Джеффри Зейг - Испытание эриксоном

• Название: Испытание эриксоном
• Автор: Джеффри Зейг
• Издательство: «Класс»
• Жанр: Психология
• Год: 1999
• ISBN: 5-86375-117-7

Книга о Милтоне Эриксоне, одном из самых выдающихся мастеров гипноза XX века, написана его «первым учеником» и теперь тоже знаменитым гипнотерапевтом. Она окрашена особой интонацией личных впечатлений от общения с мастером, и этот субъективный взгляд поможет лучше понять основные аспекты эриксоновских методов обучения и работы с пациентами. Изобретательность, гибкость, искусность и импровизации, соединившись с неортодоксальным стилем и склонностью к риску, создали уникальную модель эриксоновской психотерапии, которую уже несколько десятилетий изучают и развивают его последователи. Книга состоит из трех эссе и стенограммы диалога с Эриксоном.

Она, несомненно, привлечет профессиональное внимание психологов и психотерапевтов. Но не только: рассказ о человеке, сумевшем превратить свои личные ограничения в неограниченные возможности, способен вселить надежду и уверенность в любого читателя.

---

Эриксон приводил себя в качестве примера и ссылался на сложные ситуации, которые превращал в игру. Будучи студентом высшей школы, он вознаграждал себя занятиями геометрией (которую он очень любил) за выполнение тех заданий, которые нравились ему меньше. Когда ему пришлось вскопать участок под картофель, он провел диагональную линию поперек поля и потом обрабатывал разные участки, пока задание не было выполнено – так он привносил интерес в свое занятие. Он прорывался сквозь неизбежную скуку жизни, сохраняя детское изумление от созерцания мира.

Одному из пациентов, которого он хотел видеть более веселым, он процитировал Вордсворта: «Сумерки темницы начинают окутывать взрослеющего мальчика». Это жалоба на потерю невинности и ощущение ценности детского мировосприятия.

Детское восхищение и вера имели естественное развитие и стали вехой в его терапии. У него была вера в людей и возможности их бессознательного. Он верил, что пациенты обладают врожденной мудростью, которую можно осознать. Он рассказывал о том, как помогал пациенту сдавать профессиональный экзамен. Пациент должен был бегло пролистывать учебник и отмечать по одному понятию на каждой странице, тем самым наполняя свое бессознательное и вызывая воспоминания. (Я успешно использовал подобную процедуру при сдаче экзамена на получение лицензии.) Кроме того, Эриксон верил в мудрость своего собственного бессознательного. К примеру, он рассказал, как однажды куда-то засунул свою рукопись. Но он больше доверял мудрости ее потери, чем попыткам ее найти. Однажды перечитывая одну статью, он обнаружил там материал, которому следовало быть в «пропавшей» рукописи. Затем он нашел и опубликовал ее (Zeig, 1985a).

Возможно, что одна из причин, по которой Эриксон так интересовался бессознательным и гипнозом, состоит в том, что они имели прямое отношение к его жизни, преследуемой болью. Он постоянно использовал гипноз для облегчения боли. Осуществляя самогипноз для ее облегчения, он не программировал себя. Вместо этого он направлял свое бессознательное на идею покоя, а затем следовал внушениям, которые получал. Он также рассказал мне о сложной сигнальной системе, которую использовал. Будучи уже в преклонном возрасте, просыпаясь утром, он отмечал положение большого пальца руки по отношению к другим пальцам. Если он располагался между мизинцем и безымянным пальцем, это означало, что ночью ему приходилось сдерживать тяжелые боли. Если тот располагался между безымянным и средним пальцем, боль была меньше. Если между средним и указательным – еще меньше. Таким путем он оценивал объем доступной ему энергии в этот день. Он знал, что бессознательное может действовать мягко и автономно.

Еще одним даром, который Эриксон внес в свою практику, было его феноменальное творчество. Творчество поддерживало его проницательность. Когда я задавал ему вопрос, требующий ответа «да» или «нет», ему, казалось, доставляло удовольствие отвечать, не прибегая к этим однозначным словам, даже если такой ответ был гораздо длиннее. Маргарет Мид (1977) отмечала, что Эриксон всегда стремился к поиску оригинальных решений и подходил к каждой встрече так, как если бы это было нечто совершенно новое. (Даже несмотря на то, что Эриксон действительно повторял свои истории и наведения, он внимательно приспосабливал их к отдельному индивиду. Он не противился повторению. Во время одного из моих первых сеансов, за которым наблюдал Эриксон, он побудил меня использовать одно наведение несколько раз подряд с тем, чтобы я познал многообразие реакций.)

Возможно, творчество и любознательность подкрепляли его силы. В более молодые годы он казался неутомимым. Он долгими часами работал дома. Выезжая на лекции, он часто встречался с коллегами, лечил пациентов и проводил индивидуальную терапию для участников семинаров во внеурочное время. У него была замечательная память и огромная сила концентрации.

