Адриана Трижиани - Поцелуй, Карло!

• Название: Поцелуй, Карло!
• Автор: Адриана Трижиани
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-86471-806-3

1949 год, в Филадельфии послевоенный бум. Компания Доминика Палаццини и его трех сыновей процветает. Их жизнь идеальна – дела идут в гору, жены их любят, в семье мир и покой. Но покой ли?.. Давняя ссора Доминика и его брата Майка разделила семью на два враждующих клана, и вражда эта вовсе не затухла с годами. Доминик и Майкл за двенадцать лет не перемолвились и словом. Ники уже тридцать, он правая рука своего дяди Доминика, но мечтает он о совсем иной жизни – жизни на сцене, а пока тайком подрабатывает в местной театральной шекспировской труппе. И однажды ему придется сделать выбор: солидная, но обычная жизнь, какой ожидает от него семья, или совершенно новый путь, на котором он может лишиться всего. Действие романа перемещается из романтической деревушки в Северной Италии на оживленные улицы Филадельфии, из сплоченной итальянской диаспоры – в космополитические завихрения Нью-Йорка. Новый роман Адрианы Трижиани – семейная романтическая сага, полная тепла, юмора и надежды. Как и в пьесах Шекспира, которые стали фоном романа, тут раскрываются давние секреты, срываются маски, разбиваются и воссоединяются сердца, ошибки исправляются, а любовь торжествует.

---

– А почему тебе пришлось играть любовный эпизод?

– Больше некому было.

– И никто, кроме Каллы, не мог подыграть в роли возлюбленной?

– Никто.

– Она была хороша, – признала Пичи. – Даже плакала. Я думаю, что плакать тяжелее всего.

– Я согласен!

Ники не слишком разбирался в актерской технике – кроме того, что он видел на сцене или замечал на репетициях, которые раньше вел Сэм, а теперь Калла. Но понимал: чтобы заплакать, нужно немалое умение.

– Хочешь начистоту, Ники? Многого в спектакле я не поняла. Вся пьеса показалась мне темной.

– Легко запутаться, – согласился Ники. – Я понимаю, почему ты потерялась. Одни и те же актеры исполняли разные роли по ходу действия, мужчина в следующей сцене становился женщиной, которая одевалась как мужчина, и так все время.

Ники еще попытался было объяснить сюжет «Двенадцатой ночи», но сдался. Однако ему хотелось поговорить с Пичи о своей случайной роли в пьесе. Хотелось признаться ей, как он был испуган, когда его выдернули из роли суфлера, с его места за сценой, и втолкнули в пьесу. Ему хотелось поделиться с ней тем, какой ужас он испытал, когда началась сцена, и как он почувствовал связь со словами и с актерами. Но Пичи не интересовалась театром. Ну и что? Они не во всем соглашались. Ей нравился розовый цвет, ему – нет. Она предпочитала белый соус, он – красный. У него начинали ныть зубы при звуках голоса Джанет Макдональд[36], а Пичи могла пересматривать любимые фильмы по четыре раза подряд. Они были разными. Мужчины и женщины отличаются – и все дела.

– Но это случилось один раз, так ведь? – осторожно осведомилась Пичи.

– Что Энцо не смог продублировать? Я не знаю.

– Я спрашиваю, ты сыграл один раз – и на этом все?

– Уже можно не беспокоиться. Меня сегодня уволили.

Пичи постаралась скрыть облегчение при известии, что театральная карьера Ники закончена.

– Уволили?

– Калла уволила. И вот доказательство, что между нами нет никаких искр. Не знаю, как долго еще театр продержится. Это борьба. Мы продаем слишком мало билетов.

– Ну, что ни делается, все к лучшему, Ники. Когда мы поженимся, свободного времени у тебя останется не так уж много. Надо будет обустраивать дом, и ухаживать за садом, и путешествовать.

Ники взялся за голову.

– О, Ник, прости меня. Тебе нравилось работать у Борелли? – Пичи погладила Ники по спине и закатила глаза.

– Нравилось.

– Я все понимаю насчет зрелищности и того, чем занимается суфлер, но играть на сцене… – У Пичи перехватило горло. – Ты хотел бы продолжать это хобби?

– Не думаю. Толку от меня…

– Из того, что я видела вечером, и судя по остальной труппе, это не совсем критерий для суждения.

– Тони прекрасный актер. Мне до него как до луны.

– Ну да, сравнить трудно, но откуда это известно? У тебя был только один выход.

– Я знаю.

Ники не хотел признаваться, что, выходя на сцену, он испытал такой подъем, какого не испытывал никогда в жизни. А после реакции Пичи на спектакль, на его вторую работу и на увольнение он сообразил, что теперь не лучшее время делиться с ней своими восторгами.

Пичи пожала плечами:

– Лучше тебе держаться от них подальше. Борелли – это клоповник. И скоро разорится.

– Его просто нужно подновить. – Ники снова отхлебнул газировки.

– Там нужно куда больше. Туда же никто не собирается ходить. Никто не говорит: «Сходим к Борелли субботним вечерком», нет, все говорят: «Сходим в кино». Или: «Прошвырнемся к Луису Приме и Келли Смит в Сейлорс-Лейк», «Поедем в Нью-Йорк на Бродвей и закатимся в “Везувио” пропустить стаканчик». Никто не говорит: «Хорошо бы посмотреть “Двенадцать ночей”».

– «Двенадцатую ночь».

