Леонард Млодинов - Эластичность. Гибкое мышление в эпоху перемен

• Название: Эластичность. Гибкое мышление в эпоху перемен
• Автор: Леонард Млодинов
• Жанр: Социальная психология
• ISBN: 978-5-907056-30-5

Леонард Млодинов – американский физик и ученый, специалист по квантовой теории и теории хаоса, автор десятка книг, а также успешный популяризатор науки, легко и доходчиво объясняющий сухие научные факты. Существует два основных способа мышления: аналитическое, в котором преобладает логика, и эластичное, которое формирует новые идеи и неожиданные решения задач. Именно эластичное мышление позволяет человеку успешно приспосабливаться к безумному ритму жизни. Из книги вы узнаете: почему полезно выходить из зоны комфорта; как справляться с огромным количеством информации и не сойти с ума; как мозг создает смыслы и учится адаптации; как Мэри Шелли, Дэвид Боуи и Альберт Эйнштейн использовали эластичное мышление; почему игра Pokemon Go обрела небывалую популярность.

---

Законы мышления

Над неизменными поведенческими программами находится мышление следующей категории – аналитическое. Мы привыкли восхищаться им как объективным, не оттененным искажениями чувств человеческих, а следовательно – близким к точному. Но пусть многие и воспевают аналитическое мышление за его свободу от чувств, его можно и покритиковать за то, что оно не вдохновлено чувством – в отличие от эластичного.

Относительная недостаточность эмоциональной составляющей – одна из причин, почему аналитическое мышление проще эластичного, и в его устройстве легче разобраться. Первый современный подход к пониманию природы аналитического мышления произошел больше полутора веков назад, в 1851 году, когда декан факультета в Королевском колледже Корка на юго-западе Ирландии произнес ежегодную речь в начале учебного года. В своей речи он задался вопросом:

…существуют ли применительно к нашим умственным способностям подобные общие законы, какие необходимы в науке… Отвечу – да, это возможно, и они [законы разума] составляют истинную основу математики. Я веду речь не о математике одних лишь чисел и количеств, а о математике в более широком и, как мне кажется, истинном смысле: как о едином мышлении, выраженном в символических формах[37].

Через три года тот декан, математик Джордж Буль, опубликовал более подробное рассуждение в книге под названием «Исследование законов мышления».

По мысли Буля, логическое мышление сводится к набору правил, сопоставимых с алгебраическими. Полного успеха в выполнении обещанного на обложке книги он не достиг, но все равно создал способ выражения простых мыслей или утверждений, позволяющий записывать их как уравнения, а этими уравнениями можно оперировать и комбинировать их, так же, как сложение и умножение позволяют нам составлять численные уравнения и оперировать ими.

Значимость работ Буля возросла через сотню лет после его кончины – с изобретением цифровых компьютеров, которые на заре их существования именовались «думающими машинами». Нынешние компьютеры – по сути, воплощенная в микросхемах Булева алгебра, где так называемые логические элементы способны проделывать миллиарды логических операций в секунду, одну за другой.

Булево прови́дение не ограничилось математикой: в 1830-е он стал руководителем организации, ратовавшей за разумные законодательно закрепленные пределы рабочих часов, а также поучаствовал в основании центра реабилитации заблудших женщин. Буль умер поздней осенью 1864 года. Смерть забрала его после того, как он предпринял долгую прогулку под проливным дождем, вымок до нитки, затем прочел лекцию, а потом отправился домой – тоже под дождем. Добравшись к себе, Буль слег с жаром. Его жена, подчиняясь предписаниям гомеопатии, взялась выливать на него ведрами холодную воду[38]. Через две недели Буль умер от воспаления легких.

Примерно в то же время, когда Буль изобретал математику мышления, его соотечественник англичанин Чарлз Бэббидж пытался построить машину, чтобы это самое мышление воплотить. Машину Бэббиджа предстояло собрать из тысяч цилиндров, причудливо спаренных посредством затейливых систем шестеренок. С этой своей «аналитической машиной» он провозился не одно десятилетие, приступив в 1830-е, но из-за ее сложности и дороговизны Бэббидж работу так и не завершил. Умер в 1871 году, ужасно разочарованный.

Бэббидж представлял себе эту машину состоящей из четырех компонентов. Ввод осуществлялся посредством перфорированных карт, с помощью которых машине предоставлялись данные, а также объяснение, как с этими данными обращаться, – ныне мы именуем это компьютерной программой. Складом Бэббидж называл память машины, аналогичную современному жесткому диску в компьютере. Мельницей была та часть, которая обрабатывала данные согласно инструкциям ввода, – иными словами, центральный процессор. У мельницы также была своя небольшая память – достаточного объема строго для тех данных, с которыми она непосредственно работала в тот или иной момент, теперь мы эту память называем оперативной. И наконец был у машины Бэббиджа вывод – приспособление для печати ответов.

