Василий Аксенов - Лекции по русской литературе

• Название: Лекции по русской литературе
• Автор: Василий Аксенов
• Жанр: Языкознание
• ISBN: 978-5-04-103022-3

Эта книга Василия Аксёнова похожа на разговор с умершим по волшебному телефону: помехи не дают расслышать детали, но порой прорывается чистейший голос давно ушедшего автора, и ты от души улыбаешься его искрометным воспоминаниям о прошлом. Мы благодаря наследникам Василия Павловича собрали лекции писателя, которые он читал студентам в George Washington University (Вашингтон, округ Колумбия) в 1982 году. Героями лекций стали Белла Ахмадуллина, Георгий Владимов, Валентин Распутин, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Борис Пастернак, Александр Солженицын, Владимир Войнович и многие-многие известные (и уже забытые) писатели XX века. Ну и, конечно, одним из главных героев этой книги стал сам Аксёнов. Неунывающий оптимист, авантюрист и человек, открытый миру во всех его проявлениях. Не стоит искать в этих заметках исторической и научной точности – это слепок живой речи писателя, его вдохновенный Table-talk – в лучших традициях русской и западной литературы.

---

Вспоминается мне осенний день пятьдесят пятого года в Ленинграде, я был студентом мединститута и шел через Неву по Дворцовому мосту; был чудный осенний день ленинградский, летели тучи, ветер был… И вокруг какие-то бежали люди из университета и в университет, видимо, большинство из них сбежало с лекций и шло смотреть появившиеся в кинотеатрах фильмы типа «Рим, 11 часов», «Под небом Сицилии» и так далее – тогда очень моден был итальянский неореализм. И вот я шел и вдруг увидел справа, то есть ближе к морю на Неве, что-то огромное, какой-то гигантский корабль совершенно необычных очертаний. Обычно на Неве не стояло таких кораблей больших. И за ним еще четыре маленьких корабля. Они стояли все на якорях, на бочках, и на них развевались британские флаги. Это эскадра Royal Navy пришла в Ленинград с дружеским визитом[9]. Это было совершенно уму непостижимо, еще вчера, еще в позапрошлом и даже в прошлом году мы этих людей считали своими заклятыми врагами! И вдруг стоят эти корабли, которые пришли к нам с дружеским визитом. И город заполнился british sailors. Это был совершенно невероятный… опыт, люди были в таком возбуждении, не могли понять, что происходит. Видимо, КГБ и милиция ленинградская пришли в полный конфуз, они не знали, что делать. Я помню прекрасно, как шли с этого авианосца «Триумф» (а в советском флоте тогда еще не было таких огромных кораблей) лодки, полные матросов, они ехали гулять по городу. Набережная была полна девчонок ленинградских, они визжали от нетерпения, чтобы захватить этих моряков. И когда матросы выходили на берег, девчонки просто их расхватывали, и матросы исчезали, понимаете? (Смех.) Это было поразительно, потому что эти девчонки-то выросли при Сталине, они боялись писать в анкетах, что у них кто-то был на оккупированной территории, это считалось преступлением, уже на тебя клало пятно. А тут вдруг в полном, немыслимом, жутком восторге матросов расхватывали и куда-то их утаскивали, и я так думаю, что немало нелегальных англичан родилось после этого в Ленинграде (смеется). Сейчас, наверное, этим нелегальным англичанам, которые даже не подозревают, что они англичане, по двадцать пять лет, даже больше.

Я это рассказываю, чтобы описать ту необычную, невероятную весну, которая происходила в нашей жизни, как все ломалось, как все сдвигалось и как возникало заново. Помню, что во время стоянки этой эскадры вдруг началось наводнение в Ленинграде. Мы с товарищами шли на танцы – тогда очень увлекались танцами, мы уже в пятницу узнавали, где играют модные оркестры, – шли по Большому проспекту Петроградской стороны по колено в воде. Большой проспект был весь затоплен водой, и, чтобы погреться, мы зашли в ресторан Чабанова, который присутствующий тут один, значит, господин знает хорошо (о ком это?). И там играл оркестр слепых евреев, три еврея играли на скрипках. И там сидели четыре английских матроса, пили водку. Все начинали подогреваться, развязывались языки, и какие-то русские подошли и стали петь It’s a long way to Tipperary, по-русски, и оркестр слепцов подыгрывал. Матросы, потрясенные: откуда эта британская песня в этом самом городе?

Вот так каждый день приносил что-то новое, открывались ворота на Запад. Шли выставки какие-то, я уже говорил, что почему-то немыслимо жаркие споры вспыхивали вокруг живописи, вокруг абстракционизма, – абстракционизм тревожил умы в Советском Союзе больше, чем наличие, предположим, копченой колбасы. Подавай нам абстракционизм или не нужно нам абстракционизма – эта тема больше волновала, чем наличие колбасы.