– Да какая разница. Это уже труха, изъеденная молью. Как волосы, которые моя бабушка собирала в баночку с крышкой. А теперь мы делаем начесы. Мы не храним волосы. Многое выходит из моды и становится ненужным. Как Театр Борелли.

– Он старомоден, я понимаю.

– Когда мужчина надевает трико, это не au courant[37]. Прошли те времена, когда люди скакали на лошадях и носили доспехи. А в программке было написано: «Карета прибывает в 9 ч. 20 мин. пополудни».

– Это просто дань тем временам, когда театр только открылся. Они выставляли такое объявление в кассе, чтобы посетители знали, когда представление закончится.

– Хорошо, Ник, как бы ты это ни объяснял, со всеми подробностями, – все равно старье все это. И годится для книг по истории, которых никто не читает, потому что всем скучно. Мы молодые. Мы не можем жить в прошлом, на пыльном чердаке среди сундуков с затхлыми панталонами. Мы живем здесь и сейчас. Когда мы поженимся, то будем все делать ради будущего, ради совместной жизни. Ради наших детей и нашего дома с новейшей кухонной утварью. Мы живем на пороге пятидесятых. Все внове. И время называют новым. Подумай только, даже платья, стиль называют «новый образ». Мы сами и есть пятидесятые! – Пичи взяла Ники за руку. – Ты действительно хочешь себя похоронить в этой дыре? Мы купим машину, мы будем путешествовать. Мы – современные люди! Будем ездить в город и ходить по клубам. Нью-Йорк, вот тебе еще одна новость, – всего-то час и двадцать минут через Джерси и по мосту. Что нам стоит пойти в музей, и приобщиться к культуре, и пообедать у Сола Энтони, и потанцевать в Латинском квартале! Мы же можем осмотреть мир сверху донизу, стоит нам только пожениться. Все спектакли, какие захочешь. Прекрасные. С настоящими актерами, как Эрнест Боргнайн[38]. А не с теми, кто доставляет газировку в парк на Двенадцатой авеню по случаю пикника Международного профсоюза работниц в День труда. Ты понимаешь, о чем я?

Ники кивнул.

– Так вот я и говорю, замечательно, что тебе есть куда пойти после работы, есть чем заняться, получить удовольствие, помимо меня. Мой отец играет в карты. Моя мать? Она наслаждается собраниями прихожан в церкви. Это их товарищество. И я понимаю, что Борелли – это место общения для тебя, общения с людьми, которые обычно не озабочены работой или церковью. Я хочу сказать, что они наверняка устраивают вечеринки и ты там знакомишься с людьми, заводишь друзей и беседуешь на интересные темы. Но это не настоящая жизнь. Все понарошку – как этот парень, который днем бухгалтер, а вечером в панталонах размахивает мечом.

– Хэмбон?

– Какая разница? Или та дама с грудью, соблазняющая парня, который явно не хочет к ней приближаться.

– Джози?

– Да какая разница. Это все ненастоящее.

– Не подлинное, ты хочешь сказать.

– Нет.

– Подлинный драматический театр – театр профессиональный.

– Тогда – да. Это непрофессионально.

– Но это не так. Мы продаем билеты. Нам платят за них.

– Хорошо. Если люди за что-то платят, это еще не означает, что товар доброкачественный. Эти Борелли вцепились в семейный бизнес, никому не нужный, ухватившись за старую мечту, подобно какому-то бедняге недотепе, висящему на ветхой веревке над пропастью. В конце концов веревка порвется и он разобьется на острых утесах, превратившись в котлету. Но если и удержится, то что с того? Изотрет руки в кровь. И все тут. Борелли держится, но долго это не может продолжаться. Да и здание уже почти приговорено.

– Ты что-то слышала?

– Нет, я просто зашла в дамский туалет, и у меня нога провалилась под линолеум, когда я мыла руки.

– Тебе пьеса не понравилась, правда?

– Второй раз я туда не пошла бы, если ты об этом спрашиваешь.

– Никогда?

– Никогда, если у меня есть выбор.

Ники откусил от своего сэндвича и медленно начал жевать. Мягкое мясо, теплый сыр и острый перец были вкусны, но он не мог этим наслаждаться. Он думал, что, возможно, никогда не вернется в Театр Борелли, и что это значит для него, и во что это его превратит. Он мог представить, что никогда больше не сядет за руль такси, но не мог представить жизнь без Театра Борелли.

– Ник, ты ешь слишком долго.

Пичи покончила с едой и вытерла руки бумажной салфеткой. Камелия на шляпке свесилась ей на шею, и она выглядела как маленькая девочка. Огромные глазищи, едва заметный подбородок, томление и желание на лице, да еще этот нимб из розовой органзы вокруг головы.

– Я сказала что-то не так? Ма говорит, что я постоянно пережимаю. Я пережала, да?

– Нет. Конечно, нет.

– Ну не знаю, иногда я все неправильно говорю. – Ее карие глаза наполнились, как аквариумы. – Да и делаю все неправильно.

– Ну не надо. Не плачь, Пичи.

– Вдруг возникло чувство, будто у меня что-то отобрали.

– Почему?

– Как будто мне запретили рассказывать, что я чувствую. Как будто я должна все скрывать.

– Я от тебя никогда этого не требовал.

– Отлично. Потому что я не умею. Мы слишком долго вместе, чтобы так обращаться друг с другом.

– Ты права.

– К тому же все кончается для меня мигренью. Мне это надо? И так забот хватает.

Она протянула к нему обе руки, с одной свисала сумка:

– Пошли. Мне на работу завтра спозаранку.