В общем и целом, машина Бэббиджа воплощала почти все ключевые принципы современного цифрового компьютера и – на поверхностном уровне – предлагала новую систему понимания того, как работает наш ум. У человеческого ума тоже есть модуль ввода (наши органы чувств), рабочая ячейка для манипуляций данными – или «обдумывания» (кора головного мозга), а также краткосрочная память, где мы держим мысли и слова, которые в текущий момент обдумываем, и долгосрочная память – для знаний и типовых операций.

Подруга Бэббиджа, математик леди Ада Лавлейс, дочка лорда Байрона и его жены Энн Изабеллы Ноэл, писала, что аналитическая машина «ткет алгебраические узоры, наподобие того, как станок Жаккара ткет узоры из цветов и листьев»[39]. Сравнение наглядное, пусть и несколько поспешное: машину свою Бэббидж еще не построил. Но леди Лавлейс по крайней мере ценила попытку – возможно, даже больше, чем сам Бэббидж[40]. Он-то мечтал, что его машина будет уметь играть в шахматы, а Лавлейс видела в ней механизированный разум, прибор, который однажды сможет «создавать искусно сделанные научные музыкальные композиции любой сложности и длины».

В ту пору никто не усматривал заметной разницы между партией в шахматы, сыгранной от начала и до конца, и сочинением новой симфонии с чистого листа. С сегодняшней же точки зрения разница колоссальна. Первое производится линейным приложением правил и логики, Булевых законов мышления. Второе же требует большего, а именно – способности производить новые оригинальные мысли. Первое можно свести к алгоритмам, а вот второе (как нам предстоит убедиться), если попробовать свести его к алгоритмам, успехом не увенчивается. Привычные компьютеры с первым справляются лучше любого человека, а на второе толком не способны вообще. В этом и есть ключ к различию между аналитической мыслью и большей мощью мышления эластичного. Все верно: аналитический подход, перед которым мы на Западе преклоняемся начиная с Эпохи просвещения, – мелкий божок, тогда как Зевс человеческой мысли – эластичное мышление. В конце концов, логическая мысль способна определять, как нам эффективнее всего добраться от дома до бакалеи, а вот автомобиль нам подарило эластичное мышление.

Неалгоритмический эластичный мозг

В 1950-е многие первопроходцы информатики считали, что, если собрать вместе выдающихся экспертов своего дела, они придумают компьютер, чей «искусственный» интеллект сможет посоперничать с человеческой мыслью. Не различая аналитическое и эластичное мышление, они, подобно леди Лавлейс, рассматривали мозг человека как биологическую версию изобретаемых ими приборов. На такое вот экспертное собрание были получены деньги, и в 1956 году состоялся Дартмутский летний семинар по искусственному интеллекту, однако возложенных на него надежд он не оправдал.

Самая знаменитая и влиятельная компьютерная программа того времени называлась «Общий решатель задач» – больше похоже на предмет рекламы в поздних вечерних телепрограммах, нечто среднее между блендером девять-в-одном / вскрывателем для банок, умеющим еще и макароны варить, и ножами, совмещенными с пилочкой для ногтей. Название «Общий решатель задач»[41] кажется помпезным, однако происходит скорее из наивных представлений о потенциале программы, нежели из высокомерия.

Почему бы и впрямь не «общий решатель»? Компьютеры манипулируют символами. Этими символами можно обозначать факты из внешнего мира. Можно обозначать ими и правила, описывающие взаимоотношения между этими фактами. А можно – даже правила, как этими символами допустимо манипулировать. В этом смысле, рассуждали первопроходцы информатики, компьютеры можно запрограммировать на мышление. Со времен Буля и Бэббиджа изменились компьютерные технологии, но не само представление о них.

С такой наивной точки зрения, если Джейн любит персиковые пироги, а Боб печет персиковый пирог, компьютер способен вычислить любовь Джейн к тому, что Боб испек, – возможно, даже любовь Джейн к Бобу, – так же запросто, как определить квадратный корень из двух. Но ограничения такого подхода очень скоро стали очевидны. Универсальный решатель задач никаким универсальным гением наделен не был. Управляться с конкретными и отчетливо сформулированными задачками вроде знаменитой головоломки «Ханойская башня», где нужно нанизывать стопки дисков на несколько вертикальных стержней, Решатель умел, а вот неоднозначными задачами реального мира давился.

Чтобы переработать всю новизну и перемены повседневной действительности, машине потребовалось бы и глубинное понимание сложного мира, и эластичное мышление. Но те первые компьютеры тогда еще оставались на уровне где-то между примитивными программами слизевиков и очень простеньким аналитическим мышлением.