Уильям Лэндей - Защищая Джейкоба

• Название: Защищая Джейкоба
• Автор: Уильям Лэндей
• Жанр: Детектив
• ISBN: 978-5-389-17438-2

Эндрю Барбер – первый заместитель окружного прокурора в престижном пригороде Бостона. Почти тридцать лет своей жизни он отдал борьбе с преступниками. И когда мальчика, вместе с которым Джейкоб, четырнадцатилетний сын Барбера, учился в школе, находят убитым, Эндрю полон решимости найти виновного. А как иначе, если на кону стоит безопасность собственного ребенка и спокойствие жителей родного города! Однако серьезная улика указывает на то, что убийцей может оказаться Джейкоб. Отстраненный от следствия, Эндрю готов пойти на все, лишь бы доказать, что его единственный сын никого не убивал. Отныне для него и его жены Лори существует лишь одна цель – защита Джейкоба. Впервые на русском!

---

11 мая 1950 года Расти, находясь в Лоуэлле, штат Массачусетс, поехал в магазин одежды «Биркес», чтобы продемонстрировать новую линию осенних курток «Майти Мак». Потом решил заскочить перекусить в закусочную под названием «Эллиотс», которую любил. При выезде с парковки случилась авария. Другая машина въехала в «бьюик» Расти в тот момент, когда он выворачивал оттуда. Завязалась перепалка, переросшая в потасовку. Противник Расти вытащил нож. Когда все было кончено, он остался лежать на улице, а Барбер зашагал прочь как ни в чем не бывало. Раненый поднялся, прижимая руки к животу. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Он расстегнул рубаху, продолжая при этом одной рукой держаться за живот, как будто у него прихватило желудок. Когда же наконец убрал руку, из него вывалились влажно поблескивавшие кольца кишок. Вертикальный разрез тянулся через весь его живот от грудины до лобка. Он своими руками заправил внутренности обратно и, придерживая живот, поковылял в закусочную вызывать полицию.

Расти получил по полной программе: нападение с целью убийства, нанесение увечий, нанесение тяжких телесных повреждений при помощи оружия. На суде он утверждал, что действовал в рамках самозащиты, но опрометчиво признался, что не помнит ничего из того, в чем его обвиняют, включая то, как отобрал у пострадавшего нож и вспорол ему живот. Помнил лишь, как тот пошел на него с ножом, а дальше в памяти его зиял провал. Приговорили его к сроку от семи до десяти лет лишения свободы, из которых он отсидел три. К тому времени, когда он вернулся обратно в Мериден, его старшему сыну Уильяму – моему отцу, Билли Барберу, – исполнилось восемнадцать, и он стал уже настолько неуправляем, что обуздать его было не по силам никакому отцу, даже столь грозному, как Расти.

И тут мы достигаем той части истории, где нить повествования прерывается. Потому что у меня практически нет воспоминаний о моем отце, лишь разрозненные обрывки: расплывшаяся сине-зеленая татуировка на запястье с внутренней стороны в виде не то креста, не то кинжала, которую он наколол где-то в тюрьме; его руки, бледные, с красными костяшками и костлявыми пальцами – такие вполне легко было представить в качестве орудий убийства; полный рот длинных желтых зубов; изогнутый нож с перламутровой рукоятью, который он всегда носил при себе за поясом, автоматически засовывая его туда с самого утра, как другие мужчины суют в задний карман брюк бумажник.

За исключением вот таких проблесков, я просто его не помню. Да и этим обрывкам не слишком доверяю; за многие годы я мог изрядно их приукрасить. Последний раз видел отца в 1961 году. Мне было пять, а ему двадцать шесть. В детстве я очень старательно сохранял память о нем, чтобы не дать ему исчезнуть. Это было до того, как я понял, что он собой представляет. С годами его образ все равно стерся из моей памяти. К тому времени, как мне сравнялось десять, я уже толком не помнил его, если не считать тех случайных обрывков. Скоро я вообще перестал о нем думать. Из соображений удобства жил так, будто у меня не было вообще никакого отца, будто я просто появился на свет безотцовщиной, – и никогда не сомневался в правильности своей позиции, потому что ничего путного из такого родства выйти не могло.

Но одно воспоминание все же держалось, пусть и не очень твердо. Тем последним летом, в 1961 году, мама однажды отвезла меня повидаться с ним в тюрьму на Вэлли-авеню в Нью-Хейвене. Мы сидели за одним из щербатых столов в переполненном зале для свиданий. Заключенные в мешковатых тюремных робах походили на плоских квадратных человечков, которых мы с друзьями любили рисовать. Видимо, я в тот день дичился – с отцом никогда не знаешь, чего ждать, – и потому ему пришлось уговаривать меня.

– Поди-ка сюда, дай мне на тебя поглядеть. – Он стиснул своими пальцами мое тощее плечико и подтянул меня к себе. – Поди сюда. Раз уж приехал в такую даль, подойди ко мне.

Много лет спустя я все еще чувствовал его пальцы на своем плече, там, где они стиснули его и слегка повернули, как поворачиваешь ножку жареного цыпленка, чтобы ее оторвать.

