Сергей Иванов - Блаженные похабы. Культурная история юродства

• Название: Блаженные похабы. Культурная история юродства
• Автор: Сергей Иванов
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-111103-8

Сергей Аркадьевич Иванов – профессор Национального исследовательского университета “Высшая школа экономики”, специалист по культуре Византии, популяризатор науки. Его книги и лекции обладают уникальной особенностью: они делают живыми и близкими вещи вроде бы нам знакомые, но не до конца понятные. “Блаженные похабы” не исключение. Здесь такое общеизвестное и вместе с тем загадочное явление, как юродство, рассматривается с точки зрения истории культуры.

---

Иоанн представляет собой образчик раннего юродства: он был монахом, а потом ушел в мир, чтобы бороться с гордыней. О спасении чужих душ, о сокрытии собственного совершенства и даже о тайных добрых делах этого юродивого в житии не сказано ни слова.

К тому же жанровому кругу, что и житие Григентия, принадлежит житие Василия Нового (BHG, 263–264), написанное в середине X века. Сам его герой, хоть и в масштабах весьма скромных, практикует юродство. Он начинает свое подвижничество с того, что безо всякой видимой причины отказывается назвать себя представителям власти. Сюжет явно измыслен для того, чтобы в отсутствие гонений на христианство найти предлог изобразить стойкость святого под пытками. Власти подозревают в нем шпиона, и этот мотив смутно напоминает истории с юродивыми (ср. с. 173). Также намекает на юродство рассказ о том, как Василия попросили благословить вино, а он вместо этого разбил сосуд, поскольку в нем была змея26. Но если Симеон Эмесский в аналогичной ситуации никому ничего не объясняет и люди уверены, что его поступок продиктован безумием27, то Василий Новый охотно демонстрирует всем свою прозорливость. Юродство проявляется у Василия время от времени, уже когда он живет приживалом в богатых домах Константинополя, благополучной и покойной жизнью.

Едва ли с другими он разговаривал так понятно, как беседовал со мной: со всеми [остальными] он общался при помощи притч и загадок и представлялся страшным, будучи точно в высшей степени мудр и знающ. По причине суетной людской славы он часто прикидывался, будто разыгрывает шалование (μωροποιΐαν), прибегая к нему, однако, лишь на словах, и никак иначе28.

Наконец, житие рисует картину загробного мира, где юродивые, оказывается, пребывают компактно:

Это те, кто дурачествами (μωροποιΐα) побеждает злокозненного Умника [Диавола]. В здешнем мире тщеты они представляют себя юродивыми во имя Христа (σαλοὺς ἑαυτοὺς διὰ τὸν Χριστὸν αποτελέσαντες); люди гнушались ими, оплевывали их, попирали их, бесчестили их, смеялись над ними. А они отвергали суетную славу тех, кто любит мирское, земное, тщетное и ложное. За это они унаследовали несравненную славу Отца29.

В этом пассаже любопытно то, что при всем почтении к юродивым агиограф тем не менее избегает называть их словом σαλοί, ставшим, видимо, чересчур одиозным (см. с. 157). Решительная реабилитация термина σαλός происходит лишь в житии Андрея Юродивого (BHG, 115z – 117b).

III

Андрей Царьградский – знаменитейший юродивый, затмивший даже своего великого предшественника Симеона. Его житие (BHG 117) пользовалось невероятной популярностью как в византийское время (от X–XV вв. сохранилось 30 списков), так и – особенно – в поствизантийскую эпоху (82 греческих рукописи!)30. Отдельного обсуждения заслуживает судьба этого жития на Руси (см. с. 199–200).

Образ Андрея решительно отличается от Симеонова. Эмесский святой мог иметь, а мог и не иметь реальных прототипов – главное, что такой персонаж явно существовал в фольклоре, в народной религиозности и лишь оттуда был заимствован Леонтием. Царьградский юродивый есть персонаж насквозь литературный. Жизнеописание начинается с того, что Андрей “полюбил читать… жития богоносных отцов, так что его сердце загорелось желанием подражать им” (29–32). Другие персонажи тоже реагируют на него как на подражателя: один из них восклицает: “То, о чем мы читали в житиях святых, мы ныне видим собственными глазами!” (1333–1334)31 Хотя агиограф Григорий32 относит действие жития к V веку и даже рассеивает по тексту довольно много хронологических примет ранневизантийского времени, тем не менее некоторые анахронизмы, а также жанровые и стилистические особенности жития позволяют датировать его серединой Х века33. Не исключено, что агиограф пустился на эту хитрость, чтобы обойти канонический запрет: святой V века не обязан был знать о решении Трулльского собора.

