Татьяна Полякова - Дневник чужих грехов

• Название: Дневник чужих грехов
• Автор: Татьяна Полякова
• Жанр: Детектив
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-104630-9

Чужие грехи – самое интересное для обывателя, но порой и самое опасное. Ведь за некоторые из них – убивают… Анна возвращается на хутор, доставшийся ей в наследство, где она когда-то была невероятно счастлива, единственный раз в жизни – полюбив. Но и в этом тихом и отдаленном месте кипят страсти и происходят настоящие преступления – по дороге со станции убита молоденькая девушка. А ведь Анна ехала с ней в электричке. Значит, убийца находился совсем рядом. Спустя несколько дней часы с руки той девушки загадочным образом оказались на крыльце Анны вместе с букетом цветов. Что это: предупреждение или угроза? Анна, кажется, знает, кто за этим стоит. Нужно успеть: найти, предупредить, спасти… И та далекая и близкая любовь всей жизнь – не отпускает…

---

Пес завилял хвостом. Увидев, что я беру велосипед, кинулся к калитке. Я заглянула в кошелек. Денег, что я получила от Звягинцева, надолго не хватит. Придется наведаться в город. Жаль, что вчера я не догадалась снять наличные в банкомате в аэропорту или на вокзале.

Я крутила педали, пес бежал рядом, а я думала о том, как мудро поступила, приехав сюда. Хотя у родственников мой поступок вызовет недоумение, и это еще мягко сказано. Впрочем, мне не привыкать. Семью я радовала редко, а вот поводов посокрушаться на мой счет давала сколько угодно. «Паршивая овца», как любила выражаться бабка. Но хутор, по неведомой причине, она оставила мне.

Впервые я увидела Агнес, когда мне исполнилось четыре года. Этот день я прекрасно помню. Родилась я за границей, где работали мои родители, за четыре года они так и не нашли времени выбраться к бабке, так что со знакомством мы затянули. Думаю, причина была проста: Агнес терпеть не могла зятя, и чувство это было взаимным. Впрочем, все мое детство я была уверена: бабка в принципе никого не любит. А если чувства и имели место, то были запрятаны на недосягаемую глубину.

Мы долго тряслись по ухабам на новеньком «Мерседесе» – папиной гордости и наконец подъехали к воротам.

– Ну, вот и родовое гнездо, – хмыкнул папа, не торопясь покидать машину.

Бабка вышла на крыльцо нас встречать. Я было кинулась к ней, уверенная, что, если передо мной моя бабушка, значит, любит меня по определению. Бабка окинула меня суровым взглядом и сказала:

– Вылитый отец.

Прозвучало это как приговор. Именно так родители его и восприняли. Так что мысль оставить меня на пару недель у бабки мгновенно их покинула. Агнес взяла меня за руку и сказала:

– Ноги не забудь вытереть. Тут тебе слуг нет.

Через год меня с ней все-таки оставили. Я научилась отлично мыть посуду, подметать пол, ворошить сено, полоть, гладить полотенца и прочую мелочь, но, к удивлению мамы, жизнью на хуторе была довольна. Я быстро сообразила, что, выполняя определенные правила, в остальном я предоставлена самой себе и могу делать что хочу: болтаться по окрестностям в компании сельских ребятишек, сколько угодно купаться в реке и даже отправиться на болото, где жил Бабай – плод неуемной детской фантазии.

Мама с Агнес не особо ладила, долгое время я считала, что причина в мамином замужестве. Увидев меня в бабкином фартуке, дергающей сорняки на грядке, всю в синяках и ссадинах (бабка была здесь совершенно ни при чем, она меня ни разу в жизни пальцем не тронула), мама ахнула «бедный ребенок» и поклялась больше никогда меня сюда не отправлять. И очень недоумевала, почему потом девять месяцев я приставала к ней с вопросом: «Когда поедем к бабушке Агнес?» Во втором классе в сочинении на тему «Как я провела лето» я живописала свою жизнь на хуторе, хотя июнь провела в Лиссабоне, а август – в Ницце.

– Неужели тебе не понравилось? – с беспокойством вопрошала мама, имея в виду чужеземные пляжи. Я уверяла, что понравилось, и робко спрашивала:

– Как думаешь, Агнес возьмет меня на все лето?

Мои обязанности с каждым годом множились, а любовь к бабушкиному хутору, вопреки всякой логике, росла…

Воспоминания пришлось прервать, я въехала в село. Предстояло решить, что сделать в первую очередь: навестить Звягинцевых или все-таки отправиться в магазин? Впереди показалось длинное здание из красного кирпича, недавно отремонтированное. Тот самый завод, о котором говорил Сергей, когда-то принадлежавший моему деду. Советская власть пришла сюда в сороковом году, завод, само собой, отобрали. Дед не стал дожидаться, когда за ним явятся, и ушел в лес, где, в конце концов, и сгинул. Хотя лично я в этом вовсе не уверена. Бабка в то непростое время укрывалась у дальней родни. Кстати сказать, ее младшая сестра Эльза в восемнадцать лет сбежала из дома, тем самым, по мнению родственников, сведя в могилу отца с матерью, вышла замуж за коммуниста и сама вступила в компартию.

