Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

• Название: Веселая жизнь, или Секс в СССР
• Автор: Юрий Поляков
• Жанр: Современная русская литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-112251-5

В своем новом романе с вызывающим названием «Веселая жизнь, или секс в СССР» Юрий Поляков переносит нас в 1983 год. Автор мастерски, с лукавой ностальгией воссоздает давно ушедший мир. Читателя, как всегда, ждет виртуозно закрученный сюжет, в котором переплелись большая политика, номенклатурные игры, интриги творческой среды и рискованные любовные приключения. «Хроника тех еще лет» написана живо, остроумно, а язык отличается образностью и афористичностью. Один из критиков удачно назвал новый роман Полякова «Декамероном эпохи застоя».

---

– А вот это правильно, Викторович Павлович, – согласился Шуваев.

В отличие от партийцев чекист одет был легкомысленно: клетчатая рубашка-апаш, вельветовые брюки и вязаная кофта на больших пуговицах. Иногда я встречал его на наших писательских собраниях. Обычно Палыч сидел в заднем ряду, слушал ораторов с недоверчивой усмешкой и что-то записывал. Видимо, истощив весь карательный запал в суровые тридцатые годы, сотрудники органов в позднее советское время отличались какой-то вялой бдительностью и иронией. Бутов курировал и нашу комсомольскую организацию. Раз в год, по какому-то своему графику, он звонил мне:

– Георгий, надо бы встретиться.

– Как обычно?

– Да, в нижнем буфете.

Если я припаздывал, то заставал его за чтением испанской газеты: наверное, учился-то Палыч на шпиона, но что-то не заладилось. Мы пили кофе. От коньяка он неохотно отказывался: служба.

– Ну и как тут у вас дела? – грустно, словно заранее предвидя неприятности, спрашивал куратор, кладя перед собой ручку и ежедневник.

– Да ничего вроде бы – скрипим помаленьку.

– ЧП никаких не намечается?

– Как будто бы нет…

– В Израиль никто не намылился?

– Свят-свят!

…Полгода назад мы исключили из комсомола, как положено по уставу, молодую отзывчивую Ирку Фонареву, она писала стихи под псевдонимом Анна Вербина и охотно постельничала со всеми, кто интересовался. Я избежал ее расположения потому, что Шуваев, благословляя меня на пост комсорга, строго предупредил: своих девок не трогать – затаскают потом! И вдруг Ирка с родителями подала документы на выезд. После исключения мы до закрытия ресторана отмечали это событие всем активом, напились в хлам, признавались друг другу в любви и пели, обнявшись, «Русское поле» – композитора Яна Френкеля на слова Инны Гофф. Фонарева плакала и клялась, что перед тем, как навсегда сгинет в Земле обетованной, обязательно съездит в Елабугу, где удавилась великая Марина Цветаева. Еще она предлагала любому желающему немедленно на ней жениться (можно и без секса), чтобы на правах мужа тоже свалить на Запад. Никто не откликнулся.

– Если что, мой номер у тебя есть, – выслушав, напоминал Палыч.

– Стучите по телефону?

– Вот именно. А правда ли, Георгий, что поэт Соснов живет с поэтом Зининым?

– Похоже на то… А что случилось?

– Да вот, жена Соснова накатала нам телегу, просит вернуть мужа в семью, к детям… – объяснял Бутов, рисуя в еженедельнике чертика.

– Вам написала?

– Нам, нам.

– Обычно про это в партком пишут, в крайнем случае – в райком.

– Она и туда писала. Но ей ответили, что оба поэта в КПСС не состоят, а в личную жизнь беспартийных после двадцатого съезда партия не лезет.

– А вы?

– Мы? Посадить за мужеложество, конечно, можно, есть такая статья в УК, но там, на зоне, ребят совсем уж испортят. – Палыч с тоской косился на стойку, где барменша мерным стаканчиком разливала по рюмкам водку.

– «Очнись от дум, мой витязь светлоокий, и чресла опояшь мечо-ом була-атным!» – пропел Лялин.

– Так что же делать будем, Виктор Павлович? – спросил Шуваев.

– Звонить надо Ковригину, в партком вызывать.

– Это правильно! – согласился Папикян и хотел снова запеть, но чекист сморщился. – Коль, отдохни от вокала. Дело серьезное. Звони, Жорж, пора!

– Я? – похолодел я.

– А кто же? – удивился Бутов. – Ты председатель комиссии, тебе и звонить.

– И что я скажу?

– Скажешь, что его вызывают в партком. Коротко и ясно, – разъяснил чекист. – Вперед за орденами!

– А если он спросит: «Зачем?»

– М-да, обязательно спросит… – покачал головой опытный Шуваев. – Я его хорошо знаю: въедливый мужик. Чисто купорос.

– Скажешь, у него взносы не заплачены… – как бы размышляя вслух, предложил Лялин.

– А если заплачены?

– Я таких писателей не знаю, у всех задолженности. Зарабатывают до хрена, а все равно жадничают, – с завистью заметил Палыч.

– Пожадничаешь тут… – вздохнул Лялин. – Я с последней книжки двести двадцать рубликов взносов заплатил. Финский костюм с ботинками можно купить!

– Где это ты возьмешь финский костюм за сто восемьдесят? – хмыкнул Бутов. – Минимум полсотни сверху отдашь.

– На закрытой распродаже.

– Ну, разве только…

– Звони, Егорушка! – отечески понудил меня Владимир Иванович. – Арина сказала, у него не уплачено за месяц. Пустяк, конечно, но повод есть.

