Юрий Слёзкин - Эра Меркурия

• Название: Эра Меркурия
• Автор: Юрий Слёзкин
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-109198-9

Исследование историка Юрия Слёзкина, автора монументального “Дома правительства”, посвящено исторической судьбе евреев российской черты оседлости – опыту выживания вечно чуждых (и тщательно оберегающих свою чуждость) странников-“меркурианцев” в толще враждебных (и вечно культивирующих свою враждебность) “титульных” наций. Этот опыт становится особенно трагическим в XX веке, в эпоху трех “мессианских исходов” – “в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю обетованную еврейского национализма; и в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности”. Те, кто остался дома, исчезли в огне нацистского “окончательного решения”, но и Советский Союз (судьбам и исходу советского еврейства отведено особое место в книге) оказался мало похож на Землю обетованную…

---

Наиболее популярным объяснением успешного перехода в меркурианство является “корпоративное родство”, содействующее развитию внутреннего доверия, но ограничивающее число потенциальных претендентов на долю прибыли. Непотизм может быть благотворным для капитализма – при условии, что права и обязанности племянников четко осознаются и неукоснительно соблюдаются[53]. Практически все меркурианские фирмы, принадлежащие армянам, корейцам, ливанцам, заокеанским индийцам и американским итальянцам, являются семейными предприятиями. Даже самые крупные коммерческие и промышленные империи заокеанских китайцев, со штаб-квартирами в Лондоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, похожи на банкирский дом Ротшильда в том отношении, что местными филиалами обыкновенно заправляют сыновья, братья, племянники или зятья основателя. Согласно этой теории, главной религией меркурианских общин является неукоснительная семейственность (которая на чужбине может распространяться на более крупные кланы и в конечном итоге на весь – избранный – народ). Если сущность конфуцианства – “апофеоз семьи”, то поведение многих итальянских иммигрантов в Америке можно объяснить тем, что Фрэнсис Фукуяма называет “итальянским конфуцианством”[54].

Проблема социобиологического объяснения предпринимательского непотизма (предложенного Пьером ван ден Бергом) состоит в том, что некоторые из наиболее успешных меркурианских предприятий – немецкие и японские, а также сицилийская мафия – не являются клановыми. Их стратегия заключается в использовании семейных моделей и метафор для создания сплоченных и долговечных псевдосемей – в японском случае от группы учеников одного мастера до деловых партнерств зайбацу (“финансовых клик”). Одно очевидно: наилучшими претендентами на новые меркурианские роли являются сообщества, максимально похожие на старые меркурианские племена. Главным качеством, обязательным для всех соискателей, является сочетание внутренней сплоченности с внешней чуждостью: чем сильнее сплоченность, тем больше чуждость, и чем больше чуждость, тем сильнее сплоченность. Наилучшая же гарантия и того и другого – бескомпромиссная и идеологизированная семейственность (клановость), которая может быть биологической или псевдобиологической и которая может подкрепляться – или подменяться – острым чувством богоизбранности и культурного превосходства. Религиозные секты, не требующие безбрачия, превращаются в эндогамные племена; эндогамные племена, верящие в особую судьбу и судьбоносную чуждость, превращаются в религиозные секты[55].

* * *

Каково бы ни было происхождение недавних его вариантов, кочевое посредничество – старое и новое, письменное и устное – всегда было опасным занятием. Будучи безоружными чужаками, меркурианцы столь же уязвимы, сколь заметны, тем более что сегрегация по месту жительства (на лесных стоянках, в торговых кварталах и в этнических гетто) является необходимым условием их существования. В безгосударственных обществах их охраняют потусторонние силы и профессиональные монополии; во всех прочих их защищает – или не защищает – взимающая налоги элита, которая наживается на их предприимчивости.

История кочевых посредников – это история периодических погромов и государственного колебания между более или менее рациональным вымогательством и разного рода конфискациями, депортациями и экзекуциями. Европейских цыган считали столь же бесполезными, сколь опасными (музыка была единственным “богемным” занятием, которое можно было законодательно регулировать с выгодой для казны) и травили постоянно, пусть не всегда рьяно. Письменных меркурианцев считали столь же незаменимыми, сколь недостойными, а потому “одомашнивали” (путем предоставления государственной защиты и экономических монополий), одновременно оставляя чужими (путем сохранения физической сегрегации, религиозного самоуправления и административной автономии).

Залогом полезности меркурианцев было экономическое преуспеяние; слишком явное преуспеяние приводило к новым налогам, массовому насилию и жалобам со стороны туземных конкурентов. Временами соображения долгосрочной экономической пользы уступали нужде в деньгах и козлах отпущения или полностью отвергались в пользу религиозного универсализма и бюрократической симметрии. На Филиппинах в 1596 году депортировали 12 000 китайцев, в 1603-м вырезали 23 000, в 1639-м – еще 23 000, а в 1662-м – 20 000. В 1755-м все китайцы-нехристиане были изгнаны (а многие обращены в христианство); в 1764-м 6000 человек убиты, а в 1823-м введение особых налогов привело к массовым арестам и эмиграции[56].

