снова берусь за дело, я меняюсь в лучшую сторону. У меня есть парень, у меня есть учеба, у меня есть работа, я вяжу. Я взволнована, я счастлива, я одинока, я вяжу.

Я не прекращала вязать на самом деле с того самого дня на пляже. Я постепенно скопила больше спиц и больше пряжи, самых разных размеров, самых разных цветов. Такая у меня склонность – коллекционировать вещи: ракушки, миниатюрные кукольные домики, которые я обожала обставлять в детстве так называемой «обстановкой», хотя сами куклы мне были вовсе не интересны. Время от времени я раскладываю всю пряжу на полу комнаты, словно нахохлившаяся птичка в радужном гнездышке. Сейчас я храню пряжу на книжных полках в квартире, где живу одна, по-прежнему рассортировав ее по цветам. Та же идея: мне нравится окружать себя возможностями, напоминанием, что, чего бы мне ни захотелось или ни потребовалось, я могу тут же заграбастать клубок и начать делать что-то новое. Я стала одновременно больше, чем я сама, и как раз того размера, что нужно.

Интересно, все ли чувствуют то же самое, когда и если находят свое. Не обязательно призвание, не совсем чтобы страсть, не то занятие, которое, как можно ожидать, принесет деньги, или славу, или достижение более высокого уровня жизни. И даже не то, что занимает много места, но вписывается в жизнь настолько бесшовно и гладко, словно для него всегда было место. Просто тихий выдох «ах!» от попадания в точку, от шороха кроссовок по асфальту, от гармонии хора. От петли, соскальзывающей с одной спицы на другую.

У меня не было возможности спросить у бабушки, что вязание на спицах, или вязание крючком, или игра на саксофоне, или пение, или садоводство, или один из десятков способов, которыми она обустраивала свою жизнь, значило для нее. Нет, это не так – у меня было много возможностей. У меня было двадцать пять лет диванов и Рождественских праздников. Я просто не додумалась спросить.

Потому что, в отличие от вымышленных бабушек, Патриция Фури (Пэт, или Ма, или Мама) не только вязала пледики. Она играла в городском оркестре и пела в хоре, и она сделала все, чтобы и у моей мамы, у Кейтлин и их брата (которого зовут Майкл, как и моего дедушку) музыка была в крови. Она окончила школу в пятнадцать, а степень магистра по социологии получила, когда ей было за сорок. Она терпеливо выращивала цветы таким же магическим способом, как и работала со спицами и струнами, и она безумно нас всех любила, порой даже чрезмерно. (Мои выщипанные брови всегда были нерешенной проблемой, как и неестественный, пурпурно-красный цвет волос, который я перекрасила обратно в свой обычный в старших классах. Я умышленно игнорировала ее советы, и теперь, когда мои брови срослись, а ужасная краска на волосах отросла и сострижена, я осознаю, что следовала им неукоснительно.) Она требовала для себя самые удобные, самые тихие места без сквозняков в ресторанах, даже когда мы все сжимались за ее спиной, чувствуя себя очень неловко. Она ежегодно принимала нас на Рождество в своей гостиной. Она хотела, чтобы мы были лучшими.

«Никто не любит меня так, как она», – сказала мне моя мама в телефонном разговоре всего за несколько дней до смерти бабушки, когда мы уже почти осознали, что скоро это случится.

Я хотела сказать, что люблю ее, что могу научиться любить ее даже еще сильнее, чтобы заместить ей грядущую потерю, но понимала, что это совсем не то. Позже, когда тот самый человек, связавший первый ряд всего, что я могу сделать в своей жизни, ушел, я смутно начала понимать, что имела в виду моя мама.

Что случается с вещью, когда ее создатель умирает? Мне сложно определить, в каком времени лучше описывать многочисленные проекты моей бабушки. Ее пледы все еще здесь – они и сейчас оранжевые, и кажется, неправильно говорить, что они были оранжевыми, – но, тем не менее, они претерпели изменения. Они имеют большее значение и все же занимают меньше места в нашей жизни, потому что больше их уже не станет. Больше не будет словесных перепалок в ресторанах, не будет укутывающих объятий. А что происходит с вещью, которая была подарена, а затем возвращена? Я связала для бабушки столько вещей, поначалу плохих, а затем довольно хороших. На Рождество перед ее смертью я связала ей носки, которые мама отдала мне обратно после похорон. Это не было неправильно – хуже было бы, если бы они потерялись и их некому было бы любить и пользоваться ими, – но не могу заставить себя их надеть, хоть и сомневаюсь, что бабушка надевала их хоть раз. Они выглядят пустыми, несмотря на то что носки и должны быть пустыми.