Он сделал ужасную вещь. Посвящать меня в подробности никто из взрослых не стал. Я знал лишь, что там фигурировала какая-то девушка и один из пустых заколоченных домов на Конгресс-авеню. И тот самый нож с перламутровой рукоятью. О дальнейшем взрослые умалчивали.

В то лето закончилось мое детство. Я узнал слово «убийство». Но тебе же не просто говорят это серьезное слово. Тебе приходится жить с ним, повсюду носить его с собой. Ты вынужден ходить вокруг него, видеть с разных углов, в разное время суток, в разном свете, пока не начинаешь понимать его значение, пока оно не входит в тебя. Ты вынужден годами хранить его в тайне внутри себя, точно уродливую косточку в персике.

И что же из этого было известно Лори, спросите вы? А ничего. Я с первого же взгляда понял: передо мной Хорошая Еврейская Девочка из Хорошей Еврейской Семьи и она ни за что не станет со мной связываться, если узнает правду. Поэтому в самых расплывчатых и романтичных выражениях сказал ей, что у моего отца была скверная репутация, но я его никогда не знал. Стал плодом мимолетного неудачного романа. За последующие тридцать пять лет в этом отношении ничего не изменилось. В глазах Лори отца у меня считай что и не было. Я ее не разубеждал, ведь и в моих собственных глазах отца у меня считай что не было. И уж точно я не был сыном Кровавого Билли Барбера. Во всем этом не было ничего особенно драматичного. Когда я заявил подружке, которая впоследствии стала моей женой, что не знал своего отца, то лишь произнес вслух то, что твердил себе на протяжении многих лет. Это вовсе не была попытка ввести ее в заблуждение. Если я когда-то и был сыном Билли Барбера, то к тому времени, как встретил Лори, уже давным-давно перестал им быть, кроме как в строго биологическом смысле. То, что я сказал Лори, было ближе к правде, чем сухие факты. Да, но за все эти годы наверняка можно было выбрать подходящий момент для того, чтобы во всем ей признаться, скажете вы.

Правда заключалась в том, что с годами все рассказанное Лори чем дальше, тем больше соответствовало истине. Во мне взрослом от сынишки Билли не осталось практически ничего. Все это превратилось в историю, старый миф, который не имел никакого отношения к тому, кем я был на самом деле. По правде говоря, я особо даже и не думал об этом. Вырастая, мы в какой-то момент перестаем быть детьми своих родителей и становимся родителями своих детей. К тому же у меня была Лори. У меня была Лори, и мы были счастливы. Наш брак вышел крепким и стабильным, мы считали, что знаем друг друга, и каждый из нас был доволен собственным представлением о своем партнере. Зачем было все портить? Зачем рисковать такой редкостью, как счастливый брак, – а уж тем более такой еще большей редкостью, как многолетний брак по любви, – ради чего-то настолько прозаического и отравляющего, как абсолютная, бездумная, прозрачная честность? Кому стало бы лучше, если бы я все рассказал? Мне? Вот уж нет. Я был сделан из стали, честное слово. Но есть еще и более приземленное объяснение: эта тема просто никогда не поднималась. Как выясняется, в мирной жизни не так-то легко найти подходящий момент для объявления собственной жене, что ты сын убийцы.

7 Отрицание

Лоджудис был наполовину прав: к тому моменту я действительно заподозрил Джейкоба, но отнюдь не в убийстве. Сценарий, в котором Лоджудис настойчиво пытался убедить большое жюри, – что в силу своей семейной истории, найдя нож, я немедленно понял, что Джейкоб психопат, и начал его покрывать – был полной чушью. Я не виню Нила в том, что он так упорно продавливал эту версию. Присяжные по природе своей глухи, а обстоятельства этого дела были таковы, что, по сути, вынуждали их еще настойчивей затыкать уши. У Лоджудиса просто не оставалось другого выхода, кроме как кричать. Но факт остается фактом: ничего такого драматического не произошло. Предположение, что Джейкоб может быть убийцей, было полным бредом; я ни на миг не рассматривал эту возможность всерьез. Скорее уж полагал, что что-то случилось. Джейкоб знал больше, чем говорил. Видит бог, это само по себе меня пугало. Подозрение, едва закравшись в мое сознание, заставило меня переживать все вдвойне: как насторожившегося следователя и как обеспокоенного отца. Первый хотел выяснить истину, второй страшился ее. И если я не стал признаваться во всем этом большому жюри, то лишь потому, что у меня тоже имелись веские основания продавливать свою версию.

В тот день, когда я нашел нож, Джейкоб вернулся домой около половины третьего. Мы с Лори сидели в кухне и слушали, как он с шумом ввалился в дом и пяткой захлопнул входную дверь, потом сбросил рюкзак и куртку. Тревожно переглядываясь, мы, точно операторы гидролокационной установки, пытались интерпретировать все эти звуки.

– Джейкоб, – крикнула Лори, – будь добр, подойди сюда, пожалуйста.