Гуманизм Эриксона не был в полной мере освещен в литературе, однако это очень важная часть терапии и важная составляющая его успеха. Возможно, одна из причин, по которой он не казался манипулятором (в уничижительном смысле), заключалась в том, что он проявлял щедрость и глубокую мудрость в выборе времени и усилия.

Что касается его щедрости, то он часто проявлял изумительное внимание к деталям. Вспоминается пример, приведенный в «Семинаре с Милтоном Эриксоном» (Zeig, 1980a). Когда его 26-я внучка, новорожденная Лорел, посетила Феникс, Эриксон попросил меня сделать фото. Он также хотел, чтобы на фотографии была запечатлена деревянная сова, которую он преподнес младенцу в качестве самого первого подарка в день рождения. (Лорел получила прозвище «Крикунья», потому что отличалась способностью громко кричать.) Позже Эриксон пояснил мне, что сова вносит в изображение человечность и это будет оказывать значительный эффект на Лорел в подростковом возрасте, когда Эриксона уже не будет на этом свете.

Каждый день в процессе терапии Эриксон делал неожиданные вещи. Вы могли рассчитывать, что он сделает нечто противоположное тому, что ожидалось. Хейли (1982) подробно обсуждал, каким образом практика Эриксона служила противоположностью тому, что делалось традиционными терапевтами. Например, для него не было характерным вызывать пациента и предлагать ему прийти в назначенное время. В процессе супервизорства он побуждал студентов проводить гипноз в первой части сеанса, а не дожидаться второй, как это принято. Для него не было необычным навести транс, впервые встретившись со студентом или пациентом, и получить диагностическую информацию в процессе наведения.

Эриксона не очень интересовали деньги. К концу его жизни, в 1980 году, обычная почасовая плата составляла всего 40 долларов. Если к нему на групповые занятия приходили студенты, он обычно говорил: «Если вас десять человек, каждый из вас заплатит по четыре доллара за час. Если у вас больше денег – платите больше, если меньше– платите меньше» (Zeig, 1980a). Он советовал своим студентам требовать свою плату в конце каждого сеанса, отмечая, что подобная процедура воодушевляет терапевта на работу, что, в свою очередь, приводит к незамедлительному вознаграждению. Он вышел из научной школы, где было принято делиться своими знаниями, а не продавать их. Не один раз он говорил пациентам: «Мне интересна ваша жизнь, а не ваши шейкели».

От него всегда ожидали, что он выдаст нечто простонародное.; Его подход был прагматичным, заземленным. Он пользовался словами, понятными каждому, но (как и у современного художника Пауля Клее) его простые линии были глубоки и насыщенны. Его внимание к деталям языка было исключительным (ср. Rodger, 1982), и это придавало особую ценность его терапии. Как будет видно из стенографической записи, приведенной во второй части этой книги, он был предельно отчетлив, произнося грамматически верные и завершенные предложения.

И все же Эриксон не был интеллектуалом в том смысле, как это принято думать об ученых, хотя и был разносторонне начитан. В особенности он был сведущ в литературе, сельском хозяйстве и антропологии. Работая с пациентами, он часто использовал свои познания в этих областях.

Как Эриксон совершенствовал себя

Большая часть жизни Эриксона была насыщена творчеством, которое он направил в русло своей семьи, жизни, работы. Но не является ли такое творчество лишь неупорядоченным выплеском гениальности? И да, и нет. Эриксон обладал огромной личной гениальностью, однако его способности, помимо этого, являлись результатом упорного самосовершенствования. Он прошел школу своих пациентов, у него имелся огромный опыт, приобретенный за многие годы клинической практики. К тому времени, как я встретил его, он видел все. Однажды Эриксон спросил своего коллегу, Дэвида Чика, известно ли ему, откуда он получил свои современные психиатрические познания. Чик сообщает, что Эриксон произнес со своей привычной интонацией: «От пациентов» (приводится в Secter, 1982). Являясь самоучкой, Эриксон не был обременен предыдущими моделями и мог прокладывать новые тропы. Обучение Эриксона в медицинской школе при Висконсинском университете в начале 20-х годов проходило под руководством хирурга, действительно не верившего в психиатрию. После медицинской школы Эриксон провел год в интернатуре в колорадской психиатрической больнице у Франклина Эбо, доктора медицины, директора больницы и знаменитого психиатра. Эриксон никогда никого не признавал своим учителем (Haley amp; Weakland, 1985). Он не обучался психоанализу, хотя был хорошо начитан в этой области. Кроме того, он сам обучился гипнозу.

Окончив медицинскую школу, он использовал несколько методов для собственного совершенствования. Один из главных аспектов его самообучения касался важности социализации.

Годами Эриксон проводил обследование психического состояния пациента и писал гипотетическую социальную историю, то есть рассуждал о том, какой могла бы быть социальная история пациента. Впоследствии он получал реальную социальную историю из службы социальной работы и сравнивал ее со своей интуитивной версией. Он также работал в обратном направлении, получая реальную социальную историю, формируя гипотетический отчет о психическом состоянии и сравнивая его с реальным обследованием психического состояния. Он применял данную технику к многочисленным пациентам, пока не начинал хорошо понимать социальное развитие.