Ольга Миклашевская - Змеи. Гнев божий

• Название: Змеи. Гнев божий
• Автор: Ольга Миклашевская
• Жанр: Городское фэнтези
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-102319-5

Горгона Медуза скрывается от жаждущей мести жены Персея. Гамаюн покидает райский сад, чтобы отправиться в тюрьму, из которой еще никому не удавалось сбежать. Соловей-разбойник живет в общежитии и мечтает вернуть бывшую жену. А у птицы Феникс только один шанс вновь переродиться: совершить очередное убийство. Чей план сработает, а кто навсегда останется в теле человека?

---

Всего у дьявола три сына. Старшим он безумно гордится: статный, рогатый, собственным потомством богатый. От матери ему достались аккуратненький носик и привычка добиваться своего (одно ее требование увеличить температуру в котле второго рва восьмого круга чего стоит!). От отца – способность воспламенять предметы взглядом и умять одиннадцать индюшиных котлет на обед. Бедная нянюшка Ильинишна вся испереживалась, пока рядом с домом не организовали птицеферму, а то ее Петрушенька, видите ли, «оголодает без куриного мяска и помрет».

Второй сын – как хорошая закуска к пиву: без нее пиво еще можно пить, а вот наоборот вообще никак не получится. Вроде бы и образование неплохое, и способность сводить людишек с ума имеется, и даже женушка вполне себе ничего – рожки всегда отполированы так, что смотреть приятно. А вот в целом – ничего выдающегося. Отличное дополнение к семейству, род не позорит. Только вот что с ним, что без него – один хрен. На какой-то из Купал Леня отправился в человеческий мир, завернул в кабак да так наклюкался, что его потом не то что собутыльники – родной отец не признал. Думал, это мужик какой деревенский пытается его провести и родным сыном прикинулся.

Но более всего примечателен младший отпрыск. Рога не выросли даже к совершеннолетию, что делает беднягу больше всех родственников похожим на обычного человека. Ростом невелик, толстоват, уже годам к трехстам – с залысинами. Единственная способность – криком лопать ушные перепонки, да только какой от этого прок. На всех официальных церемониях его обычно сажали позади братьев, чтобы у зевак не было возможности разглядывать неудачного отпрыска знатного семейства.

Не выдержав унижений, в один прекрасный день младший сын дал деру с берегов кровавой реки, и с тех пор только братья-ветры его и видывали.

Зовут этого сына Соловей.

За годы скитаний он успел обрасти врагами, женами и детьми, годами и безразличием. Грабить простолюдинов на проселочных дорогах ему быстро надоело, да только поздно было: кое-какие богатыри уж его заприметили и вышли за ним на охоту. Разбойника годами преследовали поборники справедливости, натравливая на него собак и всякий раз пытаясь загнать в угол. Только вот борьба эта была бесконечна, пока однажды путь Соловью не перешел некий Илья Муромец, еще совсем недавно прикованный к постели и неспособный пошевелить ни дланью, ни ногой.

Поначалу Соловью даже стало радостно. Еще никто из ворогов не стоял против него так долго, не смотрел на него так яростно. И сын черта позволил ему ненавидеть себя, чтобы облегчить его боль и страдания.

Лицо Муромца до сих пор встает у Соловья перед глазами: вытянутое, как лошадиная морда, с крупным, чуть кривоватым носом и светло-серыми глазами, так похожими на прозрачную родниковую воду. Соловей помнит, как по-бычьи раздувались ноздри противника, как крупные руки с короткими пальцами крепко сжимали копье.

Порой ему чудится это лицо среди прохожих. Нет-нет да по спине проползет знакомый холодок; он резко оборачивается, пытаясь отыскать знакомые черты, но они тут же ускользают, растворяются в чужих образах.

– Простите, что? – переспрашивает Соловей у сидящей перед ним дородной женщины «за пятьдесят» с помадой, живущей своей жизнью: она словно мечтает освободиться, прорваться за границы тонких сухих губ и открыть для себя новые, доселе необитаемые земли.

– Я говорю, пакет брать будете?

Соловей рассеянно смотрит на одинокую бутылку воды.

– А нужно?

– Ну я не знаю, это вам решать. – Кажется, кассирша начинает выходить из себя. Она уже буквально кипит под дешевым париком из черных синтетических волос.

Соловей чуть наклоняется вперед, и женщина невольно отшатывается назад. Вряд ли она знает, но, наверное, на подсознательном уровне чувствует, что с ним что-то не так. Глаза едва заметно расширяются, иссушенные временем руки впиваются в металлическую крышку кассового аппарата.

– Наверное, не надо, – заключает продавщица и опускает глаза на клавиши с цифрами – лишь бы не смотреть на этого странного покупателя.

Она сглатывает.

– С вас… двадцать четыре рубля, – просит чуть дрожащим голосом.

В яркую пластиковую монетницу падает звонкая мелочь.

– Сдачи не надо, – говорит Соловей, разглядывая едва заметно дергающуюся щеку кассира.