Помню, Ив Монтан приехал, приехала американская труппа Everyman Opera[10] (сейчас, по-моему, она не существует) с оперой Porgy and Bess. И для нас, молодежи того времени, это всякий раз было открытие. Мы прямо неделю простаивали в очереди для того, чтобы попасть на какого-нибудь иностранного гастролера. Но никто этим не тяготился, это уже смахивало на какого-то рода фестиваль, какой-то спонтанный акт веселья, ночью жгли костры, пели вокруг костров. Записывали себя там – по сотням отбирали, потом выбирали командира сотни, надо было приходить три раза в день и выкрикивать фамилии твоей сотни. И все время шутки возникали: ты в свою сотню записывал, предположим, Евгения Онегина, Ленского… из Ильфа и Петрова всех этих самых предводителей дворянства, Остапа Бендера и так далее. [Похоже на] хэппенинги, [которые] происходили в институтах ленинградских, шоу такие самодеятельные, они назывались и сейчас называются «капустники». [Не знаю,] как в американских университетах такие шоу называются, но в русских назывались «капустники» – капуста, cabbage, может быть, потому что одно на другое, как листики, – и в этих капустниках очень много было дерзости, много сомнительных и в политическом отношении шуточек. Происходило возникновение молодой оппозиционной среды.

Опять же вспоминается мне, возник с нашим институтом по соседству так называемый Клуб молодежи Петроградской стороны. Это было просто гнездо крамолы по тем временам, настоящее гнездо крамолы. Гнездо крамолы – выражение понятно американцам? Я сейчас запишу его, это важно знать: гнездо – nest, крамола – это ироническое выражение. Как «крамолу» мы переведем на английский язык? Помогайте, господа. Dissidence? Nest of dissidence or something like that?

(Из зала: Illegal, нелегальный.)

Нет, это уже что-то не то. О’кей. Потом вы возьмете словари и найдете.

Я тоже ходил в этот Клуб молодежи Петроградской стороны. Устроили [там] так называемый вечер культуры Франции, который превратился в разгул молодых крамольных сил. Устроили выставку абстракционизма, доморощенного, конечно (смеется), никто еще не умел рисовать абстрактных картин, но тут уже нарисовали всё, всё развесили. Играл джаз, а слово «джаз» произносить запрещалось, запрещалось сказать «американский композитор». Джазмены играли, например, Стэна Кентона – Stan Kenton – и называли его «польский композитор Станислав Кентовский» (смех). Например, один там сказал: «Американский композитор Харри Джеймс», его дергают товарищи: что ты делаешь, нас разгонят после этого! Он тогда говорит: «Прогрессивный американский негритянский композитор Гарри Джеймс». На такие хитрости пускалась молодежь, чтобы жить более-менее свободно, независимо.

Однако все это была крамола в рамках полной лояльности режиму. Советская власть – разумеется, социалистическая система – не ставилась под сомнение никем или почти никем. Даже в Ленинградском университете, где были в то время волнения в связи с подавлением восстания в Венгрии, никто все равно никогда не говорил, что советская власть – это что-то дурное, что ее хорошо бы выбросить на свалку истории. Таких разговоров не могло быть вообще! Психология людей того времени иллюстрировалась тем, например, что говорили: «Ты что, против советской власти, что ли?» Была такая поговорка, она означала are you crazy? Быть против советской власти – это значит быть crazy! Это абсолютно всем было ясно, понимаете? Может быть, потом, впоследствии, соответствующие органы сделали соответствующие выводы из этой поговорки (смеется). И стали лечить людей, которым не нравилась эта система.

Но я все это говорю, чтобы перейти вот к такой теме: как на этом фоне возникали первые ростки молодой литературы, первые ростки нового литературного поколения. Я стал ходить в Клуб молодежи Петроградской стороны в литературное объединение этого клуба, которое вел Давид Дар. Очень маленького роста, с огромной трубкой, он выглядел как настоящий писатель. И мы впервые увидели настоящего писателя, когда пришли с друзьями в это объединение. Но в общем Давид Дар был, я бы сказал, формальным лишь руководителем. В это время возникал на базе этого клуба кружок блестящей ленинградской литературной молодежи. Такие люди, как Евгений Рейн, Анатолий Найман, они тогда еще были студентами Технологического института. Илья Авербах был студентом-медиком, как и я. Туда же впервые начал ходить совсем юный еще Иосиф Бродский, в это же объединение. Был поэт Кушнер, который стал известным советским поэтом и выпускает очень хорошие книги, ну, не касается острых тем, но тем не менее поэзия у него интересная. Поэт Городницкий был, геолог, который стал известным бардом; Дмитрий Бобышев, живущий сейчас в Милуоки. Вот судьба этих людей. Бродский уже десять лет в Америке, Бобышев уже лет пять в Америке, Давид Дар умер в прошлом году в Израиле, я вот тоже в Америке. А некоторые еще в России, но не пишут, вернее, пишут, но почти не печатаются, за исключением, пожалуй, Кушнера и Ильи Авербаха, который – совершенно неожиданно – стал известным советским кинорежиссером. Это был наш главный молодой мэтр, у него тоже была трубка, все тогда заводили трубки – [лишь при этом условии] возникал образ современного писателя. Он еще не был издан, но мы уже читали его переводы самиздатские, помню, целый вечер мы обсуждали рассказ Хемингуэя под названием «Кошка под дождем» и искали: вот, вот этот рассказ, вот там подтексты, вот учитесь читать подтексты, учитесь читать то, что за строкой, то, что ниже строки.