Распространение национализма и коммунизма проложило дорогу к окончательному решению. Если каждой нации положено иметь собственное государство, а каждому государству предназначено стать воплощением определенной нации, то все внутренние чужаки – потенциальные предатели. Некоторым позволили ассимилироваться, но законных аргументов в пользу сохранения культурной чуждости и экономической специализации становилось все меньше. Если же пролетариям всех стран надлежало соединиться, а истинными пролетариями могли стать только промышленные рабочие (и их союзники из рядов “беднейшего крестьянства”), то кочевые посредники превращались в “лакеев буржуазии” или просто буржуев. Одни стали аполлонийцами меркурианского происхождения; другие – коммунистами; третьи – меркурианскими националистами и, если очень повезло, гражданами “возрожденных” Израиля и Армении (более аполлонийских, нежели сам Аполлон).

Летом 1903 года, вскоре после антиеврейских беспорядков в Кишиневе, правительство Гаити запретило иностранцам заниматься розничной торговлей и безучастно взирало на последовавшие за этим антилевантийские погромы. В течение двух лет местные газеты (включая специально созданную L’Antisyrien) поносили “левантийских чудовищ” и “потомков Иуды”, временами призывая к полному их “искоренению” (extirpation). Только давление со стороны иностранных держав (местные представители которых тоже относились к левантинцам без симпатии) помешало последовательному претворению в жизнь указов об изгнании. Около 900 беженцев покинули страну[57]. В 1919 году ливанцы Фритауна (Сьерра-Леоне) провели восемь недель под официальной охраной в ратуше и двух соседних зданиях, пока их дома грабили и жгли. Британское Министерство по делам колоний рассмотрело вопрос о поголовном выселении ливанцев “в интересах мира и спокойствия”, но решило не лишать их защиты. Двадцать лет спустя комиссар будущего премьер-министра Таиланда по делам культуры сослался на антисемитскую политику Гитлера и заявил, имея в виду местных китайцев (к которым сам принадлежал), что “пора и Сиаму заняться делами своих евреев”. Как писал король Ваджиравудх в памфлете, озаглавленном “Евреи Востока”, “в том, что касается денег, китайцы начисто лишены морали и милосердия. Обманув вас, они не испытают ничего, кроме удовлетворения от собственной проницательности”[58].

Всеобщее осуждение попыток “искоренения” армян и ассирийцев в Турции и евреев и цыган в Европе не охладило антимеркурианского рвения. В новых африканских государствах “африканизация” предполагала среди прочего дискриминацию индийских и ливанских предпринимателей и государственных служащих. В Кении их преследовали как “азиатов”, в Танзании – как “капиталистов” и в обеих странах – как “кровососов” и “пиявок”. В 1972 году президент Уганды Иди Амин изгнал из страны 70 000 ограбленных индийцев, сказав на прощанье, что у них нет “никаких интересов, кроме личной выгоды любой ценой”. В 1982 году попытка переворота в Найроби повлекла за собой массовый индийский погром, во время которого было разграблено 500 магазинов и изнасиловано по меньшей мере двадцать женщин[59].

В постколониальной Юго-Восточной Азии мишенью национального строительства стали китайцы. В Таиланде им было запрещено заниматься 27 видами деятельности (1942), в Камбодже – восемнадцатью (1957), а на Филиппинах специальные законы об “иноземцах” лишили их возможности иметь во владении и передавать по наследству определенные виды собственности и заниматься большинством профессий (одновременно значительно затруднив процесс выхода из разряда “иноземцев”). В 1959–1960 годах запрет президента Сукарно на ведение иноземцами розничной торговли в сельских районах Индонезии привел к поспешному отъезду из страны почти 130 000 китайцев, а в 1965–1967 годах антикоммунистическая кампания генерала Сухарто сопровождалась массовыми погромами, депортациями, грабежом и дискриминацией китайского населения. Подобно многим другим меркурианцам, китайцы Юго-Восточной Азии были непропорционально многочисленны среди как коммунистов, так и капиталистов и нередко рассматривались коренными жителями как воплощение всех форм космополитической современности. В 1969 году в результате антикитайских волнений в Куала-Лумпуре погибло около тысячи человек; в 1975-м взятие Пол Потом Пномпеня привело к смерти примерно 200 000 китайцев (половины всего китайского населения – вдвое больше в процентном отношении, чем городских кхмеров); а в 1978–1979 годах сотни тысяч вьетнамских китайцев бежали из Вьетнама в ходе “лодочной” эмиграции. Конец века ознаменовал конец президента Сухарто, который закрыл китайские школы и запретил использование китайских иероглифов (за исключением одной контролируемой правительством газеты), не переставая полагаться на финансовую поддержку китайского бизнеса. Демонстрации, свергнувшие его режим, завершились массовыми антикитайскими беспорядками. По свидетельству одного очевидца, “сотни людей одновременно бросились к лавкам. Они выбили окна и двери, начался грабеж. Толпа вдруг словно обезумела. Захватив вещи, она принялась поджигать дома вместе с их жителями и насиловать женщин”. За два дня сгорело около 5000 домов, более 150 женщин подверглись групповому изнасилованию и более 2000 человек было убито[60].