Еще некоторое время женщина смотрит ему в спину, пока он окончательно не скрывается за автоматической дверью. Только затем позволяет себе шумно выдохнуть и понимает, что до этого, похоже, вообще не дышала.

* * *

На койке, где спит Соловей, кто-то из многочисленных соседей разбросал свою рабочую одежду: заляпанные серой краской оранжевые штаны, старая ветровка и носки, явно ношеные. От всего комплекта исходит довольно яркое амбре из смеси ароматов стройки и мужского тела.

Соловей смотрит на вещи так, будто ждет, что они сами испарятся или ему удастся взглядом прожечь в них дыру.

– А, это Пахлавоново, – комментирует угловатый паренек со своей койки. В руках у него дешевый паленый смартфон, от которого он не оторвется даже под страхом смерти.

Как же надоело жить в этом бомжатнике! Прибежище мигрантов, пьяниц и тех, чьи амбиции меньше личинки блохи. Вечный запах немытых тел, стройматериалов, болезней и водки. Последней пахнет особенно сильно; так сильно, что, даже не выпив ни глотка, можно опьянеть.

Соловей хватает плешивое покрывало за края и резко, со свистом тянет на себя. Одежда разлетается по всей комнатушке испуганными птицами и приземляется на пол и чужие кровати.

Помимо подростка в комнате находятся еще двое мужчин. Один сидит в позе йога и с закрытыми глазами перебирает четки, другой вроде как спит. Ни один из обитателей квартиры номер двадцать один дома девятнадцать Последнего переулка даже не вздрагивает, когда слышит дикое, почти звериное рычание Соловья.

С кухни доносится с сильным акцентом:

– Ничего, ты на его счет не переживай. Сейчас повоет-повоет, а потом успокоится. Соловка у нас местный дурачок.

Соловей раздраженно плюхается на кровать, и та под его весом прогибается и протяжно скрипит.

Так вот как к нему теперь относятся? Как к местному сумасшедшему, на которого лучше не обращать внимания. Как ко льву в зоопарке лучше в клетку пальцы не совать, так и от него стоит держаться подальше. Он как пораженный проказой: вроде бы даже не заразный, если не трогать.

Еще мгновение назад он был здесь, а сейчас – в дверном проеме вечно переполненной кухни, нависает над стариком Ахмедом и новеньким – лопоухим мальчишкой, еще не отрастившим свои первые усы.

Тяжелое дыхание, крепко сжатые кулаки, брови, так низко нависшие над глазами, что за ними не видно черных как ночь ресниц. Каким образом у Соловья в руках оказывается нож для разделки мяса, никто не знает. Он просто там материализуется: жмется к новому хозяину, словно подобранный на улице котенок.

– Ты что сказал? – выдыхает Соловей. – А ну повторил!

Ахмед леденеет, превращается в мертвеца со стеклянными глазами и висящими по обеим сторонам тела руками. Цветастый байковый халат смотрится на нем так же неуместно, как миниатюрные стринги на богомоле. Старик является какой-то странной смесью Хоттабыча и покрытой слоем быта домохозяйки.

– Спокойно, Соловка, спокойно! – Ахмед выставляет вперед сухие костлявые руки в попытке защититься и показать свою беззащитность одновременно.

Его новый протеже едва дышит.

Соловей не думает о том, что будет, если нож полетит вперед. Он не представляет, как тот вопьется в чужую жилистую плоть и как по кухне разольется кровь, будто кто-то забыл выключить кран в ванной. Не прикидывает последствия, ведь они существуют только для тех, кто живет по законам. Соловей же не живет даже по понятиям.

Его не волнуют человеческие тюрьмы, полиция, наказания. Все, что волнует Соловья, это тот факт, что его долгие столетия уже совсем ничего не волнует.

– Так, положи нож, – спокойно просит Ахмед. – Просто положи нож.

– Принимаешь меня за ребенка? – Губы едва разделяются, чтобы произнести эти слова.

– За человека.

Соловей знает, что за его спиной собралась толпа зевак. Каждый из них старается не шевелиться, но их выдает чуть учащенное от страха дыхание. Кто-нибудь вот-вот решится кинуться на него со спины и попробовать отобрать оружие, и если Соловей ничего не предпримет, это только вопрос времени.

Конечно, он меток. Если бы кто-нибудь сейчас достал мишень для игры в дартс, то это было бы в «яблочко». Только вот все обитатели двадцать первой квартиры уверены, что бросок – лишь выброс злости и раздражения.

Секунды, когда рукоятка вибрирует из стороны в сторону, кажутся окружающим вечностью. Ахмед и мальчишка в немом испуге переводят взгляд с ножа на Соловья. У мальчишки в глазах стыдливые слезы.

Словно разъяренный медведь, Соловей врывается в прихожую, по привычке хватает с крючка куртку и исчезает на лестничной площадке. Пять этажей – достаточное расстояние, чтобы привести мысли в порядок, даже если ты несешься с такой скоростью, будто тебя, простите за каламбур, черти гонят.