Однако любовь Эльзы к сестре была куда выше партийной дисциплины, и она не только взяла к себе двух младших бабкиных детей, но и снабдила Агнес фальшивыми документами. Бабка у меня немка (до войны в городе их жило немало), можно лишь удивляться, как она не загремела в лагерь: и национальность никуда не годилась, а тут еще и происхождение самое что ни на есть антисоветское – старый дворянский род. А ее за каким-то чертом занесло на хутор. Но в мужья все равно выбрала контрреволюционный элемент – хоть и хуторянина, но уж точно не бедного, то есть кулака и мироеда, который, ко всему прочему, от советской власти в лесу прятался. А если советской власти боится, значит, знает за собой вину.

С приходом немцев бабка вернулась на хутор. Как ни странно, его даже разграбить не успели. Забрали зерно да скотину, а бабкино приданое в виде шкафов, перин да диванов так и осталось нетронутым. Как видно, граждане, которым положено было восстанавливать социальную справедливость, не особо верили, что советская власть здесь задержится.

В общем, бабка вернулась, и дед тоже. Правда, ненадолго. Тот порядок, который установили немцы, нравился ему не больше, чем предыдущий, и он вновь ушел в лес, на этот раз уже навсегда. Хотя на хуторе время от времени появлялся. Под покровом ночи, само собой. Двойняшки у бабки родились в конце войны, значит, как минимум за девять месяцев до этого они виделись и дед был жив-здоров. Вот только не ясно, куда потом делся. Агнес вопросы о деде попросту игнорировала с тем отстраненным и равнодушным видом, к которому прибегала, желая показать, что тема беседы ей не по душе.

Миновав здание фабрики, я вскоре оказалась на площади. Слева православная церковь, справа – кирха. Меня, кстати, в восьмимесячном возрасте бабка по отцу крестила, само собой, в православии. Неизвестно, как к этому отнеслась Агнес. Скорее всего, никак. Не помню, чтобы она ходила на службу, впрочем, возможно, все-таки и докучала Господу своими проблемами, большими и маленькими, но точно не в моем присутствии.

Если верить опубликованному дневнику, однажды она сказала подруге: «Бог если и есть, то нас давно забыл». Для Агнес звучит чересчур драматично, хотя ее подруге я склонна верить. Они ведь были, по сути, самыми близкими людьми, и бабка могла ей сказать то, о чем с другими предпочла бы помалкивать.

Представители двух ветвей христианства уживались мирно, возможно, по той причине, что особой верой похвастать селяне не могли, о доме господнем вспоминали по большим праздникам, в остальное время особого ажиотажа на службах не наблюдалось. Чего нельзя сказать о кофейне, которая так и называлась «Кофейня» и располагалась как раз между храмами. После службы народ сюда непременно заглядывал, чтобы узнать последние новости и вволю посудачить. Само собой, лидировали в этом женщины, но и мужики кофейней не пренебрегали.

Вторым центром сарафанного радио во времена моего детства были магазины. Сейчас их количество значительно выросло, только продуктовых стало штук пять. Но в целом вряд ли что особенно изменилось.

Проезжая мимо, я смогла убедиться, что кофейня не работает, о чем свидетельствовал клочок бумаги с надписью «Закрыто». У заведения уже давно новые хозяева, прежняя хозяйка умерла, дети ее разъехались, и этот бизнес привлекательным им не показался.

От площади в обе стороны тянулись улицы, ту, что за кирхой, по старинке называли немецкой слободой, хотя никаких немцев здесь давно уже не было. Те, кто еще оставался к концу войны, спешно покинули насиженные места. Из всех здешних немцев мне известны только двое: моя бабка да ее подруга Марта, но та была немкой лишь наполовину.

Деда Марты, местного пастора, забрали сразу. Был он глубоким стариком, но это его не спасло. А вот Марту не тронули. Надеюсь, дневник прольет свет на эту загадку. Жаль, что мне не пришло в голову поинтересоваться всем этим раньше, когда она была жива. В отличие от бабки, поговорить Марта любила. Но в молодости подобные истории занимают мало, а когда интерес появляется (а так обычно и бывает), вопросы задавать, как правило, уже некому.

В общем, вся надежда на дневники. Я свернула направо, Верный тут же бросился к кирпичному дому с низким заборчиком, выкрашенному синей краской, и теперь заливисто лаял. Пока я пристраивала велосипед рядом с калиткой, из дома вышла женщина в темно-синем платье и цветастой косынке, мать Сергея.

– Анечка! – всплеснула она руками. – Как хорошо, что приехала!

– Здравствуйте, Вера Сергеевна, – входя в калитку, сказала я.

Мы обнялись и расцеловались. В ее внимательном взгляде мне всегда чудилось осуждение, хотя Вера Сергеевна ни единым словом не упрекнула меня в том, что ее сын до сих пор не женился и оставил ее без внуков, а себя обрек на одинокую старость. Впрочем, Звягинцев в любой момент может все исправить. Будет и семья, и дети, а у матери – внуки. Так или иначе, а каждый в округе знал, что в его затянувшейся неустроенности виновата я. Точнее, его мальчишеская любовь ко мне, от которой он так и не избавился. Или просто этого не хотел. Иногда я сама чувствовала себя виноватой, но не часто. Влюбиться в него в свои шестнадцать я так и не успела, а потом в моем сердце прочно обосновался другой, и уж тут, как говорится, ничего не поделать. Строго говоря, сама я в любви ему не клялась, и его любовь не особо поощряла, так что непонятно, в чем моя вина. Но от этого никому не легче.