Согласно житию, Андрей был иностранцем (“скифом” – может быть, славянином?). Его как раба купил один константинопольский вельможа, который крестил юношу и обучил его грамоте. Как-то раз Андрей видел сон, будто он вступает в единоборство с бесом перед строем небесных и адских сил и одерживает победу, за что получает от Христа обетование блаженства в загробной жизни. Это сновидение (а также увлечение житийной литературой) побудило юношу принять юродский подвиг. Впрочем, тут же приводится и другая, как бы внешняя причина: однажды в каморку Андрея пытался ворваться Дьявол, и от пережитого потрясения тот обезумел. Встав ночью, юноша пошел к колодцу и, сидя на его краю, принялся резать ножом свою одежду, “произнося какие-то бессвязные слова, будто лунатик” (99–100). Его заковали в цепи и посадили в храм Св. Анастасии, целительницы бесноватых. Днем Андрей кричал, как безумный, а по ночам молился, “не зная, нравится ли Богу затеянное им дело”. Как-то ночью он увидел самое Анастасию в сопровождении некоего светлообразного старца, которые ходили по храму, врачуя безумцев. Подойдя к Андрею, старец спросил: “Госпожа Анастасия, почему же ты не уврачуешь его?” – “Его уврачевал его учитель, – отвечала она, – и более он ни в чем не нуждается” (120–122). Из этого текста как будто следует, что Андрей все же был болен, но его исцеление свершилось незаметным для плотских очей образом.

Когда прошло четыре месяца… и церковные служители увидели, что он не выздоравливает, но делается все хуже, они поставили в известность его хозяина… а тот списал его как безумца и приказал освободить из оков и отпустить. И с тех пор Андрей бегал по площадям Города, творя глум в подражание древнему святому Симеону (219–224).

[Андрей] крутился среди толпы, ни разу не садился в течение целого дня, ничего не ел. Когда же наступал вечер, он начинал обходить городские портики, выискивая место, где находятся собачьи лежбища. Придя туда, он выгонял псов и укладывался спать, словно на матрасе… Встав же поутру, он говорил себе: “Вот, жалкий Андрей, ты спал с собаками, как собака!.. Теперь иди своим путем, унижаемый в [здешнем] мире этими людьми, дабы снискать хвалу и честь у Царя Небесного” (272–284).

Буйства Андрея были разнообразны: он то пил из лужи (400–403), то воровал на базаре фрукты (1355–1359), то прикидывался пьяным и вырывал еду у посетителей в трактире, то раздавал затрещины (1409–1411). Агиограф, видимо, имел под рукой житие Симеона, и потому многие деяния Андрея кажутся нам знакомыми: он “справлял нужду позади корчмы, на глазах у прохожих. Какой-то юноша увидел, как он испражняется без зазрения совести, и донес трактирщику, а тот, выйдя и застав святого, схватил палку и побил его что было мочи” (1241–1245).

Другое сходство с Симеоном выражалось у Андрея в общении с блудницами.

Как-то он, словно играючись, гулял поблизости от притонов разврата, и одна из блудниц… втащила его внутрь. А воистину несгибаемый и подлинный насмешник Сатаны подчинился и последовал за ней… Сбежались и остальные блудницы и ради смеха стали спрашивать его, как с ним такое случилось. Праведник же улыбался, но ничего не отвечал. Они его били по шее, и побуждали к срамному делу блуда, и ласкали его плоть, и испытывали его, побуждая целомудренного к бесстыдству, говоря: “Соблуди, Юрод, и насыть желание души”. Можно восхищаться этим благородным человеком! Ведь среди стольких ласк, которые они на него обрушили, не подвигнулся он и не возбудился на мерзкую похоть (298–311).

При всем многообразии Андреевых буйств надо отметить, что до Симеона ему далеко: Андрей не кощунствует и даже наоборот – постоянно ходит в церковь; когда он раздевается догола, то его тотчас одевают (1450–1453); даже история с публичными женщинами представлена как случайный эпизод, а не образ жизни. Да и вообще, собственно “юродская” часть занимает всего 70 из 150 страниц жития34. При этом жители Константинополя обращаются с Андреем более жестоко, чем эмесцы с Симеоном.

Весь день он проводил в гуще толпы… прикидываясь пьяным, толкаясь и получая тумаки, крутясь под ногами прохожих. Иные его колотили, иные лягали, кто-то жестоко стегал. Иные его били палкой по голове, другие таскали за волосы, давали подзатыльники или кидали оземь и, связав канатом ноги, волочили по улицам, не боясь Бога и не имея христианской жалости к себе подобному… (741–750)

Все его ненавидели, а городские мальчишки били, волочили, сильно колотили и, надев на его шею веревку, таскали его на посмешище и, сделав из угля чернила, мазали ему лицо… (1220–1223)

Еще и другое чудо творил праведный [Андрей], укрепленный милосердным Богом: летним днем… блаженный прикидывался пьяным, садился на самом пекле и переносил испепеляющий зной, развалившись посреди улицы без еды и питья. А прохожие, спотыкаясь об него, по диавольскому наущению приходили в ярость. Одни били его палками, другие, пнув, шли мимо, третьи ругались и топтали его ногами, четвертые хватали его за ноги и оттаскивали в сторону. Когда же спускалась ночь, Андрей вставал и шел в храм (1280–1289).