– А если он спросит, почему я звоню, а не Арина?

– Как почему? Ты председатель комиссии по его персональному делу, – улыбнулся Лялин и запел: «Бей в барабан и не бойся, целуй маркитантку звучней!»

– Коля, ты не похмелился с утра? – сердито перебил Шуваев. – Какая маркитантка, какая комиссия? Ковригин еще ничего не знает. Вот что, Егор, скажи: тебе поручили обзванивать неплательщиков. Технический секретарь не справляется. Ну, кажется, все предусмотрели – звони, орелик!

Я набрал номер, сверяясь с подсунутой мне бумажкой, потом ждал, слушая мучительные гудки.

– Слушаю вас, – отозвался тяжелый мужской голос, оторванный от чего-то важного, скорее всего, от рукописи.

– Здравствуйте, Алексей Владимирович, вас беспокоят из парткома.

– Чему обязан? – удивился он, окая.

– Вы не могли бы приехать в партком?

– Когда?

– Когда… – Я вслух повторил вопрос, словно бы в раздумье.

– Как можно быстрее! – шепотом подсказал Лялин.

– Как можно быстрее, Алексей Владимирович, – скорбным эхом повторил я.

– Не мог бы. Уезжаю. Домой. В деревню. А в чем дело-то?

– У вас взносы не уплачены.

– Не может того быть! Я всегда за год вперед плачу. Проверьте!

– Ах, вот как…

– Именно так, голубчик! – Оканье приобрело недружелюбный оттенок. – Мне обычно Аринушка звонит. А вы-то, собственно, кто такой?

– Я?

– Вы.

– Полуяков.

– Не знаю такого.

– Я новенький.

– А раз новенький, у Аринушки спросите. Я в январе за год отвалил, полдня считала.

– Хорошо. Спрошу. До свиданья!

– Будьте здоровы!

И пошли гудки.

– Ну?! – в один голос вскричали все трое.

– У него взносы за год вперед уплачены.

– Это нарушение! – нахмурил кустистые брови Лялин.

– Его в Москве почти не бывает – то в деревне, то за границей. Ты столько голых баб в жизни не видел, сколько он – стран! – объяснил Шуваев и крикнул: – Арина!

Появилась заплаканная секретарша.

– Что ж ты мне, трындычиха, не сказала, что Ковригин за год вперед заплатил?

– Заб-ы-ыла…

– А куда ж ты его взносы девала? Профукала!

– По другим должникам раскидала… Когда они долги гасят, я за Ковригина вношу.

– Оч-чень серьезное нарушение! – вздернул крашеные брови Лялин.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Шуваев. – А почему за август не внесла?

– Забы-ыла!

– Дура, сгинь с глаз моих!

– У-а-о-у! – зарыдала несчастная и скрылась за дверью.

– Зря ты так, Володя! – упрекнул Лялин. – У девушки горе.

– Правда, что ли, муж ей изменил? – после тяжелого молчания спросил, явно сожалея о своей резкости, Владимир Иванович.

– Правда, – скорбно кивнул Папикян.

– С лучшей подругой… – добавил, осклабясь, осведомленный чекист.

– Ну, если даже от таких девок налево бегают, тогда я вообще ничего не понимаю! – развел руками секретарь парткома.

15. Советские люди

С аппаратом окаянным
Некогда ни спать, ни есть.
Брешут, что за океаном
Секс по телефону есть…

А.

Некоторое время курили, соображая, что же теперь делать. Шуваев вскрыл коробку «Беломора». Лялин, щелкнув золоченой зажигалкой, дал огоньку секретарю парткома, а сам запалил душистый «Аполлон-Союз», совместное изделие «Явы» и «Филипп-Мориса», последний привет от разрядки, накрывшейся после сбитого корейского «Боинга». «Аполлон» давно из продажи исчез, и доставали его через знакомых. Бутов хмуро вынул из кармана зеленую пачку недорогих сигарет «Новость», их, по слухам, предпочитал покойный генсек Брежнев, пока врачи ему не запретили. А я задымил «Стюардессой», купленной специально для Леты. За окном под печальный вой духового оркестра из Театра киноактера выносили гроб.

– Кого хоронят? – спросил Папикян.

– Михаила Болдмана, – вздохнул партсек.[1]

– Какого Болдмана? – не понял Лялин.

– Который в «Поднятой целине» Макара Нагульного играет.

– Еврей – Нагульного? Ты что-то путаешь…

– Ты антисемит, что ли? – усмехнулся Палыч. – Быстрицкая-то Аксинью играет – и все довольны. С чего ты, Коля, взял, что Бол-ду-ман – еврей?

– Из фамилии. В баню я с ним не ходил.

– Успокойся, он из немцев. Трижды лауреат Сталинской премии.

– Ты-то откуда знаешь?

– Я одно время Союз кинематографистов курировал… – Бутов встал и подошел к окну. – Много народу-то собралось…

Мы тоже сгрудились у подоконника: на ступеньках толпились грустно одетые коллеги усопшего, черными розами казались шляпки театральных старушек. Прохожие останавливались и глазели на вынос тела, переговариваясь с унылым любопытством: чужие похороны – это, в сущности, – всего лишь репетиция твоих собственных. Духовой оркестр сотрясал стекла медным отчаянием. Безнадежно ухал большой барабан, плакали флейты. За венками несли гроб в красную оборочку. Вдруг провожающие захлопали в ладоши.